Наталья Иванова - Либерализм: взгляд из литературы
3. Никак. Если говорить именно о проектах, инициируемых для внутреннего пользования, то оба имеют пока сравнительно ограниченный ареал распространения (вся критико-литературная среда вполне герметична; пипл и не знает, какие бури грохочу т под стеклянным колпаком террариума). Другое дело, что радикальные и левацкие идеи начинают, увы, потихоньку культивироваться в массовой детективно-приключенческой литературе, быстро увеличивая свою аудиторию. Конечно, идеология реванша и отката назад едва ли разделяется всеми сочинителями. На одного упертого Александра Бушкова (с его изысканной формулировкой «патологический демократ») приходятся десятки формально-«беспартийных» его коллег. Это большинство только (говоря словами Галича) сервирует к столу дежурные блюда гражданских скорбей, считая необходимым по ходу повествования немножко потрафить потенциальному покупателю – обиженному, обозленному, недоумевающему и оттого агрессивному маленькому человечку, привычный миропорядок которого дал трещину. Сами того не замечая, сегодняшние авторы с пугающим энтузиазмом подрывают основы хрупкой стабильности, жизненно необходимой и им в том числе. Одна отрада: нынешний штурмовой отряд тридцатилетних пока еще по большей части обходит вниманием массовую литературу такого рода, не пропагандирует ее, а культивирует трудночитаемую (малотиражную) высоколобую заумь. Что несколько снижает общественную опасность этой публики.
4. Деление литературных критиков по указанному параметру если и есть, то весьма условное. Под критиками-постмодернистами понимаются, очевидно, граждане, которые нудный мониторинг литературного процесса периодически подменяют невнятными, хотя и яркими, протуберанцами собственного «эго» (подобными квазилитературными упражнениями ныне заполнена по большей части некогда любопытная газета, чье название имеет отношение к книжному знаку). Объектами внимания этого сорта критиков становятся сходные по невнятности, трудночитаемости и развязности образования, имеющие форму романов или повестей (рейтинги, отличные от нулевых, этим книгам делают все те же критики – по молчаливому уговору с издателями). Что же касается когорты критиков-традиционалистов, то под это определение, видимо, должны подходить те, кто занимается необходимым рутинным трудом, ежедневно перемалывая и подвергая анализу все мало-мальски любопытное в мейнстриме и за пределами оного. Поскольку число всплывающих литературных имен хоть и велико, однако конечно, то, по теории вероятности, пересечение обоих полей возможно. Но. Но. Но. Полноценный диалог сторон едва ли вероятен – как непредставимо конструктивное сравнение зеленого с квадратным. Речь идет о принципиальной несовместности подходов. Критики-постмодернисты (ладно, для простоты примем на время предложенные дефиниции) высокомерно видят в окружающей их литературной действительности один тупой первозданный хаос, что позволяет им бодро выхватывать из этого хаоса произвольные куски аморфной плоти и – по д-ру Франкенштейну – конструировать из них нечто отвечающее своим потребностям. Чтобы тут же, не отходя от кассы, это сконструированное с хрустом потребить и описать (замкнутый на себя внутренний цикл, по принципу: «Я тебя слепила из того, что было, а потом что было – то и полюбила»). Критики-традиционалисты не участвуют в мертворожденных проектах и франкенштейновых забавах, а оперируют реальными данностями, выполняя главную (скучную, неизбежную, исторически сложившуюся) профессиональную задачу – быть посредниками между читателем и произведением. Мало? Вполне достаточно.
Павел Басинский:
1. Начнем с того, что «либерализм» – понятие старое и очень традиционное. Ему в России больше 200 лет. Само собой, это обязывает либералов «нового призыва» относиться к нему серьезно. Вспомнить, например, что русские цари более полувека желали отменить крепостное право, но не решались это сделать, потому что были люди ответственные. И вот приходит «товарищ» Ельцин и говорит: берите свободы, суверенитета сколько хотите! Это не либерализм, это безответственность. Никакой либеральной идеи в России с начала 1990-х годов не осуществлялось. Осуществлялся жесткий, подлый и безусловно криминальный передел государственной собственности. Появились не либералы, а владельцы «заводов, газет, пароходов». И надо считать народ полным быдлом, чтобы предположить, что все это он примет как должное. А литературные критики? Они ведь тоже не из пробирок родились. И не самые глупые люди в стране. Нет никакого давления критики на либеральные ценности. Есть оскомина и тошнота у достаточно умных людей, вызванные слишком долгим проживанием в криминальном государстве.
