Людмила Шкатова - Как слово отзовется
Наша уральская речь воспринимается приезжими как просторечие. Особенно обращает на себя внимание интонация. Многие из нас произносят повествовательные предложения как вопросительные, растягивая конечные гласные, как будто бы выражая неуверенность, сомнение: «Ну я пошла-а…» (может, остановят?), «Ну, все-е…» (а может, что-то и недоделано?), «Давай, скажу-у…» (а не лучше ли промолчать?). В театральных училищах интонации конца, умению правильно показать законченность высказывания специально обучают: «интонационные всплески», «задранные хвосты» интонации мешают нас правильно понимать.
А есть и еще одна особенность в уральской речи, доставшаяся нам «в наследство» от диалектов, — переносы ударения: завОдский, плотинА, зАплот, зАпруд, зАбор и под. То, что почти все челябинцы произносят арахИс, а не арАхис, вовсе не означает, что так говорят все жители нашей страны. Например, совсем рядом, в Казахстане, носители литературного языка употребляют это слово с правильным ударением, а наше, челябинское, воспринимают как ошибочное. У нас же студент, попросивший у буфетчицы взвесить «двести с арАхисом», вызвал изумление и у нее и у всей очереди, стоявшей за конфетами: «своя» форма оказалась привычнее. Однако привычка к «своему» произношению подводит нас за пределами Урала, подчеркивая то, что мы «чужаки» в иной языковой общности. А нормы литературного языка обязательны для в с е х говорящих по-русски, и соблюдение их подчеркивает корректность нашего речевого поведения.
Вот некоторые отступления от норм литературного произношения, в большей или меньшей степени характерные для уральцев:
— оканье: даже в безударном положении слышится звук, похожий на О (вместо «пАкой» звучит «пОкой», вместо «хАроший» — «хОроший», не очень резко, но ощутимо даже у литературно говорящих, образованных людей);
— еканье, то есть произношение Е вместо литературного И с оттенком Е в словах типа «пЕтак», вместо «пИэтак», «чЕсы» вместо «чИэсы», «плЕсать» вместо «плИэсать»;
— твердое произношение согласных там, где по норме они должны бы смягчаться: «чеТВерть» вместо «чеТьВерть», «иЗВините» вместо «иЗьВините», «яСЛи» вместо «яСьЛи»;
— излишнее смягчение согласных: «значиТь» вместо «значит», «империалиЗьм», «социалиЗьм» вместо «империалиЗМ», «социалиЗМ».
Это отмечаемые учеными наиболее распространенные особенности. Но ведь у каждого есть еще и свои «штрихи», отражающие пережитки родных нам сельских наречий. Бывает, и от учителя услышишь: «ишшо ремонтировать надо», «всю жись учусь», «эта нова школа». Прислушайтесь повнимательнее к звучащей рядом многоголосице — услышите много интересного. А потом запишите на магнитную ленту и проанализируйте собственную речь. Что в ней из «местного колорита»?
Уважаете ли вы грамматику? При слове «грамматика» вспоминаются обычно правила, исключения, долгая зубрежка спряжений и склонений… А вот М. В. Ломоносов о той же науке писал с величайшим уважением: «Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики».
Недавно в издательстве «Наука» выпущен двухтомник «Русская грамматика». Издание такой книги требует больших трудов и готовится по нескольку десятков лет. Это нормативное, справочное пособие. Попытаемся сверить с ним нашу уральскую речь.
Начинает книгу раздел «Словообразование». Читаем: «Словообразовательные модели с суффиксами -он (выпивон), -аня (папаня, бабаня, маманя) — просторечные». Значит, в литературной речи их употреблять не рекомендуется. Так же, как принятые в нашей речи образования типа: «ребятешки», «сараюшки» «куртешка». Слышали такое: «Да ты куртешку накинь и бегом!», «Смотри, собачешка-то!» Образованные таким способом слова придают нашей речи просторечную окраску, считает выпускница Челябинского государственного университета Ирина Беренда. А как вы относитесь к тому, что мы очень часто и, похоже, не задумываясь, используем уменьшительно-ласкательные суффиксы: «Девушка, взвесьте килограммчик огурчиков!», «Помидорчики почем у вас?», «На билетик передайте…», «Трубочку возьмите…», «Бумажечку мою подписали?» Не раздражает ли вас повсеместное л о ж и т ь вместо к л а с т ь: «Не ложьте сумочку!», «Куда вы ложите пальто?», «Ложьте вещи на полку!» Часто ли вы слышите правильно склоняемые числительные: «Из двухсот пятидесяти делегатов…», «На восьмистах двадцати гектарах…», «От полутора до двух норм дневной выработки?» Слышите? Значит, вам везет. Мне иногда кажется, что только уральцы шестых-восьмых классов еще помнят, как склоняются числительные в русском языке.
