Г. Коган - Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования
Из Литературного фонда Федор Михайлович никогда не получал пособий. Он еще при Михаиле Михайловиче взял в долг 1000 рублей под залог своих сочинений и за проценты и вовремя уплатил. С тех же пор ни разу не обращался в Фонд, несмотря на то, что наши дела в течение четырнадцати лет были иногда в самом плачевном состоянии. Напротив того, Федор Михайлович питал какое-то отвращение к Литературному фонду и мне положительно запретил когда бы то ни было, при каких бы то ни было обстоятельствах, обращаться к помощи Фонда. Вероятно, это происходило от того, что за последние годы членами-заправилами Фонда были люди, враждебные Федору Михайловичу (Стасюлевич, Градовский и пр.) и готовые не признавать его таланта и значения. Как бы то ни было, имея такое положительное запрещение, я, конечно, никогда не прибегла бы к помощи Фонда, в какой бедности я ни находилась бы…" (Авт. // ЦГАЛИ. — Ф. 1159. — Он. 2. — ед. хр. 6).
После получения биографии Достоевского, написанной Страховым и О. Ф. Миллером, Я. П. Полонский писал Страхову (1883):
"…Я только что окончил чтение 1-го тома и пишу вам о нем все, что приходит в голову: не критику… нет, на это надо много досуга и много времени, а так, несколько замечаний.
Нечего и говорить, что я вполне с вами согласен. Достоевский — явленье необычайное, личность силы поразительной и большой талант. Кое-что из записок его оставило на мне сильное впечатление-многое совпало с моими убежденьями и как бы обновило их… и укрепило <…>
Я понял <…>, как понимал Достоевский Христа — но одного, признаюсь вам, не понял) — как мог Достоевский — с таким пониманьем Богочеловека — думать, что пониманье его вполне совпадает с духом теперешнего православия?< …>
Не знаю, хорошо ли вы сделали, что вы всё печатали, — часто тот образ, который, очевидно, вы хотите сделать светлым, ясным — отуманивается вашими же выписками… его же собственными письмами. Носитель истины — часто сам себе противоречит, человек любящий — беспощаден к своим собратьям по литературе, осуждает Писемского… бранит Белинского, Грановского, Тургенева… и везде, везде, везде неправ. Этим, конечно, я вас огорчаю. Вы сами невысокого мнения о Тургеневе — и действительно как личность, как характер, как гражданин он бесконечно ниже Достоевского, но как художник и поэт — извините меня — несравненно выше Достоевского. И один рассказ его "Живые мощи", если б он даже ничего иного не написал [ставит его выше в глазах моих], подсказывает мне, что так понимать русскую честную, верующую душу и так все это выразить мог только великий русский писатель <…>
Много нехристианского, не братского звучит в словах покойного Достоевского, когда он говорит о наших писателях — даже о тех, которые первыми восторженно приветствовали его на литературном поприще, — как, например, Белинского <…> Белинский был двигатель — и куда бы он ни двигал — но он двигал умы в такое время, когда они пребывали в захорузлом покое и, как стоячая вода, готовы были так оставаться. Белинский был талант — и я уважаю его — хотя он так и обругал меня за мою книжку, изданную в Одессе, — и обругал по-дикому, и я верю — живи до сих пор Белинский — он был бы лучшим истолкователем и моих произведений <…>
Странно мне кажется очень, что человек, такой гуманный по отношению к нигилистам, к молодежи, к евреям и даже к преступникам, — так негуманен ко всем, кто шел с ним по той же литературной дороге. Ко мне Достоевский был милостив и не раз много говорил мне лестного, но когда Григорьев, или Салтыков, или… испр<ажнялись> на меня — воздвигали свои гонения, — Достоевский молчал — и ни единым словцом меня не одобрил… Григорьев не любил меня — это я знаю и понимаю, почему именно он так не любил — у нас в жизни не раз были столкновения <…> А многие ли могут возвыситься над своим личным чувством? Многие ли способны на великодушие!..
Клянусь вам, Николай Николаевич, все это я говорю и пишу к вам без всякой вражды к кому бы то ни было. Благодаря Достоевскому я многое, очень многое <понял> и за многие горячие страницы глубоко ценил и уважал покойного Аполлона Григорьева. Я только хочу сказать вам, что ваша книга производит какое<-то> двойное впечатление…" (Черновой авт. // ИРЛИ. — 11769. — С. LXVIIIб16).
1490
По всей вероятности, Де Пуле вынес свои рассуждения о Достоевском в специальное "приложение", чтобы не создавалось впечатление, что такое "суетный" предмет занимает его мысли в день смерти Александра II. Казни царя народовольцами посвящено почти все письмо Де Пуле, выдержанное в верноподданническом духе.
