Анна Разувалова - Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов
138
Надо оговориться, что критиковалось не столько конкретное историческое событие – Октябрьская революция 1917 года, сколько сам принцип радикального и насильственного социально-политического изменения. Это позволяло части национал-консерваторов преклоняться перед величием государства, чья мощь была подорвана революцией, но впоследствии восстановлена, считать себя советскими патриотами и при этом увлекаться «белой» идеей и исповедовать националистические взгляды. «Мы всегда тогда отстаивали идею, что нет раскола русской истории по “классовому” принципу, да, классы существовали и существуют, но есть и единая вечная Россия с ее тысячелетней культурой…» (Семанов С.Н. Вадим Кожинов и его товарищи в русской антимасонской ложе // Вадим Кожинов в интервью… С. 401). Впрочем, большинство «деревенщиков» были ориентированы «антисоветски», поскольку отправной точкой в оценке советского режима для них оставалась репрессивная государственная политика в отношении крестьянства.
139
Самойлов Д. Перебирая наши даты. М., 2000. С. 474.
140
«Продолжение времени (Письма из разных мест)» назывался цикл очерков В. Солоухина (1982), объединенных популярной у «неопочвенников» темой сохранения культурной и исторической памяти.
141
Семанов С. Сила и верность // Семанов С. Сердце родины: Литературно-критические статьи и очерки. М., 1977. С. 34.
142
Семанов С. Духовная зрелость поколений // Там же. С. 94.
143
См.: Добренко Е., Калинин И. Литературная критика и идеологическое размежевание эпохи оттепели: 1953–1970 // История русской литературной критики. С. 469–470.
144
См.: Чалмаев В. Неизбежность // Молодая гвардия. 1968. № 9. С. 259–289. См. полемику о статье: Строков П. О народе-«Саврасушке», о «загадках» русского характера и исканиях «при свете совести» // Октябрь. 1968. № 12. С. 190–199; Чапчахов Ф. Защита «истоков» или проповедь надклассовости? // Литературная газета. 1968. 27 ноября. С. 4; Дементьев А.Г. О традициях и народности // Новый мир. 1969. № 4. С. 215–235; См. также: Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом: Очерки литературной жизни. М., 1996. С. 234–241.
145
Эта статья, полагал С. Семанов, стала прорывной для национальных сил, что примечательно отразилось в возвращении семантики «священного» в разговоры о национальных ценностях: «И вот почти через полвека после русофобского переворота слово “святыня” обрело, наконец, свое первоначальное значение, и не в тихой храмовой молитве, а в многотиражном общественно-политическом издании. Это было не только нечто новое, но и поистине революционное (или контрреволюционное?..)» (Семанов С.Н. Откуда есть пошла русская партия. С. 8).
146
Коненков С.Т., Корин П.Д., Леонов Л.М. Берегите святыню нашу! // За алтари и очаги. М., 1989. С. 12.
147
Там же. С. 13.
148
Л. Аннинский – В. Кожинов. Мода на простонародность. С. 158.
149
Древнерусская культура и современность. С. 132–133.
150
Астафьев В.П. Зрячий посох. Т. 8. С. 132.
151
Белов В. По 206-ой // Белов В. Собр. соч.: В 5 т. М., 1991. Т. 2. С. 530.
152
Там же. С. 553.
153
Там же.
154
Там же. С. 553–554.
155
Тургенев И.С. Новь // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1981. Т. 9. С. 320.
156
Там же. С. 321.
157
Там же.
158
Ж. Старобинский, описавший полисемизацию понятий «действие» и «реакция», отметил, что первоначально в политическом дискурсе времен Великой Французской революции слово «реакционный» было нейтральным, обозначавшим действие политических сил, которые до этого подверглись притеснению, однако по мере поляризации политического пространства оно стало дублировать термин «контрреволюция» (см.: Старобинский Ж. Действие и реакция. Жизнь и приключения одной пары. СПб., 2008. С. 325). Если понимать «реакционное» как «контрреволюционное», то Тургенев и Белов, действительно, являются выразителями близких интенций (ср. также со статьей С. Булгакова «Героизм и подвижничество» в сборнике «Вехи» (1909). Статью Булгакова можно прочитать как философский комментарий к идеологическим коллизиям тургеневского романа, а сами «Вехи» – как «акт коллективного и надпартийного неприятия бунтующе-нигилистического этоса» (Смирнов И.П. Кризис современности. М., 2010. С. 84).
159
См.: Шацкий Е. Указ. соч. С. 380–381.
160
См. работу американской исследовательницы о движении за сохранение русского музыкального фольклора в 1970 – 1990-е годы и его роли в формировании коллективной поздне– и постсоветской идентичности: Olson L. Performing Russia: Folk Revival and Russian Identity. N.Y. and L., 2004.
