Александр Каревин - Русь нерусская (Как рождалась «рiдна мова»)
На те же преимущества для строителей социализма указывал ярый украинизатор В. М. Ганцов, замечавший, что «главная разница» между украинским и русским литературными языками состоит в том, что украинский язык — язык новый, лишенный «тех давних традиций, которые неразрывной цепью вяжут русский литературный язык со старыми веками… В новом украинском литературном языке, который сделался органом новой литературы, мы не видим уже старых традиций, какими питался язык предыдущих веков» {284}. Действительно, украинский язык нельзя было назвать «языком буржуазно-помещичьей культуры», и с этой точки зрения он вызывал у революционеров большие симпатии.
Свою роль в выборе курса на украинизацию сыграло и то обстоятельство, что большинство украинских «национально сознательных» деятелей объявили себя сторонниками социализма. Они готовы были идти на компромисс с советской властью в обмен на уступки в языковом вопросе. «Я убежден, что нам очень нужно взаимопонимание с большевиками, а не их падение, которое принесет Украине новую руину и реакцию» {285},— заявлял в начале 1920-х годов М. С. Грушевский. В то же время противники украинства, как правило, придерживались правых убеждений и были непримиримыми противниками установившейся власти. (К примеру, отделения Всероссийского учительского союза на Украине пытались бороться с большевиками, организовывая акты саботажа и бойкотируя представителей новой власти. А вот Центральное бюро украинофильской «Всеукраинской учительской спилки», наоборот, разослало в свои местные организации специальную инструкцию, призывавшую «национально сознательных» учителей «принять самое ближайшее участие в культурно-просветительской работе Советской власти, обходя всякие намеки на саботаж и невмешательство» {286}.)
Кроме того, украинофилы имели репутацию пострадавших от царизма и новая революционная власть не хотела обижать тех, кто и так «настрадался» при «царском режиме». «Первоначальная борьба за украинскую народную школу и родной язык, которая проводилась буржуазными и мелкобуржуазными идеологиями украинофильства (украинского национализма), являлась по своей сути революционной, так как ее удары были направлены против царского правительства и помещичьего гнета» {287},— говорилось в партийных документах.
Была образована отдельная, формально самостоятельная Украинская Советская Социалистическая Республика, правительство которой оказывало развитию украинского языка всяческую поддержку. В специальном постановлении народного комиссариата просвещения Рабоче-крестьянского правительства Украины, принятом в 1919 году, отмечалось, что украинцы являются национальностью, отличной от русской, «сами того не сознавая». В связи с этим перед органами советской власти была поставлена задача «активно работать в сторону развития украинского языка и украинской культуры» {288}.
Правда, не все было так однозначно. Как отмечает «национально сознательный» историк, «советская власть стояла на почве самоопределения наций и полного свободного их развития, отбрасывая всякую национальную несвободу. Такой была принципиальная позиция, но проведение в жизнь этого принципа поручено было местам. Народный комиссариат просвещения (Наркомпрос) предоставил право населению на местах определять язык, на котором следует вести обучение в школах» {289}. Этим, ошибочным, с точки зрения ненькопатриотов, решением Наркомпрос «одной стороной» приближался к той части общества, которая «требовала решения дела о языке обучения с помощью плебисцита». Но все же «другой стороной» он стоял на другой позиции, заявив в том же декрете, что «ставит своей целью активно работать в пользу развития украинского языка и украинской культуры». На практике все зависело «от тех, кто стоял во главе местных органов народного образования. На Полтавщине, части Черниговщины и Киевщины украинская школа и образование продолжали свое развитие полным темпом (т. е. так же, как при Петлюре.— Авт.), украинское учительство фактически близко стояло к просветительной работе Советской власти. На периферии было иначе… Широкая децентрализация и вышеупомянутый принцип перенесения дела об языке обучения на усмотрение местного населения давали возможность элементам, враждебно или неприязненно настроенным к украинской школе, использовать обстоятельства и фактически разрушать украинскую школу и образование» {290}.
Таким образом, как признает «национально сознательный» автор, украинский язык могли насаждать только силой. Там, где решение вопроса ставилось в зависимость от волеизъявления народа, украинизаторы неминуемо терпели поражение.
И все-таки общее направление советской политики было в пользу ненькопатриотов. Во «Временной инструкции» Наркомата просвещения УССР для учреждений образования, датированной 27 февраля 1920 года, от администраций школ требовалось вести «решительную борьбу… с вольной или невольной инерцией русификации» и сосредоточить на поддержке обучения на украинском языке «все усилия» {291}. 9 сентября 1920 года на заседании политбюро ЦК КП(б)У рассматривался проект закона об украинизации. Ввиду серьезности планируемых мер, проект отправили на доработку.
