Сергей Наровчатов - Необычное литературоведение
А некоторые мифические персонажи, не преображаясь и не сливаясь, продолжали жить своей странной жизнью долгие века. Девятьсот лет звенела над Русью колокольная медь, а где-то в мещерских лесах еще пугал прохожих леший и высовывал голову из мельничного омута водяной. Вместе с домовыми, кикиморами и шишигами дожили они до XX века, пока уже в годы революции не были окончательно сведены с лица земли.
В Скандинавии тоже чуть ли не до нашего столетия прорезвились на лесистых склонах тролли — горные духи, являвшиеся лесорубам и рудокопам в образе маленьких старичков в красных колпаках. На Балканах вилы — русалки — еще совсем недавно водили печальные хороводы на залитых луной лужайках.
Что же дало такую долгую жизнь всем этим странным существам? Да все то же мифическое мироощущение, которое никак не хотело покидать людей. Сила и, не побоюсь сказать, могущество его были огромны. Цепкое соединение реального с ирреальным, понятного с непонятным вместе с первозданной цельностью восприятия обеспечивало почти неистребимую живучесть мифическим образам. Идея незримого бога, представлявшего собой некое абстрагированное благо, с трудом усваивалась людьми, привыкшими мыслить зримыми образами мифа. А мифические персонажи, конечно, были зримы, слышимы, осязаемы людьми мифического мироощущения. Если ты сам не видел фавна, то твои соседи встречались с ним в лесу, и в их описании он выглядел точно так, как ты этого ожидал, вспоминая его облик по рассказам отца и деда. И разумеется, у тебя тени сомнения не возникало в его реальном существовании. У образованнейших писателей Эллады и Рима мы найдем рассказы о встречах с фавнами и нимфами, где эти встречи рисуются как вполне достоверные события. Когда проплывавшие мимо корабельщики услышали с одного острова жалобные крики и, осведомившись об их причине, узнали, что «великий Пан умер», они восприняли это сообщение как событие первостепенной важности. О нем было доложено императору, и тот назначил официальное следствие по этому поводу.
В средневековых процессах ведьм государственная религия сжигала на кострах народную мифологию. Ведьмы преступно присваивали себе не принадлежащие человеку прерогативы. Они властвовали над чудом, они творили чудо, они жили в чуде. Церковь прочно привязала их к сатане, но в самых ранних соборных осуждениях, относящихся еще к IX веку, говорится о Диане и Бахусе, сопровождавших ведьм на нечестивые сборища. Ритуал шабаша, куда летели ведьмы, горько напоминает искаженную картину языческих вакханалий. Объявленные церковью вне закона, эти буйные жизнерадостные празднества преобразились народной фантазией в мрачно-веселые греховные действа, где все совершалось навыворот и наизнанку.
Шабаш ведьм — удивительное создание народного воображения. Гёте в «Фаусте» и Пушкин в «Гусаре» описали его каждый по-своему, исходя из германских и славянских фольклорных представлений о нем, которые между тем здесь оказались весьма близкими и сходными. Описания шабашей дошли до нас в пересказах старинных авторов средневековья и Возрождения. Подробно описывают они подготовку к шабашу. Прежде чем отправиться в воздушное путешествие, ведьма должна была натереться особой мазью, содержавшей наркотические вещества. Рецепты мазей различны, но во всех присутствуют дурманящие составы. Вначале ведьма крепко растирает тело насухо, чтобы оно разгорелось и покраснело, а потом уже наводит мазь. Это делается, «дабы привлечь в тело жар и раскрыть то, что сжато холодом», а на нашем языке — раскрыть поры тела для впитывания мази. Совершив такую подготовку, женщины ожидают действия снадобий: «И так уверены они, что будут унесены ночью, при свете луны, на танцы и в объятия молодых людей, о которых мечтают!»
На шабаш они отправляются верхом на палке или помеле, смазанных той же мазью. Уже в полете палка часто преображается в козла, быка или пса. Летит ведьма по поднебесью, внизу мелькают огни деревень и городов, лицо режет ночной ветер, сладкое и страшное ощущение греховной свободы охватывает ее. Прочь от семьи, от церкви, от государства мчит дьявольская сестрица на беззаконное сборище. По прибытии на место желанную гостью встречает хозяин пиршества — дьявол. Иногда он принимает облик козлища или пса, а порой блистает надчеловеческой сатанинской красотой. Слетающиеся со всех сторон ведьмы воздают поклонение дьяволу и вместе с ним начинают глумиться над церковной обрядностью, чудовищно пародируя ее.
