Наталья Иванова - Либерализм: взгляд из литературы
3. Как оценивать результаты консервативного проекта в литературной практике? Если речь идет о Проханове, Олеге Павлове, Р. Сенчине, А. Варламове, Б. Екимове, В. Личутине, то говорить не о чем: это эпигонская литература, повторяющая зады либо деревенской прозы, либо, в случае Проханова, нацистской публицистики и того, что М. Золотоносов называет СРА – «субкультура русского антисемитизма». Все остальное – это в той или иной степени результаты либерального проекта или, вернее, проектов: в диапазоне от Сорокина до Маканина, от Акунина до Шишкина, от Толстой до Павловой, от Гиршовича до Шарова, от Гениса до Немзера. Тут, как я уже написал, много разногласий, но говорить есть о чем.
4. Мне не очень понятен этот вопрос. Что значит «единое поле действий литературной критики»? Если это то поле, где критики соглашаются, – тогда такого поля нет, как, впрочем, никогда, даже в советские времена, и не было. Если же речь идет о том поле, на котором разворачивается критическая полемика, то это как раз тот самый спектр либеральной, в широком смысле, литературы, о котором вы спрашиваете выше. Проблема в том, что о многих фигурах противоположная сторона не высказывается. Было бы интересно составить реестр писателей, которые слышат только одобрение от своих друзей и единомышленников. Другой вопрос: возникает ли диалог по поводу спорных фигур, или же это просто канонада несовместимых оценок? Чаще всего – нет, не возникает. Но дрейф Ольшанского направо – это пример возникшего диалога с непримиримыми оппонентами. Если этот пример слишком мрачен, приведу другой, посветлее: одобрительная статья А. Латыниной о последней книге Пелевина в февральском «Новом мире»!
Александр Мелихов:
1. И разочарование, и поколенческое противостояние, и компрометация либеральных идей, несомненно, играют свою роль; я хотел бы только немного задержаться на самих понятиях «разочарование» и «компрометация». Воплощение каких бы то ни было идей всегда влечет за собой известное разочарование и компрометацию, поскольку все наши цели противоречат друг другу и могут достигаться лишь за счет друг друга, а потому что-то приобретая, всегда что-то теряешь. Но то, что у нас происходит, так ли уж связано с либеральными идеями? Тот факт, что либерализм явился нашему народу в одном пакете с экономическим и социальным кризисом, вряд ли может оказаться решающим для литераторов: их (нас) больше раздражают декларации, чем факты, мы в силу нашей профессии прежде всего люди слова. И по-видимому, мало кого из пишущих может не раздражать пошлость ультралиберальной публицистики. Монофакторные модели, которые опираются на «первичность» одного какого-то фактора, якобы определяющего все бесконечное многообразие социальной жизни, всегда убоги, и младенческая вера в рынок как демиурга всех производств, любой науки, морских глубин и звездных тел; вера в то, что все ценности выражаются ценой, что стремление к выгоде составляет альфу и омегу человеческих желаний, – все это скудодушие не может не оскорблять натуру хоть сколько-нибудь романтическую, – а кто из нас, литераторов, не романтик, кого из нас грезы не волнуют как минимум наравне с реальностью! Впрочем, отказ либерализма пошляков от всего сверхличного представляет даже и реальную социальную опасность. А в сфере искусства этот принцип – важно не мнение элиты, а покупательные способности и наклонности массы – уже привел к разрушительным последствиям всюду, куда бы он ни ступил. «Гуманистическая» вариация этого принципа – все должно служить человеку, и только он ничему не должен служить – приводит к близким результатам, но ей еще пока что нигде не дали достаточной воли.
Вместе с тем не нужно всякую вражду непременно выводить из идейных либо корыстных мотивов: существует еще и старая добрая немотивированная озлобленность на весь свет. Есть ведь даже такой психиатрический термин – дисфоричность, болезненная раздражительность. Причины ее могут заключаться и в неудачной биохимии, и в личной уязвленности, но результат оказывается тем же самым: озлобленного человека больше всего раздражают довольные, а либерал – существо в общем удовлетворенное мирозданием. Разумеется, он тоже может быть недоволен бюджетом, налогообложением или книготорговлей, но он тем не менее убежден, что это дело в принципе поправимое, что никакой обреченности человека на трагедию нет, что мир существует не для того, чтобы вечно бороться и стремиться к чему-то великому, а для того, чтобы благоустраивать жизнь и наслаждаться ею. Именно этой благодушной картины мира и не может простить либералу человек озлобленный.
