Сборник - Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7. Анализ одного произведения: «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева (Сборник научных трудов)
Ерофеев сам не мог уехать из СССР, даже в конце жизни, когда врачи из Сорбонны пригласили его приехать на лечение (См.: «Умру, но никогда не пойму…»: Беседа с Игорем Болычевым // Московские новости. 1989. № 50 (12 окт.). С.13).
60
Приводится по лекциям Ю. Щеглова.
61
Анализ сказа в «Москве–Петушках» см. в: Орлов Е. И. После сказа // Филологические науки. 1996. № 6. С. 13–22; Карпенко И. Е. Позиция рассказчика в русской прозе ХХ века: от Ал. Ремизова к Вен. Ерофееву // «Москва–Петушки» Вен. Ерофеева: Материалы Третьей международной конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». Тверь, 2000. С. 137–141.
62
Ерофеев считал Рабле одним из своих литературных учителей (См.: Зорин А. Пригородный поезд дальнего следования // Новый мир. 1989. № 5. С.257). Книга Бахтина о Рабле пользовалась популярностью в конце 60-х годов, когда были написаны «Москва–Петушки».
63
См.: Альтшуллер М. «Москва–Петушки» Венедикта Ерофеева и традиции классической поэмы // Новый журнал. 1982. № 146. С. 75–85.
64
См. комментарий Э. Власова в: Ерофеев Вен. Москва–Петушки. С. 216–220.
65
Описывая ерофеевские игры эрудиции, Лидия Любчикова вспоминает, что автор любил ссылаться на малоизвестные исторические фигуры, точно датируя цитируемый текст: «Я до сих пор не знаю, когда то была ехидная мистификация, а когда действительно „дьяк сказал“» (Фролова Н. и др. Несколько монологов о Венедикте Ерофееве // Театр, 1991, № 9. С.86). По различным воспоминаниям, Ерофеев владел феноменальной памятью и точной эрудицией.
66
Обращение «записывайте» усиливает иллюзию устной речи. В других местах, однако, Ерофеев подчеркивает литературность текста. Так, введение графиков несовместимо со сказом и усиливает амбивалентность позиции автора. См.: Vladimir Tumanov. The End in V. Erofeev’s Moskva-Petuski // Russian Literature, 1996, №XXXIX. С. 95–114.
67
Власов привел подобный показательный пример «хаотического сознания рядового гражданина СССР», вступающего в комсомол (Власов Э. Указ. соч. С.465).
68
О Норвегии в советской прессе 1969 года см.: Власов Э. Указ. соч. С.468.
69
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965. С.20.
70
«А Модест-то Мусоргский! Бог ты мой, а Модест-то Мусоргский!» Остранение легендарных имен достигается именованием по имени и фамилии, производящее эффект фамильярности, который усиливается употреблением разговорных частиц и восклицаний. Ср. восклицание Венички: «Эх, Максим Горький, Максим же ты Горький сдуру или спьяну ты сморозил такое на своем Капри?» (с.70)
71
О связях с Евтушенко, см.: Guy Houk. Erofeev and Evtushenko // Venedikt Erofeev’s Moscow-Petushki. Critical Perspectives. New York, 1997.
72
См.: Власов Э. Указ. соч. С. 384–85.
73
См. у Эдуарда Власова о связях с повестью Эренбурга «Тринадцать трубок» (Власов Э. Указ. соч. С. 197–220. Борис Брикер и Анатолий Вишевский ссылались на анекдоты Жванецкого о пересечении непересекаемых границ: «— Как, вы не бывали на Багамах? — Ну, грубо говоря, не бывал. Вы же знаете: все время на работе». (Брикер Б., Вишевский А. Юмор в популярной культуре советского интеллигента 60-х — 70-х годов // Wiener Slawistischer Almanach, 1989, № 24. С.154).
74
Ср. эпизод в «Золотом теленке» И. Ильфа и Е. Петрова, где героический летчик Севрюгин, часть «сияющей сущности» социализма, противостоит мещанам-жильцам коммунальной квартиры и бюрократизму общества, в котором он живет.
75
Сатирическое очищение советской культуры и общества было идеалом сатириков «героической эры» 20-х — 30-х годов.
76
См.: Martin. Указ. соч.; Смирнова Е. А. Венедикт Ерофеев глазами гоголеведа // Русская литература, 1990, № 3. С. 58–66; Паперно И. А., Гаспаров Б. М. Встань и иди // Slavica Hierosolymitana, 1981, № 5–6. С. 387–400.
