Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
Образцовый филологический анализ. Как уже, наверно, заметил читатель, до этой главы на протяжении всей книги я старательно избегал профессиональной литературоведческой терминологии: я поставил перед собой задачу такого изложения взглядов пушкинистов и своих, чтобы оно было предельно доступно широкому кругу читателей. В данном случае я отступил от принятого мной способа изложения, чтобы на небольшом пространстве с помощью этого примера показать, что книга Баркова «Прогулки с Евгением Онегиным», откуда и приведен разбор Примечаний к «ПОЛТАВЕ» , написана на серьезном теоретическом уровне, который заслуживает столь же серьезного литературоведческого разговора. Но это задача для другой книги; здесь же, для понимания общего замысла Пушкина и его исполнения нам достаточно было показать, что Примечания к «ПОЛТАВЕ» являются одним из важнейших элементов общей структуры этого произведения, что, в отличие от текста самой поэмы, «написанной официальным историком», они «написаны издателем-Пушкиным» и проявляют истинное отношение Пушкина к описываемым в поэме событиям и характерам.
В результате публикация «ПОЛТАВЫ» стала очередной пушкинской мистификацией, обращенной не столько к современникам, среди которых лишь немногие догадались о замысле поэта, сколько к потомкам. Ради честности в слове и с надеждой на проницательность будущих поколений Пушкин ставил себя под удар современной ему критики, рискуя быть в очередной раз обвиненным в льстивости по отношению к монарху.
3. Мужик сеяла горох
I
Осенью 1830 года Пушкин из Болдина пишет Плетневу письма, по поводу которых в пушкинистике сложилось вполне определенное мнение: поэт предельно трагически переживал семейные дела. Принято считать даже, что именно с этого года начинается его гибель. Между тем на эту удочку мистификатора попались не только Ахматова и Цветаева и многочисленные исследователи этой переписки, но и прежде всего – те, для кого и предназначался этот трагический тон: проверяльщики пушкинской почты. Причину же и мотив пушкинской мистификации поэт объяснил сам несколько позже.
В 1835 году Пушкин однажды затащил к себе Брюллова и стал показывать ему детей, одного за другим вытаскивая их из постелей. Художник, с грустью наблюдая за этим нервозным «показным» поведением поэта, спросил его: «На кой черт ты женился?», и Пушкин ответил: «Я хотел ехать за границу, а меня не пустили; я попал в такое положение, что не знал, что делать, – и женился…»
Пушкин надеялся, что его выпустят хотя бы в свадебное путешествие (вековой обычай), и «запустил процесс» сватовства задолго до вышеупомянутого категоричного отказа в поездке за рубеж; к 1830 году целесообразность женитьбы стала уже выглядеть сомнительной. По свидетельствам современников, Пушкин уже готов был пойти на попятный, когда было получено согласие и Натальи Николаевны, и ее матери; путь к отступлению был отрезан.
Запомним этот посыл и вернемся к той самой предсвадебной переписке, исследованием которой и занялся Лацис, не поверив, что в поэте осенью 1830 года уживались одновременно невероятный творческий подъем (Болдинская осень!) и невероятный трагизм мироощущения. («До того доходит, что хоть в петлю», – писал он Плетневу.) Странности этой переписки начинаются с письма по прибытию в деревню:
«9 сентября 1830 г. Из Болдина в Петербург.
…Теперь мрачные мысли мои порассеялись… Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хошь. А невеста пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает… Сегодня от своей получил я премиленькое письмо; обещает выйти за меня и без приданого…
Ах, мой милый! Что за прелесть здешняя деревня!.. Прости ж, моя милая.
9 сентября 1830. Болдино.
Что моя трагедия?.. Цена трагедии, 10 или 12?»
В этом письме удивляют две вещи: во-первых, странный смысл выделенных нами строк с невесть откуда взявшимся опытом женатой жизни, противоречащий тогдашнему отношению Пушкина к невесте (особенно фразы «А невеста пуще цензора . ..» ); во-вторых – концовка письма «Прости ж, моя милая.» , которая выглядит как описка (мол, думал, что письмо жене пишет) и которая не предполагает продолжения письма – а, тем не менее, оно есть.
Если бы это и в самом деле была описка, Пушкин, прежде чем дописать письмо, обязательно перечитал бы его последние строки – мы проделываем такие вещи автоматически, – увидел бы ее и исправил. Пушкин исправлять не стал – следовательно, эта «описка» сознательная; это подтверждается и тем, что эта концовка письма и в грамматически правильном варианте выглядит неожиданной, а приписка – явно необязательная. Следовательно, Лацис прав, и эта фраза – шифровальный ключ для Плетнева: кое-где читай то, что женского рода, как мужской.
