Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?
«Вчера у меня была очень оживленная сцена с матерью по поводу моего отъезда. – пишет Анна Николаевна в марте 1826 года из Малинников. – Она сказала перед всеми моими родными, что решительно оставляет меня здесь, что я должна остаться и что она не может взять меня с собой, ибо, уезжая, все устроила так, чтобы оставить меня здесь. Если бы вы знали, как я опечалена. Я, право, думаю, подобно А. К., что она хочет одна покорить вас и оставляет меня здесь из ревности. Надеюсь, однако, что это продлится только до лета: тетя поедет тогда в Псков, и мы вернемся вместе с Нетти. Но сколько перемен может произойти до тех пор: быть может, вас простят, быть может, Нетти вас сделает совсем другим. – Очень непредусмотрительно будет с моей стороны вернуться с нею; я, однако, готова рисковать, и надеюсь, что у меня хватит самолюбия не жалеть о вас. – А. К. должна тоже приехать сюда; однако, между нами не будет соперничества, кажется, каждая довольна своим жребием. Это делает вам честь и доказывает нашу суетность и доверчивость. Евпраксия пишет мне, будто вы ей сказали, что забавлялись в Пскове – уж не со мною ли? что вы за человек тогда, и какой дурой была я! Боже, если я получу письмо от вас, как я буду довольна; не обманывайте меня, во имя неба, скажите, что вы меня совсем не любите, тогда, быть может, я буду спокойнее. Я взбешена на мать. Что за женщина, в самом деле! В конце концов, в этом вы тоже виноваты. Прощайте…»
Письма Анны Вульф замечательны не менее писем поэта к А. Керн по сильному порыву страсти, пронизывающей их, по искренности душевных переживаний, в которых таятся и ревность, и чувство неразделенной любви, и милые хитрости, которыми девушка хочет вернуть к себе потухший интерес поэта.
Однако Пушкин не торопится с ответом. Во второй половине марта Анна Николаевна написала ему вторично: «Если вы получили мое письмо, во имя неба разорвите его. Я стыжусь моего безумия; никогда я не посмею поднять глаза на вас, если вас вновь увижу. Мама уезжает завтра, а я остаюсь здесь до лета; так, по крайней мере, я надеюсь. Если вы не боитесь компрометировать меня в глазах сестры (как вы это делаете, судя по ее письму), я усиленно прошу вас не делать этого при маме. Сегодня она шутила над нашим прощанием в Пскове, которое она находит весьма нежным; он, говорит она, думал, что я ничего не замечаю (как вам это покажется?). В конце концов, вам нужно лишь проявить себя таким, каковы вы и есть на самом деле, чтобы разуверить ее и доказать, что вы даже не замечаете моего отсутствия. Какое наваждение околдовало меня! Как вы умеете притворяться! Я согласна с моими кузинами, что вы очень опасный человек, но постараюсь стать рассудительнее».
Несмотря на настойчивые просьбы, Пушкин письма не разорвал. Зато он наконец-то сочинил ответ, к сожалению не сохранившийся, и который вновь вызвал в сердце Анны Николаевны гамму страстных переживаний:
«Боже! какое чувство испытала я, читая ваше письмо, и как была бы я счастлива, если бы письмо сестры не примешало горечи в мою радость… Я была бы довольна вашим письмом, если бы не помнила, что вы писали такие же письма, и даже более нежные, в моем присутствии А. К., а также Нетти. Я не ревнива, верьте мне, если б я была ревнива, моя гордость скоро бы восторжествовала над чувством; и, однако, я не могу не сказать вам, как сильно меня оскорбляет ваше поведение». Бедная влюбленная девушка никак не могла понять, что Пушкин не был «джентльменом» по отношению к женщине. Зубоскалить, насмехаться, трезвонить об их чувствах к нему – все это было естественным для поэта. Хотя Анна Николаевна была одной из немногих, кто правильно понимала поэта и психологически верно оценивала его неэтичные поступки, и его волокитство; но понимание шло более от разума, а сердце говорило совсем другое:
«Ах, Пушкин, вы не стоите любви, и я была бы счастливее, если бы раньше оставила Тригорское, и если бы последнее время, которое я провела там с вами, могло изгладиться из моей памяти. Как вы не поняли, почему я не хотела получать от вас писем вроде тех, которые вы писали в Ригу. Этот слог, который задевал тогда только мое тщеславие, растерзал бы теперь мое сердце; тогдашний Пушкин не был для меня тем, к которому я пишу теперь. Разве вы не чувствуете этого различия? Это было бы очень унизительно для меня; я боюсь, что вы меня не любите так, как должны были бы любить, вы раздираете и раните сердце, цены которому не знаете; как бы я была счастлива, если бы обладала той холодностью, которую вы предполагаете во мне! Никогда в жизни я не переживала такого ужасного времени, как нынче; никогда я не чувствовала душевных страданий, подобных тем, которые я теперь испытала, тем более, что я должна скрывать все муки в моем сердце. Как я проклинала мою поездку сюда! Признаюсь, что последнее время, после писем Евпраксии, я хотела сделать все возможное, чтобы попытаться забыть вас, так как я очень на вас сердилась. Не беспокойтесь относительно кузена; моя холодность оттолкнула его и, кроме того, явился другой соискатель, с которым он не смеет мериться силами и которому вынужден уступить место: это Анреп, который провел здесь последние дни. Нужно признаться, что он очень красив и очень оригинален; я имела честь и счастье покорить его. О, что до него, то он вас даже превосходит, чему я никогда бы не могла поверить, – он идет к цели гигантскими шагами; судите сами: я думаю, что он превосходит вас даже в наглости. Мы много говорили о вас; он, к моему большому удивлению, повторил несколько ваших фраз, например, что я слишком умна, чтобы иметь предрассудки. Чуть ли не в первый день он хватает меня за руку и говорит, что имеет полное право поцеловать ее, так как я ему очень нравлюсь. Заметьте, сударь, прошу вас, что он не ухаживал и не ухаживает здесь ни за кем другим и не повторяет мне фраз, сказанных другой женщине; напротив, он ни о ком не заботится и следует за мной повсюду; уезжая, он сказал, что от меня зависит заставить его вернуться. Однако, не бойтесь: я ничего не чувствую по отношению к нему, он не произвел на меня никакого эффекта, тогда как одно воспоминание о вас меня волнует.
Мама обещала прислать за мною в июне, если тетя не приедет к нам летом. Должна ли я просить вас сделать все возможное, чтобы она сделала это поскорей? Я очень боюсь, что вы совсем не любите меня; вы чувствуете лишь преходящие желания, которые столько других испытывают не хуже вас. – Вы говорите, что ваше письмо пошло, потому что вы меня любите: какая нелепость! Особенно для поэта: что, как не чувство, делает нас красноречивыми…; Еще раз прощайте, я вам делаю гримасу, так как вы это любите. Когда мы увидимся? Я не буду жить до этой минуты».
Это письмо датировано 2 апреля. Следующее сохранившееся письмо Анны Николаевны относится уже ко 2 июня.
«Наконец я получила ваше письмо. Трейер сам мне принес его, и я не могла удержаться от восклицания, увидя его. Как это вы мне не писали так долго? Почему вы не могли сделать этого скорее? Ваши вечные отговорки очень плохи. Все, что вы мне говорите об Анрепе, мне чрезвычайно не нравится и обижает меня двояким образом: во-первых, предположение, что он сделал что-то большее, кроме поцелуя руки, оскорбительно для меня с вашей стороны, а слова это все равно обижают меня в другом смысле. Я надеюсь. вы достаточно умны, чтобы почувствовать, что этим вы выказываете свое равнодушие ко всему, происшедшему между мною и им. Это не особенно мило. Я заметила, что он превосходит вас в смысле наглости не по его поведению со мной, но по его манере держаться со всеми и по его разговору в обществе…
Я нахожу, что А. К. очаровательна, несмотря на ее большой живот; это выражение вашей сестры. Вы знаете, что она осталась в Петербурге, чтобы родить, и затем предполагает приехать сюда…Пожалуйста, пишите ко мне почаще: ваши письма мое единственное утешение, вы знаете, я очень печальна. Как я желаю и как я боюсь возвращения в Тригорское! Но я предпочитаю ссориться с вами, чем оставаться здесь: здешние места очень несносны и, нужно признаться, что среди уланов Анреп лучше всех, и весь полк немного стоит, а здешний воздух совсем мне не полезен, так как я все время больна. Боже, когда я вас увижу!»
Пушкин равнодушно реагировал на сентиментальные послания Анны Николаевны, на ее сообщения об ухаживаниях некоего Анрепа, на ее бесконечные слезы, причитания, жалобы. Это и понятно. Сексуальное внимание поэта вновь привлекла повзрослевшая Нетти, чье имя ревниво упоминает его корреспондентка. Прошел год, как Пушкин увлекся красивой девушкой. И вот снова в отсутствие Прасковьи Александровны и ее дочери он пытается (а может, и получается у него) пошалить с Нетти и привить ей любовь к тем сексуальным удовольствиям, которые, доставляя не менее наслаждения, чем простой коитус, оставляли девушек нетронутыми. Во второй части «Донжуанского списка» находятся сразу три Анны, героини его тригорских романов: Анна Петровна Керн, Анна Николаевна и Анна Ивановна Вульф (Нетти).
