Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы
Заканчивая главу о дьявольских шуточках свиты Воланда, необходимо все-таки еще раз подчеркнуть, что перед нами разворачивается карнавально-балаганное представление, разыгранное в условных литературных декорациях и при помощи разработанных в мировой литературе приемов подачи темы «дьяволиады». Поэтому самое жуткое негодяйство персонажей «шайки», самые кровавые и жестокие их проделки, например, отрывание головы, самые циничные их шутки, например, про «женщин с начисто содранной кожей» (ММ-2. С. 793), – ничто не может отменить поставленных писателем рамок условности комического жанра. Они, эти условности, абсолютны. Тот реальный ужас, в котором жили сам автор и его современники, та, спрятанная под видимостью обыкновенной повседневной жизни, засекреченная реальность застенка проступает сквозь шум балагана через строки романа только при работе разума. Непосредственно, вне оптики искусства, созерцать ее невозможно. Во-первых, чтобы не превратиться в камень (мы имеем в виду миф о горгоне Медузе), а во-вторых, потому что в действительности, созданной сталинским режимом, наблюдатель-хроникер как субъект повествования просто невозможен. Нельзя вести репортаж из подвалов Лубянки и Большого дома. Там можно оказаться только либо в качестве жертвы, либо в качестве палача. Время Булгакова еще не знает литературы, повествующей об этом опыте. А случайно вернувшиеся «оттуда» единицы еще не разомкнули уст. Наблюдение же за пространством повседневной мирной жизни приводит к фиксации огромного количества всевозможных, необъяснимых разумом абсурдов. Что и находит свое отражение в булгаковском романе. Логические тупики, парадоксы, абсурд требуют ввести в роман трансцендентные силы, позволяющие выстроить связный рассказ, тот самый фантастический сказочный нарратив о дьяволе, посетившем Москву, который и есть повествовательная основа московских глав романа. Рассказать – значит объяснить, вот и объясняется тотальный абсурд присутствием в московском мире «нечистой силы».
Шуточки чертей смешны до тех пор, пока они исходят от существ, с которыми читатель себя отождествить не в состоянии, ибо они не люди, а, буквально, нелюди. Так определяется, и весьма четко, граница, отделяющая человека от беса.
Эта граница перейдена некоторыми персонажами романа: Варенухой, ставшим вампиром, Наташей, добровольно ставшей ведьмой, и главной героиней романа – Маргаритой. Мы посвятили целую главу сущности превращения Маргариты в ведьму. Но скажем сразу, что «нечистая сила» видит мир и людей по-особенному.
Глава третья
Оптическая система романа как приглашение к умозрению
Портрет Воланда интересен подчеркнутой асимметрией черт, которая, по-видимому, является не просто внешней особенностью облика этого человекоподобного существа, но выражает какую-то его внутреннюю характеристику.
«По виду лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой» (ММ-2. С. 548).
«… тут только приятели догадались заглянуть ему как следует в глаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, а правый – пуст, черен и мертв» (ММ-2. С. 571).
«Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотой искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый – пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол рта оттянут книзу…» (ММ-2. С. 714) У глаза, «черного и пустого», и пистолетного дула есть одна общая черта: точно так же как глаз, чтобы хорошо видеть, должен быть точно сфокусирован на рассматриваемом предмете, так и дуло огнестрельного оружия, чтобы точно выстрелить в цель, должно быть точно направлено на предмет, являющийся мишенью. Взгляд убийцы на жертву – это особый способ смотрения, это взятие объекта на прицел, это взгляд убивающий, поэтому и «портрет» Воланда прочитывается нами как своеобразная булгаковская метафора, образ умозрительный, который складывается из двух функций глаза как отверстия в голове. Во-первых, отверстие служит для контакта с миром, т. е. предназначено для ловли, поимки в фокус, короче, для охоты, а во-вторых, другое отверстие – это вход в мрачное царство теней, откуда прилетает смерть, т. е. взгляд убивающий, причиняющий смерть.
