Отто Менхен-Хельфен - История и культура гуннов
Как и на Западе, многие восточные авторы не испытывали интереса к захватчикам. К ним относились как к бандитам и дезертирам и называли их скифами – это название в IV и V вв. давно утратило свое специфическое значение. Оно широко применялось ко всем северным варварам, независимо от того, были они кочевниками или крестьянами, говорили на германском языке, иранском или любом другом. Тем не менее в словаре образованных людей слово удержало, хотя и в ослабленном варианте, часть своего первоначального значения. Вызванные им ассоциации должны были определить отношение к варварам. И временами совсем непросто решить, кого именно имеет в виду автор. Кто они: «царские скифы» Приска, доминирующее племя, как у Геродота, члены царского клана или просто представители знати? Недостаточно сказать, что эта фраза – только один из нескольких примеров литературного долга Приска Геродоту. Это определенно так. Но было бы странно, если бы человек, который нередко использовал это и другие выражения великого историка, не поддался искушению видеть гуннов такими же, как древние видели скифов.
Греческие историки поставили знак равенства между гуннами и киммерийцами, скифами и другими народами прошлого не для того, чтобы продемонстрировать свое знание классиков или приукрасить повествования. Прежде всего они были убеждены, что нет народов, которых не знали бы мудрецы прошлого. И это, в свою очередь, в общем-то не являлось ограниченным традиционализмом – хотя он, конечно, присутствовал тоже – а, скорее, стало психологическим приемом, защитным механизмом. Синезий Киренский (370–412) в своем труде Address on Kingship («О царстве») объяснил, почему не может быть новых варваров.
Теперь, чтобы не допустить варваров из Азии или Европы в свой дом, не строят, как прежние правители, вокруг него высокую стену. Скорее собственными деяниями они настоятельно советуют этим людям отгородиться, пересекая Евфрат в погоне за парфянами и Дунай, преследуя готов и массагетов. Но сейчас эти нации сеют страх среди нас, тоже переправляясь через реки, принимая другие имена, и некоторые из них даже искусно изменяют собственную внешность, и получается, что на пустом месте вдруг появилась новая и незнакомая раса.
Тем самым тезис идентичности старых и новых варваров доводится до абсурда. Но что неоднократно повторяли римские генералы накануне сражений? Наши отцы победили их, теперь мы победим их снова. Таким образом, неизвестный нападающий лишается одной из своих самых пугающих черт: он становится известным, а значит, и не таким уж страшным.
В отождествлении гуннов и древних народов сыграли свою роль оба мотива – и эмоционально обусловленный reductio ad notum[9], и стремление образованных историков продемонстрировать свою эрудицию. Причем первый, по моему убеждению, является более второстепенным, чем обычно считают. С каким из известных народов автор отождествляет гуннов, зависит от объема информации, обстоятельств, при которых он работал, и предполагаемой или действительной одинаковости между известным и едва знакомым. Результат неизменно был одним и тем же. Все размышления о происхождении гуннов заканчивались отождествлением.
Филосторгий в труде Ecclesiastical History, написанном между 425 и 433 гг., «узнает» в них невров. Образованный и начитанный человек, он, по-видимому, отыскал ныне утраченное описание невров, которое совпало с его знаниями о гуннах. Можно подумать, что Филосторгий, не столь критично настроенный, как Геродот, верил в истории об оборотнях, коими считались невры. Синезий и Иероним, вероятно, являлись не единственными, кто сравнивал гуннов с волками. И не было ничего необычного в том, что Филосторгий идентифицировал зверствовавших гуннов с оборотнями Скифии. Но самое вероятное объяснение верования – местоположение невров. Они были самым северным народом, гунны пришли с дальнего севера, значит, гунны есть невры. Сказать, что они жили вдоль Рифейских гор, как это сделал Филосторгий, – всего лишь другой способ поместить их как можно дальше на север. После легендарного Аристея Рифейские горы считались регионом вечных снегов, домом ледяных бореев.
Идентификация гуннов с киммерийцами Прокопия не лучше и не хуже его заявления, что готы, вандалы и гепиды в прежние времена назывались сарматами. Обычно Прокопий, как и Теомистий и Клавдиан, ставили знак равенства между гуннами и массагетами. Более поздние византийские авторы уверенно повторяли формулу: прежний X, теперешний У.