Затем начинаются танцы. Танцуют обычно, держась спина к спине, высоко вскидывая ноги, сопровождая пляску резкими криками и возгласами. Пронзительно звучит адская музыка, ей вторят хриплые голоса собравшихся, сливающиеся в беспорядочный хор. Но вот танцы кончаются, и все бросаются к столам, уставленным многочисленными блюдами, иногда вкусными и лакомыми, иногда — разной мерзостью и пакостью. Вперемежку с ведьмами садятся их кавалеры — бесы, завязывающие с ними бесстыдные и скоротечные романы. В конце пиршества ведьмы отчитывались перед дьяволом во всех гадостях, которые им удалось совершить со времен прошлого собрания. Одни удостаивались похвалы за рвение, другие получали нагоняй за нерадивость.
Шабаш оканчивался с первым пением петухов. Вспыхивал ослепительным огнем и превращался в груду черного пепла хозяин пиршества. Захватив по горсти волшебного пепла, ведьмы и колдуны лихорадочно искали брошенные где попало палки и метлы, чтобы поскорей отправиться восвояси. По бледному рассветному небу, над острыми шпилями церквей и тупыми зубцами крепостных башен мчали они в обратный путь. Скорей, скорей, пока не пропели третьи петухи, пока не прозвучал первый удар колокола. И вот уже знакомая печная труба показалась вдали, вот она уже под ногами, вот уже кирпичи обдирают тело, и задыхающаяся, спасенная, счастливая ведьма валится плашмя на пол в своем доме.
Повторяем, что в картине шабаша очень многое совпадает с картинами вакханалий. Галлюцинации, вызываемые наркотическими мазями и напитками, внушение и самовнушение, которое мы находим в старинных рассказах о поведении ведьм, были вышивками по давней канве. Неразличение реальности и нереальности характерно для этих рассказов. Многие несчастные женщины были искренне убеждены в истинности своих фантастических деянии, которые бы сейчас любой психиатр определил как галлюцинации и самовнушение. Но разгадка самооговоров была не только в этом, а в самом образе мышления, унаследованном от языческих прабабок. Церковь не выдумала ведьм, она в их лице расправилась с остатками языческих представлений и сделала это с изощренной и устрашающей жестокостью.
Не то что в гомеровские, но и в лукиановские времена никто не привлек бы к суду девушку, рассказавшую, что она танцевала с фавнами и отдавалась Пану. Возможно даже, ее саму после рассказа стали бы считать нимфой, а рожденного ею ребенка нарекли полубогом. А в Регенсбурге XV века инквизиторы примерно за то же самое пытали бы ее с пристрастием, а потом в сознании справедливого дела отправили на костер.
Разница между мифическим и религиозным мышлением значительна и ощутима, но между мифическим и научным — лежит незаполнимая пропасть. Юрий Олеша в одной записи, опубликованной в его посмертной книге «Ни дня без строчки», вспоминает сюжет фантастического рассказа, прочитанного им в гимназические годы. Изобретатель конструирует машину времени и, выйдя из дому по каким-то делам, оставляет ее без призора. У него двое маленьких сыновей-близнецов. Воспользовавшись отсутствием отца, дети забираются в машину, приводят ее в действие и вместе с ней исчезают во тьме времен. Возвратись домой, изобретатель обнаруживает исчезновение детей и машины. Он сразу догадывается о происшедшем, но после первых приступов отчаяния решает поправить непоправимое. Долгие годы он посвящает изобретению способа, который даст возможность вызволить детей обратно. Наконец, уже глубоким старцем, он добивается искомого. Механизм срабатывает, и в дыму и пламени перед ним возникает мощный воин в медных доспехах, — по обличию древний римлянин. Старец узнает одного из исчезнувших сыновей. «Но где же брат твой?» — восклицает он. И сын отвечает: «Отец! Я — Ромул».
Тот, кто знает мифическую историю основания Рима, оценит по достоинству блестящую выдумку забытого рассказчика. Не случайно запомнилась она Ю. Олеше, который сам был человеком неистощимой фантазии. Легенда гласит, что двое мальчиков-близнецов, Ромул и Рем, брошенные на произвол судьбы, были вскормлены волчицей, а потом после множества разных происшествий и приключений стали сильными и могущественными вождями латинян. По прошествии времен там, где они были вскормлены, братья решили основать город. Но, выбирая окончательное местоположение будущего Рима, братья рассорились. В возникшем споре Ромул убил Рема. Лаконичный ответ воина в фантастической новелле — «Я — Ромул» — неожиданно осовременивает древнее братоубийство.
