Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?
Для поэта Тригорское становилось домом, в котором он старался полностью удовлетворить свою безмерную сексуальность. И не одна Анна Керн являлась предметом вожделения и обладания как для Пушкина, так и для его ученика-соперника по «амурным делам» Алексея Вульфа. В доме П. А. Осиповой вместе с ее детьми жила и росла ее падчерица, дочь ее второго мужа И. С. Осипова, Александра Ивановна. В семье звали ее и Алиной и Сашенькой. Когда в Тригорском появился Пушкин, ей было двадцать лет, возраст самого расцвета. Пушкину она понравилась (как и остальные милые девушки), и был период, когда он усердно ухаживал за ней.
Александра Ивановна (Алина) была пылкой, романтически настроенной, артистической натурой с характером, странно сочетавшем бурную порывистость, импульсивность и явное умение обуздывать свои страсти. И как это ни странно, обычная интрижка вдохновила Пушкина на создание замечательного лирического произведения, в некотором роде шедевра стихотворного признания в любви. Оно так и называется – «Признание».
Я вас люблю, хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
Но в этой глупости ужасной
У ваших ног я признаюсь.
Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей.
Без вас мне скучно, я зеваю,
При вас мне грустно, я терплю;
И мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг и платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь – мне отрада;
Вы отвернетесь – мне тоска;
За день мучения – награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы., склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя,
Я в умиленье, молча, нежно,
Любуясь вами, как дитя!
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой, в ненастье,
Вы собираетеся вдаль
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем.
И путешествие в Опочку,
И фортепьяно вечерком?
Алина! Сжальтесь надо мною,
Не смею требовать любви:
Быть может за грехи мои,
Мой ангел, я тебя не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня нетрудно!
Я сам обманываться рад!
Это стихотворение написано Пушкиным, уже два года проведшим в Михайловской ссылке. Это стихотворение наполнено целой гаммой разнообразных чувств. Тут есть все: и напряженная, грустная нежность, и страстная потребность в любви, и ревность к счастливому сопернику, с которым Сашенька ведет «речи в уголку вдвоем», и в то же время стихотворение довольно шутливо по тону, несколько наигранно и легкомысленно, точно так же, как легкомыслен был и роман Сашеньки Осиповой и Саши Пушкина.
Анне Николаевне Вульф пришлось как-то жаловаться на воспитательную систему своей матери. Речь шла (в письме к сестре Евпраксии) о воспитании младших сестер, совсем молоденьких. «Как ей (т. е. матери) не стыдно и не совестно, право, их так воспитывать. Неужели ей мало, что наши все судьбы исковеркала. У нас, по крайней мере, был Пушкин, который был звездой добра и зла для Сашеньки (курсив мой. – А. Л.». Эта не совсем ясная фраза говорит об огромном значении, которое имел Пушкин в жизни Сашеньки Осиповой.
Сексуальная жизнь Сашеньки, видимо, началась в Тригорском при общении с ее сводным братом Алексеем Вульфом. Потом вмешался Пушкин, который на короткое время отодвинул в сторону удачливого студента. Но так как последний бывал в Тригорском только на каникулах, поэт имел возможность включить импульсивную девушку в перечень своих любовных побед. Способная ученица, Сашенька переняла от поэта умение наслаждаться, которое вкупе с романтическими вздохами и «гуляньем под луной» сделало из нее страстную и влюбчивую женщину.
После отъезда поэта из Михайловского она завязала роман с Алексеем Вульфом, проводя время в «в спокойных наслаждениях». В середине декабря 1827 года они расстались. Вульф уехал на службу в Петербург. Новые петербургские увлечения, связь с Анной Керн, и, в особенности, роман с ее сестрой, Лизой Полторацкой, заставили его забыть о Сашеньке. Забыл о ней и Пушкин, как всегда ветреный, непостоянный и жаждущий новых удовольствий.
