Михаил Губогло - Антропология повседневности
Имеет смысл пояснить, что недостаток, проявляющий себя в веренице событий и хронике повседневной жизни, представляет собой, как считают философы, «социально-бытовой термин», определяющий утилитарное отношение человека к окружающей среде или общественного мнения к самому человеку. В отличие от порока, как этической категории, греха, как религиозного термина, и свободы, как психофизической интенции, недостаток представляется гораздо более заземленным понятием. Бабушка любит внука безусловной любовью за сам факт его существования. Дедушка тоже любит внука, но не только за его достоинства, ниспосланные судьбой и генами, и за успехи и текущие достижения. Эгоизм и гордыня с особой наглядностью проявляются в том, что значительное большинство людей хотят быть любимыми безусловной любовью, но сами предпочитают любить рационально. Однако безусловная любовь не сводится только к бабушкиной любви к внуку.
Нередко она настигает взрослеющего человека помимо его воли. Примеров тому несть числа. Особенно в русской литературе. В качестве выхода предлагается воспринимать безусловную любовь как выбор. Кому-то нравится запах спелой айвы, а кому-то цвет или вкус спелой вишни.
Первой такой моей безусловной любовью стала охватившая меня страсть к чтению, страсть, которая родилась из иррациональной тяги к чтению и превратилась в дар судьбы, во многом определившей течение последующих жизненных циклов. Эта страсть, доводившая некоторых моих сверстников тогда, в 1950-е гг., до исступления, стала причиной второго социального переворота (если первым считать депортационное путешествие), случившегося в моей душе, когда из Тамакульского «болота» с его ненормативной лексикой и блатной частушкой, я перешел в Каргапольскую «крутизну», открывшую путь в великую художественную культуру России.
Я затрудняюсь сказать, что именно во мне пробудило страсть к чтению. Но эта жажда уже охватила еще во втором классе. Я полюбил книги какой-то ненасытной любовью. Книги читались без какой-либо системы, запоем.
Своей привязанностью к книгам многим я обязан сначала Чадыр-Лунгской, а затем Каргапольской районной библиотеке. В первой из них в пору зарождения моей книгомании царила или, лучше сказать, парила одна из легендарных гагаузских женщин Елена Семеновна Генова. Прежде чем стать директором районной библиотеки, она прожила удивительную для гагаузской женщины жизнь. Окончив в Москве Институт востоковедения, она проработала несколько лет в Советском полпредстве Саудовской Аравии, позднее – служила переводчиком в пограничных войсках СССР, заведовала кафедрой турецкого языка в Высшей школе НКВД [История и культура гагаузов… 2006: 314]. Трудно сказать, сколько гагаузских детей обязаны ей любовью к книге и к чтению. Флюиды обаятельной вальяжности и необычной для Чадыр-Лунги ауры интеллигентности притягивали к ней, и малолетние читатели толпами устремлялись в библиотеку, желая во чтобы то ни стало понравиться ей и заслужить ее похвалу.
После окончания уроков в маленькой двухэтажной школе из красного кирпича, что находилась через дорогу напротив нашего дома, в котором я родился, я шел не домой, а устремлялся к Елене Семеновне, из бывшего села Трашполи в нынешний город Чадыр-Лунгу Сначала пробегал мимо нескольких богатых домов на центральной улице, затем мимо цыганского анклава, пересекал мост через речку Лушу, далее шел через железнодорожное полотно и попадал на площадь, где еще не было здания, ставшего впоследствии райкомом партии. На этой площади в 1950–1980-е гг. проходили первомайские и иные праздничные парады и митинги. Этот мой «книжный» маршрут был прерван после окончания 2-го класса в пору летних каникул накатившейся на Чадыр-Лунгу, подобно цунами, депортапионной трагедией.
Пристрастие к чтению не может окончательно угаснуть, пока сохраняются усилия по охвату жизненных явлений, или коренится желание не забывать прошлое, а время от времени встречаться с ним. Подробнее о прошлом и памяти о нем речь пойдет ниже на примере произведений художников Гагаузии.
В юном Иване Бунине любовь к книгам пробудил его старший брат Юлий, хорошо эрудированный, активный участник общественной и политической жизни. Сергею Тимофеевичу Аксакову пристрастие к чтению пришло от принятых в дворянской семье совместных чтений по вечерам. В автобиографической повести «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники» Аксаков подробно рассказал о генезисе своей страсти к чтению.