161
Сюни Р.Г. Конструируя примордиализм: старые истории для новых наций // Антропология социальных перемен. М., 2011. С. 55.
162
В работе на основании анализа контекстов употребления термина «идентичность», проделанного. Р. Брубейкером и Ф. Купером, дифференцируются понятия «идентичность» и «идентификация» («самопонимание») (см.: Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» // Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма. М., 2010. С. 131–192). Когда заходит речь о свойственном позднесоветским национально-консервативным интеллектуалам понимании «русскости» и «традиционализма», используется термин «идентичность», причем в его «сильном», эссенциалистском значении, то есть – как «категория практики», подразумевающая, что «идентичность» «либо есть у всех, либо должна быть, либо каждый должен стремиться ее приобрести», что ее «необходимо обнаружить», но по поводу ее «люди могут заблуждаться», что существуют «четко очерченные, сплоченные и однородные группы», недвусмысленно отграниченные от других групп (Там же. С. 144). Однако, рассматривая возникновение и функционирование позднесоветской национально-консервативной «идентичности», я буду оперировать терминами «идентификационные процессы», «самопонимание», «самопредставление».
163
Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социальные исследования. 2001. № 1. С. 11. С начала 1990-х годов исследование коллективных травм (в подавляющем большинстве случаев – Холокоста, но и проблематики, связанной с участием в военных действиях в Афганистане, Ираке, Югославии, крахом коммунизма в странах Восточной Европы) и вариантов их «проработки» стало заметным направлением в историографии и социологии. Теоретические рамки обсуждения коллективной травмы сформированы в работах: Testimony: Crises of Witnessing in Literature, Psychoanalysis, and History / Ed. Sh. Felman and D. Laub. N.Y., 1992; Caruth C. Unclaimed Experience: Trauma, Narrative and History. Baltimore, 1996; LaCapra D. History in Transit: Experience, Identity, Critical Theory. Ithaca, N.Y., 2004. Cultural Trauma and Collective Identity. Berkeley, 2004; Alexander J.C. Trauma: A Social Theory. Cambridge, 2012. См. также: Травма: пункты / Сост. С. Ушакин, Е. Трубина. М., 2009; Новое литературное обозрение. № 116, 125 (тематические блоки статей, посвященных травме и ее репрезентациям в культуре).
164
Штомпка П. Указ. соч. С. 7.
165
Alexander J.C. Toward the Theory of Cultural Trauma // Cultural Trauma and Collective Identity. P. 9 – 10.
166
Smelser N. Psychological Trauma and Cultural Trauma // Cultural Trauma and Collective Identity. Р. 35.
167
Ibidem. P. 34.
168
Alexander J.C. Op. cit. P. 11.
169
См.: Ibidem. Р. 6.
170
Штомпка П. Указ. соч. С. 13.
171
«Где, когда наше крестьянство сопротивлялось социал[истическому] эксперименту?» – спрашивал в 1966 году Абрамов, явно рассчитывая, что вопрос является риторическим (Абрамов Ф.А. Письмо В.Я. Лакшину. Т. 6. С. 434).
172
Астафьев В.П. Нет мне ответа… С. 402.
173
Белов В.И. Невозвратные годы. СПб., 2005. С. 57.
174
Ср. с репликой Ф. Абрамова по поводу «Привычного дела»: «Вещь-то ведь уж больно страшная. Какой ты, сукин сын, показываешь деревню? Это на пятидесятом-то году советской власти?» (Абрамов Ф.А. Письмо В.И. Белову (11.02.1966). Т. 6. С. 374).
175
Ср.: «На глазах писателей – вчерашних крестьян, переживших не один голод, ужасы коллективизации, войну, послевоенный град постановлений – происходило такое разорение и нищание деревни, по сравнению с которым нашествие Батыя было детской игрой» (Щеглова Е. Так о чем же нам рассказывала «деревенская проза»? // Нева. 1991. № 10. С. 173). Критик отметила в «деревенской прозе» «сильнейший психологический надрыв, <…> неумолчную боль» (Там же), объяснив этим разворот писателей к «прочному, вековечному, надежному» прошлому (Там же). Индивидуальной травмой разлучения со «своим» сообществом и столкновением с чужим враждебным миром пытался объяснить особенности прозы В. Распутина П. Басинский. Он напоминал о коллизиях рассказа «Уроки французского», где главный герой попадал в районный центр: «Главный психологический мотив: никому нельзя верить! Надо прятать одежду, деньги, еду, мысли, душу… Иначе обворуют, ограбят да еще посмеются над деревенским простаком…» (Басинский П. Memento mori. Валентин Распутин, большой и маленький // Литературная газета. 1992. 28 октября. С. 4).