5
Развлекаясь в Тригорском и в Михайловском, Пушкин, однако, взрослел умом, закалялся политически, созревал как поэт и драматург. В Михайловском был написан «Борис Годунов», создан практически весь «Евгений Онегин», написаны лучшие лирические стихотворения. Как ни переживал поэт свое заточение в глухом уголке Псковской губернии, как ни стремился всячески вырваться оттуда, однако можно полностью согласиться со словами его проницательного арзрумского знакомого М. В. Юзефовича: «Эта высылка была для него несомненно благодетельна, удалив его от столичной пустой жизни и дав ему досуг и время войти в самого себя и довершить свое умственное и поэтическое развитие».
Расправа с декабристами сильно повлияла на состояние и мировоззрение поэта. Он уже не тот Пушкин, который бравировал антиправительственными лозунгами и вольнолюбивыми стихами. И если он и не смирился, то поумнел. «Каков бы ни был мой образ мыслей, и политический и религиозный, – писал поэт В. А. Жуковскому в 1826 году, – я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить необходимости». А Вяземскому он откровенно признается: «Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков». Декабристов Пушкин назвал заговорщиками! Недаром в декабристских кругах не раз говорилось об опасности приема Пушкина в общество – что он «легкомыслен», чересчур общителен, к тому же находится под наблюдением властей. Вот известные строки И. Пущина:
«Я страдал за него, и, подчас, мне опять казалось, что, может быть, тайное общество сокровенным своим клеймом поможет ему повнимательней и построже взглянуть на самого себя, сделать некоторые изменения в ненормальном своем быту. Я знал, что он иногда скорбел о своих промахах, обличал их в близких наших откровенных беседах, но, видно, не прошла еще пора кипучей его природе угомониться. Как ни вертел я все это в уме и сердце, кончил тем, что сознал себя не вправе действовать по личному шаткому воззрению, без полного убеждения в деле, ответственном пред целию самого союза».
Для декабристов (особенно для членов Южного общества) было характерно особенно строгое, пуританское воззрение на свою деятельность и нормы человеческой, гражданской этики. Их высокие «идеологические построения», вера в свое предназначение освободителей России от рабства и самодержавия – подразумевали также и стойкие моральные качества. Распущенность в быту, легкомыслие и фанфаронство, свойственные Пушкину, Дельвигу и другим членам «арзамасского братства», отрицательно оценивалось многими корифеями декабризма – Рылеевым, Муравьевым-Апостолом, Бестужевым-Рюминым – членами Верховной Думы Южного общества. Вот что вспоминал декабрист И. П. Горбачевский:
«… Нам от Верховной Думы было даже запрещено знакомиться с Александром Сергеевичем Пушкиным, когда он жил на Юге. И почему: прямо было сказано, что он по своему характеру и малодушию, по своей развратной жизни сделает донос тотчас правительству о существовании Тайного общества. Мне рассказывали Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин про Пушкина такие на Юге проделки, что уши и теперь краснеют». Горбачевский – декабрист редкой стойкости, честный и мужественный человек. При этом он ссылается на мнение повешенных – священные для «декабризма» имена. Несколько резкое высказывание; ведь Пушкин никогда не был подлецом, и все ошибки совершал по легкомыслию.
Годы ссылки и разгром декабрьского восстания немного отрезвили поэта, повернули его в русло лояльности существующей власти. Летом 1826 года он пишет покаянное письмо Николаю I, а на отдельном листе заявляет: «Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь никаким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них». 10-го класса Александр Пушкин.
Глава IX
«Я новым идолам несу свои мольбы…»
(Брачная лихорадка)
1
Пушкин хотел вырваться из ссылки и готов был покаяться во всем. И вот 28 августа 1826 года последовало высочайшее повеление о вызове Пушкина в Москву.
С невероятной быстротою, через специального фельдъегеря, оно было передано в Псков, а оттуда Пушкину. Посланный прибыл к нему ночью, едва дал поэту время собраться и, к великому ужасу няни, а затем и семейства Осиповых-Вульф, тотчас увез его. Согласно воле императора, записанной начальником штаба генералом Дибичем, Пушкин ехал «в своем экипаже, свободно, под надзором фельдъегеря, но не в виде арестанта…» «Зная за собою несколько либеральных выходок, – отмечает декабрист Н. Лорер, – Пушкин убежден был, что увезут его прямо в Сибирь». Поэт был в большом волнении. Он сжег письма декабристов и свои «Записки», в которых отмечал события своей бурной молодости.
