Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?
Камер-юнкер – низшее придворное звание, его обычно давали молодым людям, хотя были камер-юнкеры и в более зрелом возрасте. Так, например, Дмитрий Гончаров, брат Натальи Николаевны, получил его в 1829 году, когда ему исполнился 21 год. Подобная «милость» императора, конечно, была оскорбительной для поэта. Супруги по-разному восприняли эту новость. «Натали в восторге, – пишет Надежда Осиповна, – потому что это открывает ей доступ ко двору: в ожидании этого она танцует повсюду каждый день». Поэт же был в бешенстве.
«Ключ камергера был бы отличием, которое бы он оценил, – иронично писал о Пушкине князь Вяземский, – но ему казалось неподходящим, что в его годы, в середине его карьеры, его сделали камер-юнкером наподобие юноши…» (Сам П. А. Вяземский был камергером). Пушкин стремился играть роль придворного, но придворного высокого разряда. Его поэтическое дарование и 600-летнее дворянство давало ему право на более высокое звание. Хотя, с другой стороны, поэт, никогда не любивший государственную службу и не делавший карьеру, не мог по закону получить даже камер-юнкера. Право, не стоило Пушкину так злиться.
Видя пренебрежение двора, а, в частности, самого императора, поэт горько переживал обиду. Светские обязанности его жены привели к лишним расходам. Пушкин влезает в долги. Он собирается бросить службу и уехать в деревню.
Примечательно в этом отношении его письмо к жене: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя нещастлив; но я не должен был вступать на службу, и что хуже еще, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас».
Какие глубокие мысли, афористично высказанные и искренно переживаемые! Пушкин не скрывал ничего от жены, делился с ней своим тяжелым душевным состоянием. «…Я крепко думаю об отставке. Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности и только строгой экономией может еще поправиться… Как ты права была в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет… Умри я сегодня, что с Вами будет? Мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и еще на тесном Петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку. Ты баба умная и добрая. Ты понимаешь необходимость; дай сделаться мне богатым – а там, пожалуй, и кутить можем в свою голову…»
Пушкин все же подал в отставку. Но царь оказался недоволен. Василий Андреевич Жуковский, верный царедворец, уговаривал поэта забрать прошение, называл его глупым, призывал одуматься и не лишать ни себя царской милости, ни семью куска хлеба. Пушкин вынужден взять назад свое прошение и помириться с царем. Натали вновь постоянно присутствует на балах в Аничкове, несмотря на беременность. «Нынешняя зима была ужасно изобильна балами, – пишет Пушкин своему другу Нащокину. Жена во дворце. Вдруг смотрю – с нею делается дурно – увожу ее и, она, приехав домой, выкидывает». Для поправки здоровья она уезжает к матери на Полотняный завод и обратно приезжает с просьбой о переезде ее сестер в Петербург.
Натали очень любила своих сестер, которые были старше ее и до сих пор сидели в девах, теряя надежду на замужество. Добрая душа, она хотела сделать их фрейлинами во дворце и выдать замуж. Пушкин был против их приезда. Как мудрый человек, он убеждал жену не делать опрометчивых поступков: «Эй, женка, смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей; муж, жена, дети, пока малы; родители, когда уж престарелы, а то хлопот не оберешься, и семейственного спокойствия не будет». Доводы Пушкина не убедили жену. Поэт как в воду глядел. Переезд сестер жены осенью 1834 года и появление на балах Дантеса изменили нормальное течение жизни поэта.
Натали сразу начала вывозить своих сестер в свет, надеясь выдать их замуж. Но великосветское общество встретило провинциальных барышень сдержанно. Их принимали только ради сестры, мадам Пушкиной. Простые манеры их смешили, да и внешностью они уступали своей сестре. «Они красивы, его невестки, – делилась впечатлениями сестра поэта Ольга, – но они ничто в сравнении с Натали». Старшая, Екатерина, была высока ростом и стройна. «Ее черные, слегка близорукие глаза, – пишет Луи Метман в биографии Дантеса, – оживляли лицо с изящным овалом, с матовым цветом лица. Ее улыбка раскрывала восхитительные зубы. Стройная походка, покатые плечи, красивые руки делали ее очаровательной женщиной». Она сразу же восприняла жажду Натали к танцам и балам.