2. Никакого размежевания нет. Есть циническое корпоративное согласие журналистов, поделивших между собой средства массовой информации, и есть корпоративное братство талантливых людей, которым нет дела до бесконечных подлогов, вранья, цинизма так называемых принципиальных «идеологов». «Мы с тобой одной крови, ты и я». То есть мы с тобой неглупые, талантливые журналисты. Мы не обворовывали страну, не лизали задницы олигархам, мы свободны. Вот и все.
3. Парадокс в том, что только консервативный проект и может быть радикальным. От либерализма несет плесенью, подлогом, фальшью. Что и кого от кого и чего освобождать? Образ нынешнего либерала – это Явлинский, сытый, читающий лекции на Западе, кормящийся с Запада и абсолютно ненужный России (что показали выборы). Это Хакамада, эдакая Багира в стае глупых русских волков. Радикален и авангарден может быть только консерватизм. Другое дело, что тут есть своя опасность: нацболы, фашисты и т. д. и т. п. Но это уже забота государства, ФСБ (служба, которую не устают третировать наши либералы, хотя им надо молиться на нее). Да так и раньше было. Понятно, что Леонтьев радикальнее Тургенева, а Розанов радикальнее Короленко.
4. Единое поле – современная русская литература. Но ее все понимают по-разному. И дело не только во вкусах, а в мировоззрениях и в образе жизни. Человек, проводящий за границей больше половины жизни, смотрит на мир и на литературу иначе, чем тот, кто живет даже в Москве. Оппозиция имеет место между теми, кто воспринимает литературу как «игру», забаву (пусть даже опасную), и теми, для кого это «серьезно», это «жизнь». Пункты встречи могут быть только спонтанными, на фуршетах, на выпивках и т. д. Журнальная и газетная критика давно не отражает «сшибки» идей, мнений. Это никому не нужно. Мизерные тиражи журналов развязывают им руки и позволяют печатать своих, и только своих. Так проще работать. Пусть «Новый мир» напечатает разгромную статью о Чухонцеве или Маканине, и я поверю, что критика у нас еще есть. Или пусть «Наш современник» напишет, что Распутин в последней повести как художник упал. Но этого не будет. Это не нужно никому. Всем и так хорошо.
Татьяна Бек:
1. Я думаю, что и впрямь произошла временная компрометация либеральных идей на местной отечественной практике, за которую вовсе не отвечают классики либерализма – выдающиеся философы и теоретики, зачастую диссиденты, подвижники, бессребреники. Неолибералы постсоветского типа – дело совсем иное, свежее «псевдо» в старолиберальной упаковке, которая все явственнее трещит по швам, рвется, идет клочьями. Нынешняя реальная российская жизнь явила миру тот феномен, который один мой знакомый обозначил в разговоре как «свирепый либерализм», граничащий, добавлю, с «социальным дарвинизмом». Посему маятник общественного мнения дрожал-дрожал да и качнулся в другую сторону.
2. «Смешались в кучу люди, кони…» Смешались – перебранились – разбежались. Пройдет время социально-политического кризиса – и на литературной карте останутся не конъюнктурные дискуссии и взаимооскорбления, а отдельные и одинокие литературные открытия, с идеологической установкой (а то и с корыстью) никогда напрямую не связанные.
3. Если условно отождествить «радикальный» проект с практикой журнала «Знамя», а «консервативный» – с «Нашим современником», то каждый новый номер «Знамени» (как и пребывающий в достойном художественно-публицистическом пространстве «Новый мир») я читаю с жадным интересом, а в «Нашем современнике» ничего для себя как читатель не нахожу. Кстати, «радикальный проект» гораздо шире, многоаспектнее и лояльнее к консервативно-провинциальной поэтике, чем наоборот, то есть чем проект «консервативный» – к талантливому модерну. Внутри первого кипит разнообразная литературная жизнь, а второй зажат плоскими идеологемами и старательно иллюстрирует политическое априори.
А еще в ответ на этот вопрос я спрошу: к какому «проекту» отнести стихи Олега Чухонцева, Светланы Кековой или Геннадия Русакова? Прозу недавно ушедшего Виктора Астафьева, или Александра Чудакова, или молодого Олега Павлова? Илью Фаликова – и стихи, и прозу, и книгу эссе «Прозапростихи» – к какому проекту пристегнуть, а?