Ну и помимо перечисленных, более или менее серьезных причин остается еще позерство парадоксалистов (которые в таком количестве уже и перестают быть чем-то экстраординарным); те, кто стремится поразить публику, бросая вызов либеральной респектабельности, – люди самые безобидные: они готовы довольствоваться тем, чтобы подложить под зад учителю канцелярскую кнопку, но о том, чтобы взорвать саму школу, не помышляют, а наоборот, в глубине души очень надеются, что школу и без них найдется кому защитить.2. Новое идейное размежевание началось потому, что прошло достаточно времени для того, чтобы оно началось. Почему скандалы в коммунальной квартире начинаются не сразу? Сначала должны определиться интересы, претензии на сферы влияния, затем должна выявиться несовместимость этих интересов, а помимо всего прочего, люди должны еще достаточно надоесть друг другу.
3. Если говорить о среднем типе радикала и консерватора, то среди первых преобладают амбициозные психопаты, а среди вторых – малокультурные тупицы (часто, впрочем, не уступающие первым в агрессивности), и если говорить о политической жизни, то вторые представляются мне все-таки менее опасными. (Написал и тут же усомнился.) В искусстве же язвой радикализма является шарлатанство, а язвой консерватизма – эпигонство. И те и другие потрудились настолько эффективно, что дискредитировали и радикальный, и консервативный проекты. Теперь от «новаторства» на меня сразу же веет выпендрежем, а от «традиционализма» – провинциальной затхлостью. Что с этим делать, как разбить это наверняка несправедливое предубеждение, не знаю.
4. Можно было бы попытаться критикам разных направлений для начала составить хотя бы некий список общих интересов. Но это сложно, во-первых, по причине их возможного отсутствия (как примирить интересы Слона и Моськи?), а во-вторых, что не менее важно, не все критики могут обнародовать свои истинные интересы ввиду их слабой совместимости с целями литературы, как их, эти цели, ни понимать.
Владимир Новиков:
1. Для «определенной части литературных критиков нового призыва» манипулирование ярлыками «либералы – консерваторы» стало чем-то вроде детской игры в «казаки-разбойники». А детские игры быстро кончаются. Сколько месяцев смогла прожить либеральная газета с эпатирующим названием «Консерватор»?
Слово liberalis означает «свободный», и отрицание либерализма как такового – это ограничение собственной духовной свободы, неизменно заводящее в тупик. Когда цитируют блоковские слова «Я художник, следственно, не либерал», их вырывают из контекста судьбы Блока, заплатившего за свои утопические иллюзии гибелью от «отсутствия воздуха». Либерализм при всех его недостатках подобен кислороду: отсутствие этого элемента в общественной атмосфере убивает духовную жизнь.
О «консерватизме» тоже нельзя говорить без учета внутренней формы слова. Что пытаются сохранить, законсервировать нынешние «консерваторы»? Теперешнее промежуточно-хаотическое состояние? Эпоху СССР и КПСС? А если под «консервативными» ценностями иметь в виду Россию до октябрьского переворота, то восстановление и приумножение этих ценностей доступно только либеральной практике.
Теперь о компрометации либеральных идей в России после 1991 года. Не думаю, что большой ущерб нанесла им партия под названием ЛДПР: мало кто задумывается над тем, что в этой аббревиатуре значит буква «Л», – сущность данной партии для всех ассоциируется все-таки с буквой «Ж». Более всего этой компрометации, на мой взгляд, способствовал политический проект СПС. Как филолог не могу не обратить внимание на негативную магию букв: это ведь КПСС без одной литеры. Меня сразу неприятно удивила фантастичность, утопичность самой попытки придать позитивный смысл эпитету «правый». «В политике: консервативный, реакционный, враждебный всякому прогрессу» – так толкует его словарь Ожегова, и не думаю, что русский язык когда-нибудь развернется в этом вопросе на сто восемьдесят градусов.Порядок вечен, порядок свят:
Те, что справа, всегда стоят,
А те, что идут, всегда должны
Держаться левой стороны.
Полагаю, что «Песенка о московском метро» Булата Окуджавы (где он прежде всего имел в виду левизну эстетическую, так называемый формализм) сохранится в веках в незыблемом виде, а историки будут разъяснять нашим потомкам, что только по чистому недоразумению Зюганова когда-то называли «левым».
Когда мы приезжаем в западноевропейскую страну, мы отнюдь не чаем обняться с тамошними «правыми», поскольку знаем, что это противники свободной мысли, догматики в вопросах морали, враги новаторского искусства, по большей части националисты, недолюбливающие иммигрантов, а зачастую и антисемиты. В экономических вопросах они стоят за принцип выживания, за неизменность приоритета силы и богатства.