77
Широко отмечалась пародия раблезианского «Телемского аббатства» в этой сцене.
78
По мнению И. В. Мотеюнайте, как «юродивый», Веничка совмещает в себе «божественное начало» с «демократической культурой». (См.: Мотеюнайте И. В. Венедикт Ерофеев и юродство: заметки к теме // «Москва–Петушки» Вен. Ерофеева).
79
Бахтин назвал карнавальный мир и свойственный ему «народный гротеск» светлыми. Карнавальный мир — это мир, в котором элементы находятся в процессе рождения, это заря нового дня. Мир «романтического гротеска», в который Веничка погружен в последних главах, напротив, мир темный и страшный. (См.: Бахтин М. М. Указ. соч. С.48; Wolfgang Kayser. Das Groteske in Malerei und Dichtung. Hamburg, 1960).
80
Возможности анализа соносферы — звукового мира — лирического произведения продемонстрированы Ежи Фарыно в книге: Введение в литературоведение. Варшава, 1991. С. 309–318. Смыслоформирующие возможности звука в эпическом тексте исследованы Л. П. Фоменко в статье «Краски и звуки „Счастливой Москвы“» в сборнике: «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Выпуск 3. М., 1999. С. 176–186. Для данной работы принципиальной методической установкой является учет только тех элементов соносферы, которые появляются в дискурсе повествователя, но не в дискурсах персонажей, поскольку речь идет о реконструкции именно авторской модели бытия.
81
Сама же поэма представляет, на наш взгляд, ту художественную модель произведения XX века, о которой пишет М. М. Бахтин в набросках, посвященных методологии гуманитарных наук: «Каждое частное явление погружено в стихию первоначал бытия… Истолкование символических структур принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно и не может стать научным в смысле научности точных наук» (Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 361–362).
82
Особенно ярко это взаимопонимание ощущается на фоне таких знаковых текстов русской классической поэзии, как «Выхожу один я на дорогу…» М. Ю. Лермонтова, где молчание пустыни нарушает только ропот человека («звезда с звездою говорит» на каком-то ином, невербальном уровне), и в особенности «Певучесть есть в морских волнах…» Ф. И. Тютчева, где конфликт человека и мироздания эксплицируется именно на звуковом уровне:
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?..
83
Ерофеев В. В. Москва–Петушки. М., 1990. С. 17. Дальнейшие ссылки на это издание будут сопровождаться указанием страниц в тексте статьи. Курсив в приведенных цитатах принадлежит автору статьи.
84
В этой своей функции он во многом эквивалентен устойчивому фольклорному образу сундука с волшебными вещами или волшебной шкатулке, из которых, в порядке заранее предопределенной очередности, герой достает вещи-помощники. Беспомощность автора в финале поэмы отчетливо связана с потерей чемоданчика, не только скрашивающего время путешествия, но и задающего его направление: «„И значит, если ты едешь правильно, твой чемоданчик должен лежать слева по ходу поезда…“ Я забегал по всему вагону в поисках чемоданчика — чемоданчика нигде не было, ни слева, ни справа» (с.112).
85
Сходное явление отбора слов только по звуковой их семантике, хотя и с иной функцией, констатировал в своей хрестоматийной работе, посвященной «Шинели» Гоголя, Б. М. Эйхенбаум.
86
Семантический ореол «тошноты» остается за пределами данной работы.
87
Откровение. Гл.6. Ст.12–14.
88
Главы «105 километр — Покров» и «Москва–Петушки. Неизвестный подъезд» объединены нами на основании использования автором совершенно особых, по сравнению с предыдущими фрагментами, принципов художественного изображения жизни. Можно отметить, в частности, особый язык «пространственных представлений» автора: столкновение «мифологического» и «рационального» типов пространства.
89
Полное собрание сочинений Е. А. Боратынского. Т.1. СПб., 1914. С.98.
90
Ближайший литературный источник Неутешного Горя, по всей вероятности, следует искать в образе Горя-Злосчастия, неотступного спутника «молодца», с того момента, как он отступил от закрепленных норм родового поведения и отправился в кабак. Примечательно, что Горе является «молодцу» в обманном сне в облике архангела Гавриила (Повесть о Горе-Злосчастии // Древнерусская литература. М., 1993. С.247). Губительный подлог — мнимая поддержка «ангелов» небесных — становится исходным пунктом путешествия и героя поэмы В. Ерофеева.
