Евгений Федосов - Полвека в авиации: записки академика
Я собрал небольшой научный коллектив из аспирантов МФТИ, определил для них темы кандидатских диссертаций, очень близкие к моей докторской, но мне это помогало проверять подходы к решениям проблем, обозначенных в своей научной работе. Все ребята были хорошо подготовлены в области математики, поэтому задачи, которые я перед ними поставил, им оказались вполне по зубам. Один из них — Герман Георгиевич Себряков — сегодня член-корреспондент Российской академии наук.
Писал я свою диссертацию так: вставал в шесть утра, садился за письменный стол до половины девятого, потом шел на работу. Вернувшись, ложился спать на два часа, а затем снова до часу ночи писал. Я поставил себе цель: писать каждый день пять страниц. За полгода диссертация была готова. Потом начался оформительский процесс, но он уже не требовал большой умственной нагрузки.
На защиту я шел, имея богатый экспериментальный материал, так что «нестрогая» теория, которую я положил в основу работы, хорошо подтверждалась практикой и имела прикладное значение, что помогло мне довольно легко пройти все барьеры. И оппоненты, и Ученый совет меня поддержали. Более того, один из его членов — известный ученый в области радиолокации из КБ-1, который, в отличие от других, блестяще разбирался в тематике моей диссертации и задавал весьма каверзные и глубокие вопросы, по окончании защиты тоже поддержал меня.
Итак, защитив докторскую и будучи первым заместителем начальника, я стал курировать более широкую область научной деятельности института: не только работы по управляемому оружию и режимам управления самолетов, но и проблемы совместимости оружия и летательного аппарата и, в какой-то мере, — эффективности систем. Джапаридзе продолжал вести тему эффективности, но в то время пережил инфаркт и потому эти направления передоверил мне.
И вот теперь, когда на меня фактически свалилась ноша руководителя НИИ-2, пришлось сталкиваться по работе со многими министрами, конструкторами, работниками партийных и правительственных органов и т. д., - то есть круг моего общения значительно расширился и поднялся на новую ступень.
В 1967–1968 годах мне пришлось познакомиться и с легендой нашей авиации Андреем Николаевичем Туполевым. В это время началось соревнование двух самолетов. Павел Осипович Сухой заложил свой Т-4 — аналог американской «Валькирии». Главным конструктором этого самолета был Наум Семенович Черняков. А Туполев взялся за создание Ту-22М с переменной геометрией крыла на базе Ту-22, который уже стоял на вооружении. От базовой модели Ту-22М осталась только кабина, в остальном это оказался совершенно новый самолет — фюзеляж, крылья и т. д. создавались заново, хотя основные самолетные системы сохранились. Ту-22М был рассчитан на достижение скорости 2М, но в целом предназначался для дальней авиации и использования на морских театрах военных действий.
Т-4 замышлялся как самолет, способный пройти от СССР до Гибралтара через всю Европу. Поскольку он должен был летать на высотах более 20 км со скоростью 3М, то, по нашим расчетам, зоны ПВО противника мог преодолевать с минимальными потерями. У нас были построены зоны потерь самолетов в зависимости от скорости и высоты полета и Т-4 попадал в наиболее благоприятные из них. А Ту-22М вынужден был облетать ПВО стран НАТО по дуге, выходя на траверз Норвегии, по Атлантическому океану, чтобы дойти до Испании. Только в этом случае он нес приемлемые потери.
И разгорелся очень острый спор: какому из этих самолетов дать зеленую улицу? В то время ЦАГИ возглавлял В. М. Мясищев, КБ которого разогнали и отдали В. Н. Челомею. ЛИИ им. Громова возглавлял Николай Сергеевич Строев, а ЦИАМ — Георгий Петрович Свищев. Я же был первым замом у В. А. Джапаридзе. И вот наш министр П. В. Дементьев создал комиссию из руководителей институтов и предложил нам дать оценку обоим проектам и решить, какой самолет строить. Андрей Николаевич Туполев, узнав о создании такой комиссии, пригласил всех ее членов к себе. Я, как самый молодой и неискушенный в подковерных интригах, естественно, почел его приглашение за честь и приехал. Остальные же начальники оказались хитрыми и мудрыми — никто не явился. Мясищев сослался на болезнь, Строев и Свищев тоже нашли какие-то причины. На самом-то деле они все понимали, что Туполев начнет «выламывать руки», агитируя за свой Ту-22М. Они-то, в отличие от меня, хорошо знали умение, настойчивость и агрессивность (в хорошем смысле слова) «Старика», способность пробивать свои проекты в верхах. Я же напрямую с ним не пересекался, тем более что наши интересы столкнулись к тому времени при работе всего над одной машиной — Ту-128.