1491
См выше п. 253.
1492
Историк Сергей Михайлович Соловьев.
1493
Иван Петрович Корнилов (1811-1901) — историк и археолог, председатель петербургского отдела Славянского благотворительного комитета.
1494
Михаил Григорьевич Черняев (1828-1898) — генерал-лейтенант, видный участник русско-турецкой войны.
1495
Николай Алексеевич Киреев (1841-1876) — организатор и участник русских добровольческих отрядов в составе сербской армии.
1496
Стихотворение Тютчева без названия ("Эти бедные селенья…", 1855), завершающееся строфой:
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.
1497
Инсинуация, связанная со студенческой демонстрацией на Казанской площади в Петербурге 6 декабря 1876 г. В судебном отчете, печатавшемся в "Правительственном вестнике" 1877 г., и в обвинительном заключении даже и не фигурировало обвинение, что студенты курили в храме папиросы (см. "Письма". — IV. — С. 356).
Этот вымышленный факт упомянул в своем обращении к московским студентам Достоевский, писавший 18 апреля 1878 г.:
"Прошлую зиму в Казанскую историю нашу толпа молодежи оскорбляет храм народный, курит в нем папироски, возбуждает скандал" (там же. — С. 18).
1498
Алексей Николаевич Плещеев (1825-1893) — поэт-петрашевец, друг юности и корреспондент Достоевского.
1499
Накануне, 1 марта, был казнен народовольцами Александр II.
1500
Этим письмом устанавливается, что обращение от имени Анны Григорьевны Достоевской было написано Плещеевым.
Ряд телеграмм от отдельных лиц и организаций к А. Г. Достоевской с выражением соболезнования напечатан в "Биографии…". — С. 329-332.
1501
Из письма А. Г. Достоевской к Е. Ф. Юнге, датированного 19 ноября 1882 г.:
"…Я тоже здорова, но сил у меня очень мало, скоро устаю, часто чувствую апатию и уныние. Дела у меня так много, что я решительно не успеваю сделать и половины из того, что задумала. Приехав домой, я успела выдать два тома Полного собрания сочинений, так что закончила первую половину издания. В конце этого месяца выдам еще два тома, а все издание (т. е. все четырнадцать томов) думаю закончить в мае месяце 1883 г. Если мне удастся сделать это, то я буду спокойна и счастлива. Я скажу себе тогда, что я воздвигла изданием сочинений некий памятник моему вечно обожаемому мною Федору Михайловичу, что теперь всякий желающий изучить его может это сделать, так как собрано мною все, что он ни написал. Издав его сочинения, я исполню его задушевную мечту: он всегда мечтал о Полном собрании своих сочинений. Но в прежнее время это было неосуществимою мечтой. Кроме того, была у Федора Михайловича мечта выбрать из своих сочинений отрывки, которые можно было бы дать в руки детям 12-14 лет. При жизни его это не удалось сделать, но я имею указания, что именно он желал видеть в печати, и теперь выдам в свет к праздникам отдельный томик в 16-17 печатных листов, роскошно изданный. Много я задала себе и задумала сделать в память моего дорогого мужа; не знаю только, много ли удастся мне выполнить из моих предположений. Но мысль сделать что-либо в память его помогает мне жить, и мне все кажется, что, исполняя задуманное им, я ближе к нему. В материальном отношении издание идет блистательно: у меня, кроме розничной продажи, есть 1300 подписчиков, и это помогло мне уплатить до 20 тысяч за вышедшие тома и отложить несколько тысяч для покрытия остальных.
В результате дети мои будут иметь до 70 тысяч чистого барыша с этого издания, т. е. маленькое состояние — опять-таки мечта Федора Михайловича. Он всегда думал устроить дела свои так, чтоб детям его не пришлось нуждаться, быть несчастными от недостатка денег, портить дело поспешностью, опять-таки из-за денег, из-за насущного хлеба, как пришлось это ему испытать в своей жизни. Критики часто упрекают Федора Михайловича в небрежности, в неотделанности и поспешности работы, а если б знали они, как он писал: одна глава в редакции набирается, другая едва написана, а третья только в уме. Сколько раз Федор Михайлович приходил в отчаяние, что ему не пришлось исправить вещь, доделать, перечитать. А все проклятая нужда в деньгах, все ежедневные денежные затруднения заставляли так спешить и действительно иногда портить художественное произведение. Федор Михайлович мечтал хотя детей своих избавить от нужды, и слава богу, изданием этим мечта его исполняется".
