Нора Галь - Слово живое и мертвое
По таким переводам настоящего Бальзака или Диккенса не представишь. И как бы возмутясь таким самоуправством, в начале 30-х годов нашего века стали переводить с подчеркнутой, буквальной точностью. Сохраняли форму, букву подлинника – и начисто теряли душу живую. Повторялась трагедия пушкинского Сальери: нельзя музыку разъять на части – и не убить ее.
Мертвящую точность, буквализм опрокинуло в конце 30-х годов новое, живое течение: переводчики научились добиваться верности подлиннику, передавать его дух, самую суть.
Что это такое – современный реалистический перевод? Лучшие мастера его на деле доказывают: можно полностью сохранить стиль и манеру подлинника – и притом книгу будут читать и воспринимать так, как будто она создана на языке перевода. Как будто Бернс и Гейне, Бернард Шоу и Хемингуэй, Сервантес и Мопассан писали по-русски.
Чтобы такого достичь, переводчику важно владеть в совершенстве своим языком, – пожалуй, важнее, чем языком, с которого он переводит. Ибо сказанное на чужом языке надо понять и почувствовать, а на своем – еще и выразить, творчески воплотить, что подчас несравнимо труднее.
Так – в идеале.
Перед теми, кто читает его на родном языке, писатель отвечает сам. За переведенного автора в ответе переводчик. И если замысел автора и самый его облик искажены, если хорошая книга в переводе получилась скучной, а большой писатель – неинтересным, значит, переводчик поистине варвар и преступник.
Нет, перевести – вовсе не значит просто заменить английское или французское слово первым же русским, которое стоит напротив него в словаре Гальперина или Ганшиной. Перевести – значит постичь, истолковать, раскрыть, найти слова самые верные и достоверные. Бывают случаи очень и очень сложные, когда от переводчика, от его личности, ума, чутья зависит бесконечно многое – вот тогда совершается воссоздание творческое, которое всегда потрясает, как откровение.
Ленивыми и неумелыми руками ничего нельзя создать, обладая глухим и равнодушным сердцем, ничего нельзя выразить. И воссоздать, перевыразить тоже ничего нельзя – будет бездарная ремесленная поделка. В лучшем случае – «разыгранный Фрейшиц перстами робких учениц».
А талантливый переводчик – то же, что Рихтер в музыке.
Рихтер всякий раз творит заново. Как будто вот сейчас впервые перед нами создается, скажем, «Аппассионата». И «Аппассионату» он воссоздает очень по-своему, иначе, чем Гилельс или Ван Клиберн. Но каждый по-своему – все они передают нам пламенное величие Бетховена.
У подлинного художника своя палитра, свой характер, свой стиль. Известно, как по-разному перевели 66-й сонет Шекспира Маршак и Пастернак. Один закончил словами:
Все мерзостно, что вижу я вокруг,
Но как тебя покинуть, милый друг.
Другой:
Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу трудно будет без меня.
В подлиннике:
Tired with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.
Два переводчика… Оба – большие мастера и поэты. Но разве не проникновенней, не человечнее строки Пастернака? В них отчетливей, пронзительней сожаление не о том, что сам утратишь, умирая, но о том, как тяжка будет утрата родному человеку.
И еще прекрасно перевел далеко не столь известный А.М.Финкель (1899–1968):
Устал я жить и смерть зову скорбя.
Но на кого оставлю я тебя?!
Ну, а если переводчик – не Рихтер и не Пастернак?
Работать с толком и с пользой может каждый. Была бы охота овладеть не только азами своего ремесла, но и всеми тонкостями и хитростями, достичь настоящего мастерства. Кое-что постигаешь сам, набивая на первых порах синяки и шишки. Сколько-нибудь одаренный или хотя бы добросовестный новичок на опыте поймет, к чему стремиться и каких подводных камней избегать.
И счастлив начинающий, если ему на первых же порах встретится хороший, настоящий редактор – тот, кто готов не столько исправить, сколько направить, научить. Широко образованный, спокойный, доброжелательный.
Что такое редактор перевода и его работа, наглядно показывают многие отличные статьи в сборнике «Мастерство перевода». В одном из выпусков этого сборника (1964 г.) М.Ф.Лорие рассказала, как она редактировала «Тяжелые времена» Диккенса в переводе В.М.Топер. Опыт интереснейший и для всех нас поучительный.
Несколько слов хотелось бы сказать и мне, которую именно Вера Максимовна Топер подтолкнула когда-то на тернистую дорожку переводческого труда.