Следующее письмо Плетневу – от 29 сентября – является ответом на письмо Плетнева, которое Пушкин уничтожил (или, как полагает Лацис, его мог уничтожить Жуковский после смерти поэта). Из этого письма Пушкина видно, что Плетнев показывал первое письмо из Болдина Жуковскому и Дельвигу, а странностей во втором письме не меньше:
«Болдино, 29 сент.
Сейчас получил письмо твое и сейчас же отвечаю. Как же не стыдно было тебе понять хандру мою, как ты ее понял? Хорош и Дельвиг, хорош и Жуковский. Вероятно, я выразился дурно; но это вас не оправдывает. Вот в чем было дело: теща моя (выделено Пушкиным. – В.К. ) отлагала свадьбу за приданым, а уж, конечно, не я. Я бесился. Теща начинала меня дурно принимать и заводить со мною глупые ссоры; и это бесило меня. Хандра схватила, и черные мысли мной овладели. Неужто я хотел иль думал отказаться? Но я видел уж отказ и утешался чем ни попало… Посмотри, Алеко Плетнев, как гуляет вольная луна (выделено Пушкиным – В.К. ) etc. Баратынский говорит, что в женихах счастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим. Доселе он я – а тут он будет мы. Шутка! Оттого-то я тещу и торопил; а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да хлопотала о приданом, черт его побери. Теперь понимаешь ли ты меня? Понимаешь, ну, слава богу!..»
Плетнев Пушкина не понял и со второго письма, Жуковский и Дельвиг – поняли. В этих, шифрованных местах под «женой» («молодая жена», «мать невесты») подразумевался царь, а, в зависимости от контекста, под «невестой» или «тещей» – Бенкендорф; под «свадьбой» в таких местах Пушкин подразумевал разрешение выехать за границу.
II
Вернемся к нашему посылу – ответу Пушкина (достоверность передачи которого Лацис особо подчеркнул) на вопрос Брюллова: «На кой черт ты женился?» Перед отъездом в Болдино Пушкин написал Бенкендорфу письмо с просьбой о разрешении выехать за границу в свадебное путешествие. Он очень надеялся, что изменившееся семейное положение даст ему возможность осуществить давнюю мечту и прервет существование «невыездного» ( Доселе он я – а тут он будет мы. ). Это нетерпеливое ожидание ответа Бенкендорфа (последняя надежда!) и стало причиной шифровки некоторых мест в его письмах из Болдина. Шифровка предназначалась для Дельвига и Жуковского, которым Плетнев показывал письма; сам же Плетнев шифровку поначалу не понял; он был не только неумен, но и трусоват, и то, и другое быстро подтвердилось.
Пропустим подробности доказательства Лациса и выпишем его конечный результат – кое-что из того, о чем не мог открыто сказать своим друзьям Пушкин:
«<Царь> не то, что <Бенкендорф>. Куда! <Царь> свой брат. При <нем> пиши сколько хошь. А <Бенкендорф> пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает…»
« <Бенкендорф начал> меня дурно принимать и заводить со мной глупые ссоры; и это бесило меня. Хандра схватила, и черные мысли мной овладели» .
«<Бенкендорф и перестал> мне писать, и где <он> и что < он>, до сих пор не ведаю. Каково? То есть, душа моя, Плетнев, хоть я и не из иных прочих, так сказать – но до того доходит, что хоть в петлю».
«…<он>, как баба, у которой долог лишь волос, меня <не понимал>…»
С Лацисом невозможно не согласиться: в последней приведенной фразе и может быть только «он», а не «она». К тому же даже упомянутое в этом контексте «приданое» тоже хорошо укладывается в пушкинские двусмысленности: поэт через Бенкендорфа пытался продать «медную бабушку» – бронзовую статую Екатерины II, принадлежавшую деду невесты.
В связи со сказанным интересно отметить два момента. Первый (обещанный): Пушкин уже проделывал такой фокус в переписке с А.Н Вульфом в 1826 году. Там тоже речь шла о выезде за границу и тоже был шифровальный ключ, только слово было другое – «коляска». ( «А об коляске сделайте милость, напишите мне два слова, что она, где она? Etc.» ) Вульф рассказал эту историю П.В.Анненкову, а тот записал:
