Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика
Как видно из бесед с В.Д. Дувакиным, Бахтину работы Поливанова были известны, упоминает он и о личном с ним знакомстве; остается неясным, к какому времени оно относилось (видимо, к 1916–1918 гг., когда они оба жили в Петрограде, потом их пути никогда не пересекались). Он называет его «фигурой очень значительной», «наиболее сильным лингвистом» в ОПОЯЗе,[409] «эрудированным, а не просто талантливым» ученым.[410] Знал он и обстоятельства биографии Поливанова, в том числе – то, что он «был близок к коммунистической партии».[411] Впрочем, он допускает и фактические неточности, например, говоря об участии Поливанова в эсеровском подполье, которого не было. Однако несмотря на высокую оценку Поливанова как ученого его имя ни разу не упомянуто ни в МФЯ или примыкающих к книге статьях, ни в более поздних трудах Бахтина.
Другими крупными лингвистами, примыкавшими тогда к марксистскому лагерю, были Н. Ф. Яковлев, в основном сосредоточенный на сфере теории и практики языкового строительства, и Л.П. Яку-бинский. О взглядах последнего можно сказать еще меньше, чем о взглядах Поливанова, ввиду малого числа публикаций (при том что он не был репрессирован). Самая значительная из его известных нам публикаций такого рода – уже упоминавшаяся статья с полемикой против Ф. де Соссюра, отрицавшего возможность сознательного вмешательства в развитие языка: «Сам языковой коллектив не имеет власти ни над одним словом; общество принимает язык таким, какой он есть».[412] Эта полемика во многом основана на априорных положениях: «Если Соссюр прав, то невозможно организованное вмешательство общества в языковой процесс, организованное руководство этим процессом, невозможна языковая политика… Если Соссюр прав, то к языковедению, оказывается, неприменим очень известный, но и очень хороший совет Маркса философам – не только изучать, но и преобразовывать мир».[413] Якубинский упрекал швейцарского лингвиста за то, что тот «статично мыслит раз сложившуюся общественную ситуацию».[414] Впрочем, в статье говорится и об осуществленных примерах сознательного вмешательства в развитие языка, например о формировании в XXIX в. чешского литературного языка. Но альтернативный к подходу Соссюра собственный подход намечен лишь в самых общих чертах. При этом тезис о возможности созна-тельного вмешательства в развитие языка (безусловно, хорошо соответствовавший коньюнктуре тех лет) высказывался еще И. А. Бодуэном де Куртенэ, учителем Якубинского. Следует учесть и подверженность Якубинского и Яковлева ряду положений «нового учения о языке» (чем они отличались от Поливанова).
Ни Поливанов, ни Яковлев, ни даже Якубинский никогда не упоминали МФЯ в своих публикациях. А об отношении Яковлева к этой книге я имею косвенную информацию. В библиотеке Института востоковедения РАН имеется экземпляр первого издания МФЯ. Как рассказывает Л. Р. Концевич, он поступил туда в 70-е гг., после смерти Яковлева, в составе его завещанной институту личной библиотеки. Но в экземпляре страницы не разрезаны: Яковлев не стал читать книгу. При этом, как уже упоминалось, Волошинов с Яковлевым были знакомы. А контакты Волошинова с Якубинским были достаточно тесными; вполне возможно, наряду с другой проблематикой МФЯ, они обсуждали и ее марксистскую проблематику. Но данных об этом нет.
Подводя итоги, можно сказать, что марксизм стимулировал исследования ряда советских лингвистов 20-х гг. и начала 30-х гг., но из этого не следует, что ими была создана какая-то особая марксистская лингвистика.
IV.2. Марксизм в МФЯ
IV.2.1. Оценки проблемы марксизма в МФЯ в литературе
Как мы увидим в следующей главе, современники либо ограничивались констатацией марксистской направленности МФЯ, либо не признавали книгу подлинно марксистской. Когда книга стала популярной, вопрос о ее принадлежности к марксизму снова стал дискутироваться, сначала на Западе, а с начала 90-х гг. и у нас.
Точки зрения высказываются разные. Одни авторы безусловно причисляют МФЯ к марксистской литературе. Вот, например, точка зрения лингвиста А. А. Леонтьева: «В лингвистике к марксизму близко стояли М. М. Бахтин („Марксизм и философия языка“), Е. Д. Поливанов и др.».[415] Подчеркивает близость к марксизму МФЯ и других работ круга Бахтина и С. Н. Земляной,[416] особо выделяя неканоничность содержащегося здесь марксизма, его несовпадение с официальными догмами. Распространена такая точка зрения и на Западе, где идеи МФЯ охотно берут на вооружение современные неомарксисты; см. об этом в разделе VII.3.
Встречается и некоторая «средняя линия», высказанная, например, К. Брандистом: Бахтин не был марксистом, но нельзя отвергать и возможности использовать эти идеи для развития марксистских теорий.[417] См. также оценки Г. Тиханова, который видит в МФЯ и во «Фрейдизме» соединение неокантианства и философии жизни с марксизмом,[418] или Б. Вотье, находящего в МФЯ некий сплав истмата с Дильтеем и Гуссерлем.[419] Близка к этому и точка зрения, согласно которой Бахтин не был марксистом, но испытывал к этому учению интерес.[420]
Однако в последние 10–15 лет стали, особенно в России, популярными идеи о МФЯ (как и других трудах круга Бахтина) как о глубоко антимарксистском сочинении. Наиболее четко такой точки зрения придерживается В. Л. Махлин, не раз заявлявший о «двойной маске» Бахтина: выступлении под маской чужого автора и чужого учения. По его мнению, «весь текст» МФЯ «является. не чем иным, как карнавальным переворачиванием официального языка, на котором удается сказать то, чего сам этот „язык“ – марксизм как мировоззрение—никогда не говорил и никогда не сможет сказать, не перестав быть тем, что составляет так называемую „душу“ марксизма».[421] В книге признается определяющим «пафос диалога с марксизмом на языке марксизма».[422] О «карнавальной борьбе с марксизмом» Бахтина пишет и И.В. Пешков.[423]
Наконец, пишут и о том, что данная книга более или менее ней-тральна в отношении марксизма. Например, Е. А. Богатырева пишет, что сочинения, подписанные именами Волошинова и Медведева, «обьединены общей – как бы ритуальной – терминологией, призванной свидетельствовать об их марксистской ориентации. Эта особенность, а также иногда прорывающиеся вульгарно-социологи-ческие тенденции могут быть расценены как дань времени. В целом не характерные для творчества Бахтина, они присутствуют в названных работах, делая их обособленными в контексте всего наследия ученого».[424]
Еще одну точку зрения – о неорганичности использования марксистских идей в МФЯ – можно видеть у Б. Гаспарова, который пишет, что в МФЯ «теория коммуникации связывалась, вполне про-извольным образом, с методологией марксизма».[425] Близка к этому и точка зрения Н. И. Николаева, который, не отрицая проявлений марксизма в некоторых сочинениях круга Бахтина, видит в них лишь результат внешнего давления [Nikolaev 2004: 145].
Сторонники точек зрения об антимарксизме или амарксизме МФЯ исходят из представлений, выработанных в позднесоветскую и постсоветскую эпоху. После того как марксизм, начиная с 30-х гг., превратился, если использовать сказанное по другому поводу выражение О. М. Фрейденберг, в «вицмундирную науку», многие посчитали, что серьезный человек вообще не может увлечься этим учением, а отстаивать его способны лишь откровенные невежды или лицемеры. Но в 20-е гг. было далеко не так. «Вицмундирной наукой» вплоть до рубежа 20—30-х гг. оставалась позитивистская наука «Серебряного века»: младограмматизм в лингвистике, культурно-историческая школа в литературоведении и т. д. Ищущая молодежь искала чего-то нового, именно этим, в частности, во многом обьяснялся временный успех марризма. Поэтому не удивительно и обращение многих к марксизму, далеко не сводимое к коньюнктуре и тем более к страху.
Помимо примеров, приводившихся выше, стоит сказать, например, об эволюции одного из самых ярких людей круга Бахтина (правда, рано от него отошедшего) – М. И. Кагана. Как видно из воспоминаний его жены и дочери,[426] он за период с 1917 по 1937 г. прошел через два периода приятия и два периода неприятия советского строя и марксизма. При этом второй период его сближения с общественным строем и с марксизмом пришелся как раз на годы написания МФЯ и примыкающих к книге статей.
Сторонники идеи об антимарксизме или амарксизме книги также опираются на высказывания самого Михаила Михайловича в последние годы жизни. Например, С. Г. Бочаров вспоминает его слова о том, что он никогда не был марксистом, хотя и интересовался этим учением.[427] Выше я уже несколько раз приводил переданные тем же Бочаровым слова Бахтина о «неприятных добавлениях» (согласующиеся скорее с версией Е. А. Богатыревой, чем с версией В. Л. Махлина – И. В. Пешкова). Безусловно, и воспоминания собеседников старого ученого, и его собственные высказывания в беседах с В.Д. Дувакиным показывают нам человека весьма правых взглядов, для которого эпитет «самый консервативный» был самым положительным.[428] В беседах с Дуваки-ным такая точка зрения проявляется очень последовательно: начиная от отрицательной оценки не только Октября, но и Февраля, и критики Александра Блока как «ренегата интеллигенции» и кончая скептическим отношением к Израилю, где «у власти социалисты». С таким обликом (а где-то, может быть, и «маской»?) хорошо сочетается отвержение марксизма в любом варианте: не только официаль-ном советском, но и левом западном.
