Карбарн Киницик - Стивен Эриксон Кузница Тьмы
- Это мешает вам наслаждаться весельем? Вижу, стоите в стороне, словно отверженный. Идемте, найдем место для нас двоих.
Улыбка Галара была слабой, в глазах таилась грусть. - Если вам угодно.
Они подошли к столу. Келларас выбрал тот, что ближе к выходу для слуг, на нем стояла дюжина пустых фляжек. Усевшись, он спросил: - Можете ли объяснить одержимость хозяина желанием стать ребенком?
Галар Барес вроде бы колебался. Затем склонился поближе, рукой смещая фляги: - Это тревожит нас всех, капитан...
- Прошу, зовите меня Келларасом.
- Отлично. Келларас. Нечто осаждает Хенаральда, по крайней мере его разум. Он утверждает, будто теряет память - не о далеких годах, а о последних днях, к примеру, о только что прошедшем утре. Однако мы ничего подобного еще не замечали. У кузнецов есть болезнь; многие считают, что она таится в дыме горна, в парах закалки или в каплях расплава, когда они попадают на кожу. Ее называют "ущербом железа"...
- Даже я об этом слышал, - отозвался Келларас. - Но скажу вам, что на приеме у лорда не заметил никакого снижения интеллекта. Он скорее говорил абстрактно, на языке поэтов. Если же тема взывает к точности, его мышление резко обостряется. Это требует легкости и полной ясности разума.
Галар Барес пожал плечами: - Не открою никаких секретов, Келларас. Слухи ходят давно - наш лорд чувствует себя больным, а описанная вами ясность рассудка для него служит доказательством войны, которую приходится вести с самим собой, со слабеющими чувствами. Он наносит точные удары в битве против ослабления памяти.
- Вначале я думал, возвращение в детство его страшит, - нахмурился Келларас. - Но теперь начинаю подозревать, что он будет рад, если это случится. Освобождение от всех угроз мира взрослых...
- Тут вы можете оказаться правы, - согласился Галар. - Доложите об этом своему господину?
- Он обещал Аномандеру меч. Мастерство его подводит?
- Нет, ничего подобного мы не замечали.
- Страхи лорда Хенаральда относительно собственного здоровья к нашему делу не относятся.
- Благодарю вас, Келларас.
Келларас отмел благодарность взмахом руки. - К тому же я могу предсказать вероятную реакцию моего владыки, если я сообщу ему о разговоре с лордом.
- О. И что он скажет?
- Полагаю, кивнет с глубокомысленным видом и ответит: "Многое можно сказать в пользу возвращения в детство".
Миг спустя Галар улыбнулся, и на этот раз никакой грусти на его лице найти было невозможно.
Келларас выпил немало эля и постарался стать приятным собеседником, разогнать тревоги души Галара; когда капитан наконец поднялся, неразборчиво пробормотав слова прощания, и нетвердыми ногами вышел из зала, Галар снова остался один, без защиты от вызванной видом Торас Редоне боли.
В зале стало тише, свечи превратились в короткие огарки; усталые слуги уносили тарелки и кружки. Оставались занятыми лишь несколько столов. Она еще распоряжалась за одним из столов, хотя сослуживцы уже отключились, сгорбившись в креслах; когда она встала, наконец, чуть заметно пошатнувшись, и побрела к Галару... он только тогда понял, что ждал ее. И что она это знает.
- Как поживает твое мужество, Галар Барес? - Алкоголь делал слова отрывистыми, что он помнил еще по прошлому.
Он смотрел, как женщина садится в оставленное Келларасом кресло. Вытягивает ноги, располагая покрытые сухой грязью сапоги у самой ноги собеседника. Сложив руки на животе, устремляет на него взгляд покрасневших глаз.
- С юга прискакали? - спросил он.
- Откуда бы еще? Патрулировали форулканские границы.
- Трудности?
Она покачала головой. - Тихо. Не как в старые дни. Но ведь теперь все не так, верно?
- Да, всем нужно двигаться вперед.
- Ох, все так и делают, верно. Подумай о моем супруге: разве мог он достичь большего? Манящая Судьба, временные форты, пригоршня заблудших и слабосильных под командой. Вот истинная служба государству, разве не правильно? А?
Он изучал ее. - Это великая ответственность.
Она резко захохотала и отвела глаза. Правая рука выбила по столешнице неровную дробь и вновь замерла. - Все мы ездим по границам, словно проверяем своим пределы.
- Не все.
Она глянула на него, чтобы снова отвести глаза. - Ты пария в Цитадели. Тебя считают наглым и небрежным, но ты не такой, Галар. Никогда таким не был.
- Похоже, у меня мало общего с обитателями Цитадели.
- Мы выбрали тебя именно по этой причине.
Он поразмыслил и вздохнул.
Женщина подалась вперед: - Это не было наказанием, Галар. Никогда.
Однако он знал, что было.
- Знаешь, ты мог бы взять в постель жрицу. Пусть любители безбрачия пялятся в стены келий - это не путь для таких, как мы. Мы солдаты, и аппетиты у нас соответствующие.
- Хорошо ли тебя кормили в последнее время, Торас?
Как всегда, колкость не возымела на нее действия. - Вполне, - сказала она, откинувшись в кресле. - Наверное, тебе не понять, но именно уверенность в верности мужа позволяет мне заниматься всем этим.
- Ты права. Ничего не понимаю.
- Я ему не ровня. Даже надежды сравняться не было с самого начала. Я всегда шла по канаве, а он по дороге. Трудно так жить день за днем.
- Никакой канавы, Торас. Никто не видит в тебе слабины - ради Бездны, ты командуешь Легионом Хастов!
- Это не имеет отношения к военным чинам или заслугам.
- Тогда к чему имеет?
Она лишь потрясла головой. - Мне тебя не хватало, Галар.
Однако взглядом с ним так и не встретилась. Он не знал, слушают ли их остальные, пытаясь разобрать слова. Вряд ли. Слуги уже вносили в зал охапки тростника, чтобы застелить пол, кто-то пьяно пел, путая строчки, ему вторил громкий смех. Глаза слезились от повисшего дыма. Он пожал плечами. - Что же делать?
Женщина встала и хлопнула его по плечу. - Иди к себе. Поздно.
- А ты?
Она отвернулась с улыбкой. - Все дело в смелости, верно?
Он следил, как она возвращается в прежнее кресло, наливает кружку из кувшина - и понимал, что ночь проведет не в одиночестве. Вставая, выходя из зала, он думал о квартире в Цитадели и узкой койке, в которой никогда не бывало жриц. А потом о Калате Хастейне, лежащем на матрасе в каком-то северном форте. Двое мужчин, живущих в одиночестве, ибо такова их натура, их выбор: оставаться одинокими, если нет любви.
А женщина, которую они поделили... она ничего не понимает.
Уже три дня Кедаспела был избавлен от компании Хунна Раала и Оссерка. Он даже не видел, как они уехали, и Урусандер не упоминал, куда они удалились и с какой целью. Это его удовлетворяло, ибо позволяло работать над портретом без мучительных атак невежественных комментаторов, без нелепых советов и безумных бесед за ужином. Избавляясь от кандалов ожиданий своих приверженцев, Урусандер становился совсем другим; споры по множеству тем оказывались вполне сносными, почти оживленными, и Кедаспела уже начал ждать закатных пиршеств.
И все же ситуация раздражала. Работа оставляла его нетерпеливым, сердитым и неудовлетворенным. В конце каждого сеанса он сражался со сном, заставляя себя тщательно промывать кисти и мысленно просматривать линии набросков - не нужно было даже смотреть на листы пергамента, так яростно они пылали перед внутренним взором. Лицо Урусандера преследовало его - такое бывало с каждым объектом, но в этот раз как-то по особенному.
Во всех художественных работах есть политическая составляющая, но на этот раз она слишком наглая, слишком смелая на его взгляд; он понял, что глаз и рука борются с открытой грубостью - изменениями тона, подчеркнутостью некоторых линий. Язык символов, одному ему внятный.
Живопись - война. Искусство - война.
Коллеги отпрянули бы в ужасе от подобных заявлений. Но ведь они почти все дураки. Лишь Галлан мог бы понять. Лишь Галлан кивнул бы и даже улыбнулся. Есть так много способов вести битву. Оружием красоты, оружием раздора. Полями сражений становится открытая местность или складки занавеса. Линии сопротивления, пятна засад, атаки цвета, отступление в перспективу. Так много способов сражаться, но любая победа кажется поражением - у него ведь нет власти над чужими глазами, и если искусство и способно осаждать души чужака, то лишь слепым штурмом невидимых валов.
Портрет Урусандера - перед которым он ныне сидит, пока мерцают и гаснут последние ночные свечи - запечатлел все раны Кедаспелы. Но кто заметит? Никто, даже Галлан. Нужно учиться скрывать ущерб. Глаз ублаженный - глаз соблазненный.
И Урусандер, действительно, весьма ублажен.
Он закончил. Уедет с рассветом. "Я написал мужчину, достойного стать Ей мужем. Они увидят его силу, решительную цельность, ибо это лежит на поверхности. Они не увидят скрытой стороны - жестокости под силой, холодной гордыни под суровой решимостью. Клинка осуждения, крепко сжатого рукой цельности.
В его позе увидят дисциплину солдата, готовность безропотно нести бремя. Но не заметят отмерших чувств или неразумных надежд.
