Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?
Однако при всей любви к жене Пушкин начинал понимать, что московской барышне Гончаровой еще далеко до этого идеала, созданного в подсознании поэта как следствие его детских сексуальных фиксаций и сексуальных запретов. Поэт требовал от своего идеала не только верности мужу, но и «холодности» по отношению ко всем мужчинам, неприязни к легкому флирту, который, однако, сам он любил, и не мог избавиться от этой страсти всю жизнь.
Для Пушкина свобода сексуальных отношений признавалась только за ним, Александром Сергеевичем. Прошел год, и снова начинает проявляться его болезненный истерический характер. Поначалу Пушкин довольствовался интимными отношениями с женой, избавившись на время от своих привычек: «Я женат около года, – писал он О. М. Судиенку, – и вследствие сего образ жизни моей совершенно переменился, к неописанному огорченью Софьи Остафьевны и кавалергардских шаромыжников». Но затем поэт снова отдается своему подсознательному влечению.
Чувство уважения к своему «идеалу», к своей «мадонне», не позволяло Пушкину быть свободным как и ранее в потаенных проявлениях своей сексуальной жизни. Потому полное сексуальное наслаждение он не получал. Специфика эротической сферы поэта, о которой мы говорили, была такова, что его половые стремления всегда соединялись с элементами извращенности, которые он не осмеливался удовлетворять с женщиной, заслуживающей уважения.
Характеризуя сексуальные особенности такого типа мужчин, З. Фрейд отмечал: «Полное половое удовольствие он может испытать только тогда, когда безудержно отдается наслаждению, чего он, например, не осмеливается проявлять со своей высоконравственной супругой». Первые восторги от интимных отношений с неумелой Натали, когда она отдавалась мужу «без упоенья», едва ответствовала его восторгам и «поневоле» делила с ним момент экстаза, прошли. Пушкину необходима была новая эротическая подзарядка. Энергия его «либидо» не находила выхода ни в сексуальной жизни, ни в творческой деятельности. Тем более холодность Натали не давала ему необходимого удовлетворения. Постепенно поэт возвратился к своей обычной сексуальной практике.
5
Летом 1831 года, когда молодожены отдыхали в Царском Селе, поэт снова сблизился с Александрой Россет. По вечерам заходил он к ней вместе с Жуковским, а по утрам она нередко приходила к Пушкину. Поэт читал ей написанное, с удовольствием выслушивал замечания. Под вечер Россет обычно заезжала к Пушкину на дрожках.
Пушкин садился верхом на перекладину дрожек, болтал и был необыкновенно весел и забавен. Вяземскому он писал о Россет: «…она чрезвычайно мила и умна». Натали сильно ревновала к ней мужа. Тогда Александра говорила ей: «.Что ты ревнуешь его ко мне? Право, мне все равно: и Жуковский, и Пушкин, и Плетнев, – разве ты не видишь, что ни я не влюблена в него, ни он в меня?». – «Я это хорошо вижу, – отвечала Натали, – да мне досадно, что ему с тобою весело, а со мной он зевает».
В 1832 году Александра Россет вышла замуж за Н. Смирнова. Молодая пара зажила богато и широко. В салоне Смирновой по-прежнему собирался самые известные петербургские литераторы, по-прежнему она была окружена всеобщим поклонением…
Сама Александра Осиповна вспоминает: «В 1832 году Александр Сергеевич приходил всякий дань ко мне, также и в день рождения моего принес мне альбом и сказал: «Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои записки», – и на первом листе – написал стихи:
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.
Нежно любя свою жену, Пушкин снова начал увлекаться другими женщинами. Старые привычки давали знать. Отказываясь от посещения Софьи Астафьевны (о чем он сообщает своей жене), куда его постоянно зазывали друзья и молодые кавалергарды, он, однако, не упускал возможности приударить за красивыми девушками. Наталья Николаевна ставит в укор мужу и ту же Смирнову, и графиню Соллогуб, Софью Карамзину и многих других. Она ревновала даже к Евпраксии Вульф, с которой Пушкин почти не встречался, и Анне Николаевне Вульф приходилось успокаивать ревнивую Наталью Николаевну.
«Как вздумалось вам, – писала она ей в 1831 году, – ревновать мою сестру, дорогой друг мой? Если бы даже муж ваш действительно любил сестру, как вам угодно непременно думать, – настоящая минута не смывает ли все прошлое, которое теперь становится тению» и т. д. Пушкин, правда, как мог, оправдывался. В сентябре 1832 года он пишет жене: «…Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и разборчивости к женам друзей моих».
