Роберт Чандлер - Таланты и изменники, или Как я переводил «Капитанскую дочку»
Аллитерация часто играет роль внешнего эффекта, отделки. Но нигде я не встречал такой гармонии её с мыслью и с чувством, как в «Капитанской дочке». Чудесные образцы её вкраплены по всему объёму повести и выполняют роль соединительного элемента повествования. Достаточное большое число слов содержат варианты перестановок букв «п», «л» и «т»: это и «платье», и «тулуп», и «пальто», и «толпа», и «петля», и «платок», и «плот», когда Гринёв видит плывущий по реке плот с виселицей, и «платить», и «полтина», и «плут», и «преступление», и «покровительство», и «помиловать».
Сомневаюсь, что ещё в каком-либо произведении анаграммы употреблены с таким изяществом и глубиной замысла. Каждый элемент звука и содержания взаимопроникающ. Тулуп, который Гринёв дал Пугачёву, спасает его от петли на виду у толпы повстанцев; тулуп, который Гринёв получает от Пугачёва, приводит и Петра к аресту. Вся история как бы вращается вокруг этих подношений и последующего приписывания Гринёву предательства.
В английском переводе — это игра слов «coat» и «turncoat», и Пушкин, безусловно, не её подразумевал. Я не выдаю это за своё открытие, а просто рассматриваю, как небольшой английский подарок переводчику, от которого ему будет нелегко отказаться!
Помимо всего прочего, повесть Пушкина — о проявляющихся и ускользающих свойствах языка. Переводить её — радость, и здесь нельзя не упомянуть не только об оказанной мне моими друзьями и коллегами помощи[1], но также об упомянутых выше свойствах языка. Мы часто спешим установить «что было потеряно» во время перевода, и я, возможно, излишне распространялся о трудностях работы над тем или иным местом. Куда лучше было бы отметить, насколько дружелюбным к «Капитанской дочке» оказался английский язык. Вот, к примеру, эпиграф к 12-й главе лёг на бумагу сам собой:
Our lovely apple tree
Has no young shoots and no fine crown;
Our lovely bride
Has no dear father and no dear mother.
No one to dress her
In a wedding gown,
No one to bless her.
Впечатление такое, что английский язык только и ждал перевода этой русской свадебной песни! Строчки 'In a wedding gown' нет в оригинале, но её невозможно было не добавить, чтобы получить законченную мысль. Деревья в России завершаются чаще конусом, чем кроной (по-английски — «crown»), поэтому игра слов 'crown of a tree' — 'wedding crown' в оригинале, безусловно, отсутствует. Ещё сюрпризы английского языка. Наше употребление слова 'honour' в роли абстрактного существительного, и в роли обращения «Ваша честь» значительно облегчило задачу перевода одного из важных моментов. Если бы пришлось снова переводить повесть с английского на русский, переводчику пришлось бы подумать, как сделать из одного английского слова два разных русских. И самой большой неожиданностью для переводчика безусловно оказалось бы слово 'turncoat' — и в такой степени, что я умудрился не заметить этого до окончательной правки. Когда я осознал, как идеально оно описывает главную тему повести, пришлось задуматься и над тем, как часто стоит его употреблять. В результате я пришёл к выводу, что пользоваться им следует с осмотрительностью; а безусловным нравоучительным моментом повести явилась тема обмена подношениями, что, в свою очередь, привело к обвинениям в измене. В окончательном варианте перевода слово 'turncoat' появляется только дважды. Оба раза его употребляет старик Гринёв — в первой главе, где он посылает Петрушу на службу в армии, и в последней главе, где он выражает сомнения в том, что его сын не преуспел в службе. Думаю, что это и есть пушкинская симметрия.
И ещё. Эпиграфом к своему эссе я выбрал предложение из Большого Оксфордского Словаря, поясняющее употребление слова 'turncoat'. Неприветливый взгляд на искусство перевода и его предательскую сущность бытует веками и не только в англоязычном мире. Добрая половина статей, которые я прочёл в неакадемических изданиях о переводах, упоминают итальянскую игру слов 'traduttore' и 'traditore' («переводчики» и «предатели») французскую мысль 'les belles infideles' (т. е. переводчики, как женщины, — или красивые, или верные, но никогда и то, и другое) или нелестный афоризм Фроста «Поэзия — это то что утеряно при переводе». Я полагаю, что эта враждебность к переводчикам и их работе происходит не оттого, что все они плохи, а от недоверия к переводу как таковому. Переводчики по определению чувствуют себя дома в двух или более культурах (или по крайней мере это подразумевается), поэтому их преданность только одной из этих культур всегда под вопросом. Интересно, что Пушкин, по всей вероятности безотносительно к чему-либо конкретному, показывает нам, что сам Гринёв тоже в какой-то степени переводчик. Он не только в детстве учил Бопре русскому языку, но и выступает в роли посредника между представителями аристократии и представителями казаков и крестьян. Даже во время своей службы в далёкой крепости он учит французский и, что совсем удивительно, регулярно переводит.
Переводчиков всегда легко критиковать. Если они не дают полную волю своему воображению, они подводят не только себя, но и смысловую ценность оригинала. Если же они дают волю своему воображению, их можно обвинить в самонадеянности. Верность оригиналу, тем не менее, никогда не является исключительно механическим процессом. Для того, чтобы сохранять преданность человеку, вере, делу или литературному произведению, одного выполнения некоего набора правил недостаточно. Всегда придёт время, когда нам придётся задуматься, спросить себя, чему именно мы хотим оставаться преданными и почему. Самое лучшее, что я могу сделать, чтобы сохранить преданность пушкинской логограмме п-л-т, — это воспользоваться словом 'turncoat' в двух таких важных случаях. Подобно Гринёву, мы иногда просто обязаны проявлять гибкий ум и убедительную выдумку. И, позволим себе предположить, что лучше блистательно преуспеть в этом качестве, чем беспокоиться о том, что тебя назовут предателем.
Примечания
1
Мишель Берди, Ольга Гребенюк, Катя Григорук, Тимоти Д. Сeргэй и Стюарт Вильямс.