Вера Максимовна была истинным художником перевода, а редактором – несравненным и непревзойденным, тут со мной, думаю, согласны многие и многие, кому посчастливилось с нею работать. Подлинным наслаждением было вместе с нею думать, додумывать, разбираться в труднейших философских, психологических страницах, в хитроумнейших стилистических тонкостях и оттенках, в прозе сложной, богатой содержанием и подтекстом. Удивительно помогала она в самых каверзных случаях (бывают и такие, особенно у классиков) докопаться до самой сокровенной сути, раскрыть ее и передать читателю.
Для начинающего Вера Максимовна была поистине редактором-наставником в самом высоком смысле этого слова. Нет, тут нечего было рассчитывать на подсказку, на готовенькое, да и неинтересно было бы готовое решение получить. Подчеркнуто в рукописи неверное, неточное слово или строчка, стоит на полях острая «птичка», да еще иногда написано «Не ахти!» – и смотри снова в подлинник, ройся в словарях и справочниках, изволь сам шевелить мозгами, искать, соображать. В особо трудном случае тебе одним-двумя словами укажут, в каком направлении думать, в какой стороне искать. И все это по-доброму, и, уж конечно, ни малейшей навязчивости, ни тени неуважения, все пометки – только карандашом, ни в коем случае не чернилами… Вот так и воспитывались не захребетники, а самостоятельные работники, увлеченные своим делом. И навсегда бесконечно благодарные своему учителю.
Итак, в чем же забота и призвание редактора? Кто он, в сущности, такой?
Он непременно и сам – человек, свободно, творчески владеющий словом.
Редактор равного – друг и советчик.
Редактор новичка – друг и наставник.
Так – в идеале.
В редактировании перевода есть, как говорится, «своя специфика». Редактор должен понять и проверить, так ли переданы суть и содержание подлинника, его смысл и стиль, нет ли ошибок против оригинала и ошибок, погрешностей против русского языка.
Но вот что очень важно, принципиально важно, хотя об этом часто забывают: за стиль перевода в конечном счете отвечает не редактор, а переводчик. Редактор вправе настоять, исправить прямую ошибку – идейную, смысловую, прямую безграмотность. В остальном хозяин перевода не он, а переводчик. Исполнительская манера у каждого своя – за нее переводчик отвечает сам точно так же, как поэт сам в ответе за свои стихи.
Нет, редактор отнюдь не должен переписывать ни за автора, ни за переводчика. По двум причинам.
Во-первых, это значит развратить пишущего, сделать из него бездельника, захребетника и халтурщика. (И делают! Хотели или не хотели, а «воспитали» немало, в частности, «переводчиков», которые поставляют явное сырье, хуже всякого подстрочника, и откровенно на то и рассчитывают, что редактор все перепишет заново!)
Во-вторых, как ни переписывай, неизбежно останутся огрехи, вылезут «ослиные уши». Ибо в любом тексте, будь то перевод или оригинальное произведение, помимо содержания, мысли, сюжета весьма существенна сама словесная ткань, в которой содержание, мысль, сюжет воплощены. И если ткань эта – дерюга, если языком пишущий не владеет и речь его бесталанна, тяжела и попросту безграмотна, то редактор, будь он хоть семи пядей во лбу и трудолюбив, как муравей, из дрянной рукописи хорошую книгу не сделает. Ну, залатает кое-какие дыры, нацепит кое-где очень милые бантики – свои собственные находки. Бантики эти будут разительно выделяться на безнадежной дерюге, и от этого лишь сильней станет резать глаз ее корявость и серость.
Но есть у этой профессии другая сторона. Редактор не должен быть диктатором!
Молодой, но уже не желторотый и вполне грамотный переводчик чуть не со слезами повествует:
– Прошу, умоляю – не надо самодостаточности! Ну что это за слово? Семипудовое, вычурное. Даже у Даля его нет. Может, Тредьяковскому бы подошло, и то не знаю. Так рассказ-то очень современный, и в подлиннике просто self-sufficient. Даже не надо «самодовлеющий», по смыслу – дом как замкнутая система, не зависит от связей с внешним миром. А редактор правит: дом был образцом самодостаточности, и слушать ничего не хочет! Я в верстке зачеркиваю, а мне опять вставляют! Так и напечатано, а кто, выходит, виноват? Спрос ведь не с редактора, да еще внешнего, а с меня, переводчика.