Нельзя сказать, что руководители партии и правительства не разбирались в украинском вопросе. Сам В. И. Ленин еще в январе 1917 года получил на этот счет прекрасную информацию, встретившись в Швейцарии с бежавшим из немецкого плена солдатом-малороссом. Как писал Владимир Ильич Инессе Арманд, солдат этот (малорусский крестьянин, родом из Воронежской губернии) «пробыл год в немецком плену (вообще там тьма ужасов) в лагере из 27 000 чел. украинцев. Немцы составляют лагеря по нациям и всеми силами откалывают их от России; украинцам подослали ловких лекторов из Галиции». Однако, несмотря на все старания агитаторов, только 2 тыс. военнопленных согласились последовать за самостийническими лозунгами (причем большинство таких новоявленных самостийников просто стремились добиться улучшения условий своего содержания и забывали о самостийничестве сразу же по освобождении из лагеря). Остальные 25 тыс. человек «впадали в ярость при мысли об отделении от России». «Факт знаменательный! Не верить нельзя. 27 000 — число большое. Год — срок большой. Условия для галицийской пропаганды — архиблагоприятные. И все же близость к великорусам брала верх!» {292} — замечал Ленин.
В свою очередь, видный деятель КП(б)У, ярый украинизатор В. П. Затонский (неоднократно занимавший пост наркома просвещения УССР) вспоминал, что в 1918 году «широкие украинские массы относились с таким презрением к Украине. Почему это так было? Потому что тогда украинцы были с немцами, потому что тянулась Украина от Киева аж до империалистического Берлина. Не только рабочие, но и крестьяне, украинские крестьяне не терпели тогда „украинцев“ (мы через делегацию Раковского в Киеве получали протоколы крестьянских собраний, протоколы в большинстве были с печатью сельского старосты и все на них расписывались — вот видите, какая чудесная конспирация была). В этих протоколах крестьяне писали нам: мы все чувствуем себя русскими и ненавидим немцев и украинцев и просим РСФСР, чтобы она присоединила нас к себе» {293}.
Во время гражданской войны многие большевики, работавшие на Украине, отмечали, что все так называемое «украинское национальное движение» — фикция. «Игры» в создание отдельной Украинской ССР они считали ненужными, поскольку население Украины вовсе не требует отделения от России. Не только рабочие, но и «99 процентов украинского крестьянства абсолютно не интересуются вопросом о самостоятельном украинском Совнаркоме» {294}. Тем не менее руководство советской России (в том числе председатель Совета народных комиссаров В. И. Ленин и нарком по делам национальностей И. В. Сталин) настаивало: отдельная (по крайней мере административно) советская Украина должна существовать. («Недавно еще говорилось, что украинская республика и украинская национальность — выдумка немцев. Между тем ясно, что украинская национальность существует, и развитие ее культуры составляет обязанность коммунистов» {295},— заявлял И. В. Сталин на X съезде РКП(б), не приводя, впрочем, никаких доказательств существования такой национальности.)
Эта позиция вызывала удивление. И не только у местных, украинских партработников, но даже у некоторых «столпов» международного рабочего движения. Известная немецкая социал-демократка, позднее — одна из основательниц Коммунистической партии Германии, Роза Люксембург в специальной статье о русской революции, написанной после Брестского мира и оккупации немцами Украины, отмечала: «Большевики несут часть вины за то, что военное поражение России превратилось в крушение и распад страны. Они сами же в большей степени обострили трудности положения своим лозунгом, который они поставили во главу угла своей политики, так называемым правом наций на самоопределение или тем, что в действительности скрывалось за этой фразой — государственным развалом России… Поражают прежде всего упорство и жесткая последовательность, с которой Ленин и его товарищи держались за этот лозунг, который резко противоречит и их обычно ярко выраженному централизму политики, и их отношению к прочим демократическим принципам. В то время как они проявили весьма холодное пренебрежение к Учредительному Собранию, всеобщему избирательному праву, свободе печати и собраний, короче, ко всему ареалу основных демократических свобод для народных масс, образующих в совокупности „право на самоопределение“ для самой России, они обращались с правом наций на самоопределение как с сокровищем демократической политики, перед которым должны умолкнуть все практические возражения реальной критики» {296}.