Однако Пушкин действительно усердно ухаживал за 16-летней графиней Соллогуб, фрейлиной великой княгини Елены Павловны и кузиной известного писателя и друга поэта В. А. Соллогуба. И даже посвятил ей стихотворение:
Нет, полно мне любить; но почему порой
Не погружуся я в минутное мечтанье,
Когда нечаянно пройдет передо мной
Младое, чистое, небесное созданье.
Пройдет и скроется?… Ужель не можно мне,
Любуясь девою в печальном сладострастье,
Глазами следовать за нею в тишине,
Благословлять ее на радость и на счастье.
И в то же время поэт со свойственным ему цинизмом называет Надежду Львовну «шкуркой», просит жену, чтобы она не уподоблялась ей, не кокетничала. Проницательная Софи Карамзина писала, что жена Пушкина «несмотря на блестящие успехи в свете, часто и преискренне страдает мучениями ревности, потому что посредственная красота и посредственный ум других женщин не перестают кружить поэтическую голову ее мужа».
Однажды, возвратясь с бала, на котором Наталья Николаевна вообразила, что муж ее ухаживает за некоей m-me Крюднер, которая считалась любовницей Николая I; она дала Пушкину пощечину, о чем он, смеясь, рассказывал Вяземскому, говоря, что «у моей мадонны рука тяжеленька». И все же чрезмерная ревность Натали была в какой-то мере оправдана. Если увлечения Смирновой-Россет и графиней Соллогуб носили характер флирта, то отношения поэта с графиней Дарьей Федоровной Фикельмон в какой-то момент перешли эту грань.
Долли Фикельмон, несомненно, была женщиной выдающейся. У ней был строгий логический ум. В числе ее почитателей были А. И. Тургенев и князь Вяземский. Среди множества женщин, которых знал Пушкин, она была одной из самых незаурядных. Еще в 1830 году поэт пишет Долли любезное письмо, где говорит: «Поверьте, что я всегда останусь самым искренним поклонником Вашей любезности, столь непринужденной, Вашей беседы, такой приветливой и увлекательной, хотя Вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших знатных дам».
В единственной дошедшей до нас записке графини Долли к Пушкину она несколько загадочно пишет: «Решено, завтра вечером мы устраиваем нашу маскарадную экспедицию. В девять часов соберемся у мамы. Приходите в черном домино и с черной маской. – Вашей кареты нам не нужно, но ваш слуга нам понадобится, – наших сразу узнают. Мы рассчитываем, дорогой м. Пушкин, что ваше остроумие все нам оживит. Потом вы будете ужинать, и тогда я вас хорошенько поблагодарю (курсив мой. – А. Л.). Если хотите, мама приготовит для вас домино».
Быстрому сближению Фикельмон с Пушкиным способствовало то, что поэт был, как вы знаете, хорошим другом ее матери. Графиня Долли очень ценила в людях умение вести беседу и, в особенности, говорить просто и занимательно. Чувствуется, что именно эта способность Пушкина, оттенявшая его блестящее остроумие и ум, особенно восхищала молодую женщину. Поэт, в свою очередь, также видит в Дарье Федоровне очаровательную и умную собеседницу.
Еще в 1830 году князь Вяземский ехидно сообщал жене новости о петербургской жизни, упоминая в письме и красавицу Долли: «Вообще петербургские дамы так холодны, так чопорны, что право не нарадуешься, когда найдешь на них непохожих. А к тому же посланница (Д. Ф. Фикельмон. – А. Л.) и красавица и одна из царствующих дам в здешнем обществе и по моде, и по месту, и по дому, следовательно простодушие ее имеет еще больше цены. Как Пушкин не влюблен в нее, он такой аристократ в любви. Или боится inceste?». (Князь сделал намек на связь Пушкина с матерью Долли Елизаветой Михайловной Хитрово). Может быть, поэту и нравилась умная и красивая графиня Долли, но пути их в то время не пересеклись.
Как мы знаем, при появлении в свете Натальи Николаевны Долли Фикельмон сразу же выразила в своем «Дневнике» восхищение ее красотой, но, будучи проницательной, обладая даром пророчества, она отметила:
«Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике – эта женщина не будет счастлива, я в этом уверена! Она носит на челе печать страдания». Но Дарья Федоровна увидела за внешней красотой Натали так же и провинциальность ее натуры, житейский практицизм, ограниченность кругозора, желание нравиться и блистать в свете. Именно эти качества жены Пушкина и привели в конце концов к трагической развязке.