Даже в употреблении слов у нас есть отклонения от норм литературного языка, которые подчас затрудняют обаяние с жителями иных мест. «Меняю полуторку…», — пишет челябинец, не сомневаясь, что его поймут. Но вот прочитал это объявление житель Минска и едет обменивать свою двухкомнатную квартиру на равноценную, ибо в его представлении это комната и еще половина, а вовсе не отдельная однокомнатная квартира.
«Свое», городское слово! Его нет в наших диалектах, оно родилось у нас в речи горожан, как и такие: «совмещенка» — совмещенные комнаты или подсобные помещения, «продленка» — группа продленного дня, «ТэЦэ» или «Торгаш» (ирон.) — магазин «Торговый центр», «Северок» — Северо-Западный район города Челябинска, «российские» — живущие у кинотеатра «Россия», «маргаринка» — гастроном и под.
Что ни город, то и свой языковый норов. Даже в названиях городских районов, улиц, объектов свои зримые черты. Так, в расположенном на горах Златоусте мы жили, как в Ленинграде, на 7-й линии, а в Аше слышали, что нужный нам человек живет на 5-м порядке.
А названия районов Челябинска: ЧТЗ, ЧМЗ, АМЗ, КБС? Спросите у знакомых, что такое «КаБэС»? «КаПэЗИС»? «АэМЗэ»? А ведь в нашем речевом обиходе не только живут эти слова, но и порождают производные: чэтэзовские, чэтэзовцы, кабээсники, чээмзэшные…
Да мы и сами, приезжая в другие города, часто оказываемся в положении чужестранцев, не знающих языка. «Единый!» — говорит москвич, входя в транспорт, и не всякий знает, что это единый проездной билет на все виды транспорта, кроме такси. «Продаются карточки!» — объявляет водитель ленинградского трамвая. К а р т о ч к а — месячный проездной билет. Слесарь из Челябинска спрашивал: «Я включил приемник в тот момент, когда говорили о «баллоне» (трехлитровой банке). Как надо относиться к этому слову, я не слышал, а очень хотел бы узнать. У нас в семье идут постоянные споры по этому поводу». Почему слово вызывает вопрос? Да потому, что оно характерно для наших южных городов, в Челябинске же в данном значении употреблять его не принято. И вводить в наш обиход не стоит, потому что слово «баллон» в литературном языке имеет значение: «сосуд специального назначения для жидкостей, газов».
Однако большинство наших «городских» слов — плоть от плоти сельских, диалектных. Распространившись за пределы одного говора, такое слово становится приметой довольно большого региона. На Урале в о д и т ь с я — нянчить ребенка;
к а м е н ь — гора, чаще на берегу озера (у нас даже дом отдыха есть Красный камень по названию горы на озере Увильды);
к а т у ш к а — ледяная горка для катания;
и з д е р ж а т ь — потратить (деньги).
Доцент Пермского государственного университета Т. И. Ерофеева много лет вместе с коллегами и студентами изучала речь пермской интеллигенции и пришла к выводу о значительном влиянии на нее диалектов.
Речь челябинской интеллигенции также подвержена влиянию сельских говоров. Вот несколько примеров диалектных слов, не отмеченных пермскими исследователями. Очевидно, зона их распространения ограничена Челябинской областью:
в е х о т ь — тряпка, чаще для стирания со стола;
в е х о т к а — мочалка;
с к а т ь — раскатывать тесто;
ш о р к а т ь — тереть;
с т а й к а — сарай;
г о м о н о к — кошелек;
ш а р а ш и т ь с я — мешаться.
Есть и заимствованные из татарского и башкирского: айда (иди), ашать (есть), кокуй (яйцо), тулаем (целиком), урман (лес), бабай (старый человек), апайка (женщина, чаще нерусская) и т. д.
Все они вместе со своеобычным произношением создают неповторимый рисунок нашей речи.
Беседа четвертая
Есть еще Эллочки-Людоедки
Илья Ильф и Евгений Петров в романе «Двенадцать стульев» дали гротескный образ Эллочки-Людоедки: «Словарь Вильяма Шекспира, по подсчету исследователей, составляет 12 000 слов. Словарь негра из людоедского племени «Мумбо-Юмбо» составляет 300 слов.