Немалую роль в возгорании этой страсти у малолетнего Аксакова сыграл сосед С. И. Аничков, просвещенный русский интеллигент, в свое время делегированный депутатом от Оренбургского края в известную комиссию, собранную Екатериной Второй для анализа существующих законов. Именно он подарил мальчику связку книг, в том числе «Детское чтение для сердца и разума» в двенадцати частях.
Боясь, чтоб кто-нибудь не отнял моего сокровища, – вспоминал позднее, на склоне лет, С. Т. Аксаков, – я пробежал прямо через сени в детскую, лег в свою кроватку, закрылся пологом, развернул первую часть – и позабыл все окружающее. Когда отец воротился и со смехом рассказал матери все происходившее у Аничкова, она очень встревожилась… Меня отыскали лежащего с книжкой. Мать рассказывала мне потом, что я был точно помешанный; ничего не говорил, не понимал, что мне говорят, и не хотел идти обедать… После обеда я опять схватил книжку и читал до вечера… Я читал эти книжки с восторгом и, несмотря на разумную бережливость матери, прочел все с небольшим в месяц. В детском уме моем произошел совершенный переворот, и для меня открылся новый мир [Аксаков 1984: 231–232].
Страсть к чтению сохраняется у некоторых ученых на протяжении всей жизни. До сих пор выдающийся российский ученый, этнограф и философ – Юрий Иванович Семенов – мой коллега, – автор ряда фундаментальных исследований, вошедших в золотой фонд отечественной этнологии, входит в мой служебный кабинет в Институте этнологии и антропологии РАН, и внимательно рассматривает книги, лежащие на столе, и тут же принимается перечислять, показывать иные из них и рассказывать о новейших изданиях. У меня всегда в таких ситуациях возникало ощущение, что некоторые тексты он читает не словами, не абзацами, а мгновенно схватывает суть всей страницы.
После окончания начальной школы в с. Тамакулье, где, наряду с адаптацией к местной разгульной речевой практике, я, похоже, начал различать две разные речевые стихии – местную-бытовую и школьно-каргапольскую литературную… Чтение книг в 5–6 классах обернулось новой волной иступленной страсти. Легко запоминались стихи, рассказы, содержания коротких повестей и длинных романов. Будучи уже накануне подросткового возраста, я влезал на табуретку и декламировал: «Летней ночью на рассвете, когда мирно спали дети, Гитлер дал войскам приказ, это значит против нас» и от слезливых слушателей и слушательниц получал аплодисменты, пряник, печенье или конфету. Каждое лето, будучи переведенным в другой класс, я с нетерпением ждал, когда в книжный магазин привезут новые учебники. Я млел от типографской краски, от запаха новых учебников и еще до начала занятий успевал перелистать даже такие учебники, как «Алгебра» Ларичева, «Физика» Перышкина и все остальные учебники – от «Ботаники» до «Истории СССР», подготовленной под руководством академика М. Панкратовой. Взрослым я уже хорошо понимал И. А. Бунина, воспевшего свою любовь к книгам, «один вид которых давал ему физическое наслаждение».
Читая запоем все, что подвернется под руку, доставая те или иные книги повсюду, я, понятно, получал удовлетворение от самого процесса чтения и от уподобления себя тому или иному героическому или положительному литературному герою. Например, вырабатывал походку, подобно Григорию Александровичу Печорину: ходить, не размахивая руками. Не подозревая, что мне самому когда-либо придется писать об увиденном или прочитанном, я сызмальства любил покупать книги. В этой связи вспоминается страсть к чтению и книгообретению, о которой вспоминал Н. А. Добролюбов. Так, например, однажды, вернувшись домой от нижегородского книгопродавца, библиотека которого восхищала мальчика, он записал на клочке бумаги:
О, как бы я желал такую способность иметь,
Чтоб всю эту библиотеку мог в день прочитать.
О, как бы желал я огромную память иметь,
Чтобы все, что прочту я, всю жизнь не забыть.
О, как бы желал я такое богатство иметь,
Чтобы все эти книги себе мог купить.
О, как бы желал я иметь такой разум большой,
Чтобы все, что написано в них, могу другим передать.
О, как бы желал я, чтоб сам был настолько умен,
Чтоб столько же я сочинений мог сам написать.
В этих корявых стихах, написанных экспромтом, когда Добролюбову было 14 лет, говорится не только о неутомимой страсти к чтению, но и о том, что чтение дало импульс несостоявшемуся священнику (на что надеялся его отец) для выбора своей судьбы – судьбы выдающегося литературного критика, своими трудами во многом повлиявшего на развитие русской реалистической литературы.