В задачу Булгакова не входило нарисовать похожий портрет Воланда в том смысле, который имеет портрет как жанр изобразительного искусства. Поэтому все предметные детали, из которых автор составляет образ, должны служить материалом для работы ума читателя, то есть для умозрения. В данном случае внутренняя сущность «неизвестного» представлена через его «разноглазие», и это сущность убийцы. С этим «разноглазием» ни в коем случае не приходит в противоречие и «кривой рот», потому что если представить себе, как выглядит физиономия убийцы, когда он прицеливается для точного выстрела, то искривление лица – это абсолютно естественное следствие того, что один глаз у стреляющего прищурен, чтобы другой сфокусировать точно на цели. Так конструируется словесная маска убийцы в качестве лица «неизвестного» иностранца.
Примечание: В предпоследней редакции романа, которая называется «Князь тьмы» в главе «Явление героя», где поэт Бездомный пытается в беседе со своим ночным гостем выяснить, кто же тот, кто повстречался ему на Патриарших прудах, один из его вопросов выглядит так:
– А может, этот с дырявым глазом сумасшедший? (ММ-1. С. 480).
Такое определение одного глаза Воланда – «дырявый» – чрезвычайно откровенно определяет специфику «смотрения» этого персонажа, который буквально глядит «дыркой дула». Главу «Явление героя» Булгаков в окончательной редакции полностью переработал. Вопрос Ивана вообще убрал, и откровенное определение глаза Воланда «дырявый» в последней редакции не использовал, может быть, чтобы снять не нужный ему оттенок фарсовости.
Портреты персонажей из свиты Воланда не случайно имеют такие специфические особенности, как удивительное пенсне Коровьева только с одним и то «треснутым» стеклышком, бельмо Азазелло, черные очки Абадонны, театральный бинокль на шее кота, его же очки в толстой оправе, которые он «водрузил» на морду, чтобы встретить дядю из Киева, а также «горящие фосфорические глаза» Геллы у самых глаз Варенухи в момент рокового «поцелуя». Все это тщательно продуманные Булгаковым элементы сконструированных им масок «нечистой силы», главное свойство этих «бесовских» глаз в том, что их глаза как бы зашторены, они непроницаемы для взгляда человека, который, сталкиваясь с внешностью демона, безобразной, уродливой, неприличной, опускает в страхе и отвращении свои глаза, лишаясь способности понимать происходящее. Исключением становится только мастер, который наделен бесстрашием обреченного и особым острым зрением художника, и поэтому способен разгадать смысл разыгрываемого маской спектакля, который через несколько минут обернется казнью самого мастера.
Он стал присматриваться к Азазелло и убедился в том, что в глазах у того виднеется что-то принужденное, какая-то мысль, которую тот до поры до времени не выкладывает. «Он не просто с визитом, а появился он с каким-то поручением», – подумал мастер. Наблюдательность его ему не изменила (ММ-2. С. 793).
Сюжет «смотрения в глаза» – один из важнейших в романе «Мастер и Маргарита». Это один из фирменных фокусов профессионалов из «известного учреждения». Одному из них в романе Булгакова дано изложить теорию следственного действа по установлению истины. Арестованному Никанору Ивановичу Босому, сошедшему с ума и доставленному в психиатрическую лечебницу, снится вещий сон. Думается, что нет необходимости доказывать, что странный театр, приснившийся ему, – это сатира на сталинскую систему ведения следствия, главным методом которого является «смотрение в глаза» арестованного.
Дадим слово самому «конферансье», ведущему это театральное представление. Некто Канавкин Николай, обвиняемый в сокрытии валюты, после нескольких недель сопротивления «сломался».
– Сдаю, – тихо сказал Канавкин.
– Сколько?
– Тысячу долларов и двадцать золотых десяток.
– Браво! Все, что есть?
Ведущий программу уставился прямо в глаза Канавкину, и Никанору Ивановичу даже показалось, что из этих глаз брызнули лучи, пронизывающие Канавкина насквозь, как бы рентгеновские лучи. В зале перестали дышать.
– Верю! – наконец, воскликнул артист и погасил свой взор. – Верю! Эти глаза не лгут. Ведь сколько же раз я говорил вам, что основная ваша ошибка заключается в том, что вы недооцениваете значение человеческих глаз. Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза – никогда! Вам задают внезапный вопрос, вы даже не вздрагиваете, в одну секунду вы овладеваете собой и знаете, что нужно сказать, чтобы укрыть истину, и весьма убедительно говорите, и ни одна складка на вашем лице не шевельнется, но, увы, встревоженная вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, и все кончено. Она замечена, а вы пойманы! (ММ-2. С. 656).