В общем, я приехал, он пригласил меня в кабинет, сказал, что надо подождать остальных приглашенных. Слово за слово, выяснилось, что мы оба закончили МВТУ. Андрей Николаевич окунулся в воспоминания студенческих лет, как он в качестве кунака какого-то приятеля-чеченца «воровал» для того будущую жену, скакал на лошади, а братья невесты догоняли его и палили из ружей в воздух. Так у них инсценировался старинный обычай кражи невесты…
Я же в ответ рассказал, как ломал аэродинамическую трубу в МВТУ, которую он строил:
— Пришлось этим заняться, потому что на месте старого Физического корпуса надо было ставить новый, — пытался я оправдаться, — вот нас, студентов, и послали ломать…
— И хватило у тебя смелости и нахальства? — он засмеялся, — это ж историческая ценность, я ее сконструировал, будучи студентом последнего курса…
Он тут же вспомнил еще об одном событии, произошедшем на днях:
— Мало того, что трубу сломали, — он заохал и заахал, — так и гидроканал в ЦАГИ сожгли, который я строил. Ничего не осталось от моего научного вклада…
И он стал рассказывать о своих встречах с академиком Алексеем Николаевичем Крыловым. Почему-то эти две истории, которыми со мной поделился Андрей Николаевич, нигде не описаны.
Оказывается А. Н. Туполев был руководителем первой делегации Советского Союза, приехавшей на авиационную выставку в Париж. Тогда она проходила не в Ле Бурже, как сейчас, а в павильонах Всемирной выставки возле моста Александра Третьего. Сами самолеты не экспонировались, представлены были лишь их модели, агрегаты, моторы и прочее авиационное хозяйство. Знаменитая же летающая лодка Брегге находилась вообще за пределами Парижа — в Бресте или в Тулоне, в какой-то из этих морских гаваней. Правда, на выставке имелась картина, изображавшая эту лодку во всей красе. А Туполев в то время тоже строил гидросамолет и, увидев картину, естественно, захотел воочию познакомиться с оригиналом, как конструктор.
Это было начало двадцатых годов прошлого века, только стали налаживаться дипломатические связи между Францией и СССР, приезду советской делегации придавали большое значение, так что Туполев, как ее руководитель, вправе был рассчитывать, что лодку Брегге ему покажут. Но когда он обратился со своей просьбой к устроителям выставки, в наше посольство и другие инстанции, ему отвечали одно и тоже: «Порт — закрытый для иностранцев и только военно-морской министр Франции вправе разрешить Вам его посещение… Но мы не можем прямо обратиться к нему, потому что необходимо по дипломатическим каналам между Москвой и Парижем согласовать все вопросы, связанные с Вашей просьбой» и т. д.
И вот Туполев, прогуливаясь по Парижу, вдруг встречает Алексея Николаевича Крылова. Не узнать его было невозможно — он ходил в толстовке, подпоясанной кавказским ремешком. В Париже! Только что не хватало крымской тюбетейки на фоне чопорной публики. Крылов вместе с Красиным были во Франции в командировке и закупали для Советского Союза станки, паровозы… А Туполев был хорошо знаком с Крыловым. Начались расспросы, как да что? И Андрей Николаевич пожаловался, что хотел, вот, увидеть лодку Брегге, но без разрешения морского министра никак нельзя, а к министру его не пускают… Крылов только улыбнулся: дескать, в чем проблема? это мой хороший знакомый, пойдем в наше посольство, позвоним адъютанту и попросим аудиенцию.
Пришли, позвонили. Правда, на сегодня и завтра время министра уже было расписано до минуты; извинившись, в канцелярии министра назначили встречу на третий день. В посольстве это прозвучало, как сенсация, поднялась суета, приглашенным спешно готовили фраки. На третий день собрались в посольстве на улице Гренель все, кто должен ехать к министру. Подали автомобиль, ждут Крылова. Появляется Алексей Николаевич — опять в толстовке, подпоясанный ремешком. Все — в шоке:
— Товарищ Крылов, это нарушение протокола! Так ехать нельзя! Давайте мы позвоним, попросим отложить визит еще на день, а вам срочно подгонят новый фрак…
— Ничего, ничего, — успокоил посольских сотрудников Крылов, — я этих министров видал и в штанах, и без штанов. Поехали!
Приехали в министерство на площади Согласия. По протоколу положено так: если министр встречается с лицом ниже своего ранга, то при входе гостя в кабинет он встает и через стол подает ему руку, здороваясь. Если встречается с равным себе по рангу, то выходит из-за стола… А если ему наносит визит кто-то выше его по рангу, к примеру, премьер-министр другой страны, то он должен встретить его у входа в кабинет.
