Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе - Гандлевский Сергей Маркович
Карнавал Галича
Сам Александр Галич считал началом своего песенного поприща “Леночку”, написанную по случаю в 1962 году. Эта песня действует безотказно и устроена просто. Взят шаблонный сюжет массовой культуры, но “исполнители” играют предначертанные, как в комедии масок, роли в неожиданной реалистической манере – будто автор не понимает условностей жанра, к которому обращается. Поясню на примере: если присмотреться к шедевру Алексея Германа “Мой друг Иван Лапшин”, в основе его различима видавшая виды советская милицейская история. Главный герой – немногословный идейный представитель власти, носитель истины в последней инстанции (артист Андрей Болтнев). Его цельность оттеняет милый путаник-интеллигент (артист Андрей Миронов). Ну и – любовь для придания сюжету человечности (артистка Нина Русланова). Вывод, на который подталкивают читателя-зрителя такие истории, известен: главный герой в общем и целом прав, в том числе и в том, что с врагом по‐хорошему нельзя. Но, благодаря гению Алексея Германа и съемочной группы, актерская игра, фактура, операторская работа и пр. преображают рутинный канон до неузнаваемости.
Так и тут. Из “Золушки”, из женского романа выглядывает и строит рожи советская действительность – обман стилистических ожиданий и создает комический эффект:
Уже в первой же, по мнению автора, “серьезной” песне проявился главный его дар: пародирования, снижения, карнавализации, говоря по‐научному.
Для Галича, на мой вкус, существовали два способа художественного воплощения. Первый – исполненная пафоса прямая речь, местами смыкающаяся с проповедью, – эта манера, увы, довольно скоро приедается, особенно в относительно мирное время.
И другая ипостась дарования автора – балаган. Он – очень хорош и долго еще будет хорош. Вот что писал по этому поводу критик Лев Венцов: “Поэт открыл, в сущности, новый жанр, которому и названия еще не придумано: песню-спектакль, а то и песню-сценарий. Этот жанр особо впору приходится по‐домашнему бытующей культуре…” А Андрей Синявский так и назвал свою статью о барде – “Театр Галича”.
Вот и “Городской романс” (1962), в сущности, песня-диалог. Сразу за первой строкой-ремаркой “…Она вещи собрала, сказала тоненько” звучит прямая речь персонажей, сначала – обманутой женщины:
После ту же историю излагает мужчина-приспособленец – неверный возлюбленный героини:
Нашему дружескому кругу Галич нравился за радикализм; у него почти 19 не было шестидесятнических полумер, вроде “уберите Ленина с денег”, “комиссаров в пыльных шлемах” и т. п.
И, конечно, нас восхищала стихотворная сила Галича – на грани версификационного молодечества:
Году в 1988‐м друзья-эмигранты купили в складчину и прислали мне с оказией кассетный магнитофон SANYO. Дождавшись первой же “свободной” десятки, необходимой, если память мне не изменяет, для проезда из одной столицы в другую и обратно, я отправился в Ленинград к моему товарищу – поэту Алексею Шельваху, обладателю богатой коллекции бардовской песни, в том числе и Галича, которым я тогда не на шутку увлекся.
В ту пору мы с женой еле сводили концы с концами и подрабатывали в фотоателье, надписывая адреса на конвертах со снимками церемонии бракосочетания. Делали мы эту механическую работу на даче из ночи в ночь с включенным магнитофоном. И знали Галича назубок, как многократно виденный фильм или спектакль, – с артистичными байками, с покашливанием Александра Аркадьевича, заядлого курильщика, с предвкушением взрывов застольного смеха в наиболее уморительных и рискованных местах, поскольку концерты обычно происходили на дому.
Тем летом мы с трудом договорились о молоке для детей в ближайшей деревне и коротко сошлись с бабой Леной, владелицей козы и совершенно замечательной старухой, будто сошедшей со страниц почвеннической прозы. По праздникам она носила “плюшку” – черный плюшевый жакет, накрывала молоко тряпицей от сглаза, в сердцах звала козу “фашистюгой”. В красном углу ее перекошенной от времени избы стояли бок о бок иконы и маленький бюст Ленина. У нее я впервые увидел известные мне по рассказам “палочки” – отметки о трудоднях в специальной книжке и услышал воспоминания о рытье в войну противотанковых рвов – глубокой осенью по пояс в воде. Как‐то она задала нам с детьми пир горой: на первое – вареная картошка, на второе – тоже картошка, жаренная на комбижире, бледный сладкий чай на третье. А когда мы рассказали ей, что были в Иерусалиме и что этот город из молитв стоит на горах, баба Лена недоверчиво спросила, как же он не падает с этих гор‐то.