Став фрейлиной, Екатерина постоянно появлялась на всех вечерах с младшей сестрой. Александрина также отличалась высоким ростом, сложением своим походила на Наталью Николаевну, но черты лица ее, в отличие от матовой бледности красавицы сестры, отдавали некоторой желтизной. Легкое косоглазие Натали (поэт называл ее «моя косая Мадонна»), придающее прелесть ее задумчивому взору, у Александры преображалось в косой взгляд, отнюдь не украшавший девушку. «Одним словом, – сообщает А. Арапова, – люди, видевшие обеих сестер рядом, находили, что именно это предательское сходство служило в явный ущерб Александре Николаевне».
В зиму 1834–1835 года Натали была как никогда прекрасна. Настоящая Татьяна на балу, отвергающая любые ухаживания. Один из современников, встретив ее на балу у князя В. Ф. Одоевского, восторженно писал: «Вдруг – никогда этого не забуду – входит дама, стройная, как пальма, в платье из черного атласа, доходящем до горла (в то время был придворный траур). Это была жена Пушкина, первая красавица того времени. Такого роста, такой осанки я никогда не видывал. – incessu dea patebat! Благородные, античные черты ее лица напоминали мне Евтерпу Луврского музея, с которой я хорошо был знаком».
Молодой граф В. А. Соллогуб, после учебы присутствующий на всех светских встречах, оставил одну из лучших характеристик красоты Натальи Пушкиной: «Много видел я на своем веку красивых женщин, много встречал женщин еще обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал я женщины, которая соединила бы в себе законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля я не видел никогда более, а кожа, глаза, зубы, уши? Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные даже из самых прелестных женщин меркли как-то при ее появлении. На вид всегда она была сдержанна до холодности и мало вообще говорила. В Петербурге, где она блистала, во-первых, своей красотой и в особенности тем видным положением, которое занимал ее муж, – она бывала постоянно и в большом свете, и при дворе, но ее женщины находили несколько странной. Я с первого же раза без памяти в нее влюбился; надо сказать, что тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушкиной; ее лучезарная красота рядом с этим магическим именем всем кружила головы; я знал очень молодых людей, которые серьезно были уверены, что влюблены в Пушкину, не только вовсе с нею незнакомых, но чуть ли никогда собственно ее даже не видевших!».
Светские успехи Натали, несмотря на то, что у нее уже трое детей и хозяйство, вызывают восхищение у одних и зависть у других. «Вообрази, что на нее, бедную, напали, – пишет мужу сестра Пушкина. – Почему у нее ложа в спектакле, почему она так элегантна, когда родители ее мужа в такой крайности, – словом нашли пикантным ее бранить…» Судя по всему, Пушкина очень огорчало это несправедливое отношение света к его жене. Возвратясь из Михайловского, он жаловался П. А. Осиповой: «В этом печальном положении я еще с огорчением вижу, что моя бедная Натали стала мишенью для ненависти света». Естественность ее поведения, скромность, застенчивость и детская доверчивость к людям, за что и любил свою жену Пушкин, так были не похожи на поведение светских дам, которые завидовали ее красоте, успеху у мужчин и у царя. Злоязычные и надменные, они, в отличие от простой Натали, умели скрывать свою зависть под милой улыбкой, но за спиной распространяли клевету и ложь.
Отношения поэта к жене были непросты. Они развивались долго, переживали моменты бурной страсти и некоторого охлаждения, были наполнены взаимными упреками и ревностью, но в первые годы жизни Пушкин влюблен в Натали со всей силой своих уже угасающих чувств. «Любовь его к жене, – пишет В. А. Нащокина, – была безгранична. Наталья Николаевна была его богом, которому он поклонялся, которому верил всем сердцем… Надо было видеть радость и счастье поэта, когда он получал письма от жены. Он весь сиял и осыпал их поцелуями».
Эта любовь красной нитью проходит через все его письма. Восторженно писал об этих письмах А. И. Куприн, великий русский писатель: ««Я хотел бы тронуть в личности Пушкина ту строну, которую, кажется, у нас еще никогда не трогали. В его переписке так мучительно трогательно и так чудесно раскрыта его семейная жизнь, его любовь к жене, что почти нельзя читать это без умиления. Сколько пленительной ласки в его словах и прозвищах, с какими он обращается к жене! Сколько заботы о том, чтобы она не оступилась беременная, – была здорова, счастлива! Мне хотелось бы когда-нибудь написать об этом… Ведь надо только представить себе, какая бездна красоты была в его чувстве, которым он мог согревать любимую женщину, как он, при своем мастерстве слова, мог быть нежен, ласков, обаятелен в шутке, трогателен в признаниях!»