И наконец, есть историк Евнапий из Сарда (345–420). Приведенный ниже фрагмент из его труда (по мнению А. А. Васильева) показывает, какой это был добросовестный и честный историк: «Хотя никто нам не говорил, откуда взялись гунны и каким путем они наводнили всю Европу и вытеснили скифские народы, в начале моей работы, ознакомившись с рассказами древних авторов, я изложил факты, которые показались мне достоверными, так чтобы мой труд не зависел только от вероятных утверждений и не отклонился от истины. Мы не похожи на тех, кто с раннего детства живут в маленьком и бедном домике и позднее, благодаря счастливому случаю, получает великолепные дворцы, но все равно, по привычке, любит старые вещи и заботится о них. Мы скорее напоминаем тех, кто сначала использует одно лекарство для лечения телесного недуга, в надежде на помощь, но потом находит лучшее лекарство и начинает пользоваться им, не для нейтрализации действия первого лекарства, но чтобы исправить ошибочное суждение и, если можно так сказать, ослабить свет лампы лучом солнца. Подобным образом мы добавим более правильное свидетельство к сказанному выше, оставив прежний материал, как историческую точку зрения, используя которую с добавлением последних материалов можно установить истину»[10].
Все эти разговоры о лекарствах и зданиях, помпезные заявления о том, что он собирается написать о гуннах, – не более чем пустой звук. Описание гуннов Евнапия сохранено у Зосимы. Оно показывает, каким пустословом был якобы добросовестный историк. Одну его часть Евнапий списал у Аммиана Марцеллина, другая – та, где он собрал рассказы древних авторов, – нелепая мешанина. Евнапий называет гуннов народом прежде неизвестным, а уже в следующей строчке предлагает идентифицировать их с царскими скифами Геродота. В качестве альтернативы он упоминает о «курносых и слабых людях, которые, как утверждает Геродот, живут возле Истра [Дуная]». Совершенно очевидно, что он имел в виду Геродота, но переделал коней Сигиннов, «курносых и неспособных везти людей» в «курносых и слабых людей».
Аммиан МарцеллинНа фоне безразличия, предрассудков и спорных отождествлений описание гуннов, данное Марцеллином, невозможно переоценить. Правда, Ростовцев назвал его «не вполне реалистичным». Чтобы его должным образом оценить, следует принять во внимание обстоятельства, при которых оно было написано, источники информации Аммиана и его восхищение styli veteres.
Вероятнее всего, он закончил работу зимой 392/93 г., иными словами, в то время, когда опасность войны между двумя частями империи неуклонно возрастала. В августе 392 г. могущественный генерал Арбогаст провозгласил Евгения императором Запада. Какое-то время Феодосий, вероятно, пребывал в нерешительности. Надо полагать, он считал правильным прийти к соглашению с узурпатором, который превосходил его в военном оснащении. Но когда он назначил не Евгения, а одного из своих генералов на консульство вместе с собой, а 23 января 393 г. объявил своего сына Гонория Августом, стало ясно, что он пойдет войной на Евгения, как и на Максима в 388 г. Не может быть сомнений в том, что симпатии Аммиана, который всегда был поклонником Юлиана, были не на стороне христианского фанатика Феодосия, а принадлежали образованному язычнику Евгению. Аммиан, должно быть, с ужасом взирал на армию Феодосия, которая являлась римской только по названию. Хотя невозможно доказать, что император был обязан своей победой над Максимом безрассудно смелой гуннской кавалерии, они определенно сыграли решающую роль в кампании. Конники Феодосия «неслись по воздуху на Пегасах»; они не скакали, а летели. Никакие другие войска, кроме гуннских, не могли преодолеть 60 миль от Эмоны до Аквилеи за один день. Аммиан имел все основания опасаться, что в явно неизбежной войне большая часть восточной армии будет снова состоять из гуннов. Так и вышло.
Аммиан ненавидел варваров, даже тех, которые отличились на службе Рима[11]. Он называл галльских солдат, которые храбро сражались с персами при Амиде, dentatae bestiae[12], и завершил свою работу восхвалением Юлию, magister militia trans Taurum[13], который, узнав о готской победе при Адрианополе, приказал убить всех готов на своей территории. Но гунны были хуже. И Клавдиан, и Иордан вслед за Аммианом назвали гуннов «самыми мерзкими отпрысками севера», более свирепыми, чем сама свирепость. Даже «охотники за головами» – аланы – были по образу жизни и привычками не такими дикими, как гунны. После длительного общения с римлянами некоторые германцы стали более цивилизованными, но гунны оставались первобытными дикарями.
