Георгий Бабат - Магнетрон
— Я, право, совсем не готов к тому, чтобы провести этот вечер в гостях, — пробормотал Веснин.
— Полноте, не отказывайтесь от вина, которое мы пьем не так-то уж часто! — возразил Кленский. — Егоров — специалист мирового масштаба. Его токай произвел фурор даже в Венгрии, на родине токайских вин… Впрочем, что касается меня, то я предпочитаю его мадеру.
— Я вас, Владимир Сергеевич, понимаю лучше, чем вы можете предполагать, — смеялся Волков. — Я точно так же упирался, когда меня, еще в бытность мою студентом, пригласил к себе… кто бы, вы думали? Михаил Осипович Доливо-Добровольский! Я говорю это вам отнюдь не для аналогии между мною и профессором Доливо, тут дистанция огромного размера. Но аналогия между моим тогдашним поведением и вашим сейчас есть. Трудно поверить, но я был застенчив, как деревенская девочка. А упирался я в основном оттого, что не знал, куда деть свои руки, когда сидишь в гостях. Потом меня актер Юрьев научил. «Вы, говорит, зажмите в левый кулак спичку и попытайтесь у нее отломить головку, а затем то же самое проделайте со следующей спичкой, и так до тех пор, пока не надоест». Я ему очень за этот совет обязан. Это занятие помогало мне перебороть смущение, которое я испытывал в юности, бывая в гостях.
Шедшая впереди огромная грузовая машина вдруг резко затормозила, и Волков вынужден был так же резко остановить свою «эмку». Облицовка радиатора почти коснулась заднего фонаря грузовика.
— Георгий Арсентьевич, — сказал Кленский, — я старый человек, и мне хотелось бы умереть своей смертью, в постели…
— Ну, знаете, я ведь не Студенецкий! — обиделся Волков. — У того были любительские права, удостоверение любителя «без права заниматься профессией шофера». А у меня свидетельство шофера первого класса. Я могу работать водителем на автобусе, пожарных машинах, на машинах «Скорой помощи».
Волков стал подробно объяснять, почему, по его мнению, произошла авария с «Линкольн-Зефиром» Студенецкого:
— Прежде всего виновата, конечно, фирма. Они рекламируют, что продают свою машину по двадцать центов за фунт веса — дешевле бифштекса, и вместе с тем этот «Линкольн-Зефир» сооружен с претензией на максимальный внешний блеск. Приборная доска — как у большого самолета, фары — выдвижные, со специальными щитками, «веками». Ясно, экономят на том, что скрыто под кузовом. Материал на рулевых тягах низкокачественный; усталостная прочность недостаточна; продольная тяга сломалась на шестой тысяче километров… Но и Константин Иванович тоже хорош! — продолжал Волков. — Когда видишь, что рулевое управление испорчено, надо выключить зажигание, и тогда двигатель будет постепенно тормозить машину. А он нажал на все педали, как старый козел…
Веснин любовался Волковым. Казалось, все свое внимание тот уделяет лишь своим гостям и вовсе не интересуется машиной. А между тем автомобиль мчался по тесным, людным улицам, обгоняя попутные машины, лавируя среди неосторожных пешеходов, плавно останавливаясь и быстро, без рывков трогаясь по сигналам светофоров.
Вряд ли поверил бы сейчас Веснин, что ему самому придется в более сложной обстановке, несколько лет спустя, вести по фронтовой дороге тяжелую, десятитонную машину с радиолокационной станцией, спасая от вражеского обстрела тяжелораненого Волкова и драгоценную новую технику.
Между тем многоэтажные, ярко освещенные московские дома сменились маленькими, приземистыми дачными домиками. Промежутки между дачками становились всё длиннее, группы елей и осинника — всё гуще.
Веснин не мог, при всем старании, разглядеть на дороге трамвайные рельсы или троллейбусные провода.
— Куда мы едем? — спросил он Кленского.
— К Георгию Арсентьевичу на дачу. Волковы обычно до самого снега живут за городом.
— Но я предполагал еще поработать сегодня, — пробормотал Веснин.
— Э, полноте, молодой человек! — возразил Кленский. — В старое время говорили: «Мешай дело с бездельем — проживешь век с весельем!»
Кленского тронула беспричинная, как ему показалось, мрачность Веснина.
— Знаете, коллега Веснин, — улыбнулся он, — в молодости я, подобно вам, считал всякого рода вечера и вечеринки пустым препровождением времени. Я сидел с похоронным видом на званых обедах, от которых в старое время нельзя было отказаться, на именинах, вечерах и просто в гостях, когда сестры принуждали меня ехать с ними. Для чего собираются все эти малознакомые люди? — спрашивал я себя. В чем смысл, в чем притягательная сила этих пирогов и танцев?
— Простите, Николай Николаевич, — сказал Веснин, — а от Волковых можно позвонить в Москву?
— Говорят, что из Москвы в их дачный поселок довольно легко дозвониться, но когда я однажды попытался от Георгия Арсентьевича позвонить в президиум Академии наук, то истратил на это дело примерно столько же времени, сколько потребовалось бы для того, чтобы доехать до академии… Да, так мы с вами остановились на вопросе о вечеринках. И вот, знаете ли, будучи уже человеком в летах, я набрел, как кажется, на довольно верную гипотезу. Механизм, собранный из самых тщательно изготовленных деталей, нуждается в приработке; и шестерни друг к другу должны притираться, и всякие там валы, штоки, клапаны — к своим гнездам. И в механизме человеческого общежития это тоже необходимо.
Лицо Кленского, то освещаемое огнями бегущих мимо окна машины фонарей, то еле различимое в тени, на мгновенье показалось Веснину призрачным, не настоящим. А на его месте возникало это же лицо, каким Веснин его увидел однажды в детстве, — лицо с незрячим взглядом словно ослепших от ужаса глаз… Решетка сквера у памятника Богдану Хмельницкому, баба в цветастой кунавинской шали, толпа, избивающая студента, грохот тяжелых солдатских сапог, цоканье копыт, рев труб и вой песельников «добровольческой армии» генерала Деникина:
Соловей, соловей, пташечка,
Канареюшка жалобно поет!
— Нет, Николай Николаевич, нет, вы неправы! — с неожиданной для Кленского горячностью воскликнул Веснин. — Человеческое общество — это не механизм, и люди не шестеренки, не гайки, клапаны, штоки и валы. Все это значительно сложнее…
— Ну-с, а если вы, как можно судить, — продолжал свою мысль Кленский, — чувствуете, что дело — я подразумеваю приработку — идет у вас со скрипом, потрескиванием, то, значит, вам надо чаще бывать в обществе, чтобы сгладились шероховатости. Вне среды нет ни науки, ни искусства.
Веснин слушал Кленского, но уже не имел желания ни возражать, ни спорить.
Золотистая мушка
Нельзя сказать, что Веснин скучал у Волковых. Но он считал, что, оставив Вале номер своего телефона, он теперь обязан думать о ней. Все еще не потеряв надежды встретиться сегодня с Валей, Веснин старался пить возможно меньше.
— Владимир Сергеевич! — через стол закричал Волков Веснину. — Провозглашается здравица в честь всех присутствующих здесь докторов наук!
Веснин улыбнулся и встал:
— Пью за вас и Николая Николаевича!
— Каково? — спросил Веснина Кленский, который на правах его бывшего учителя сам выбирал ему вино.
— Нет, вы попробуйте теперь вот этого! — настаивал Волков. — У Николая Николаевича свой вкус, а у вас должен быть свой.
Но своего вкуса у Веснина не было. Было только любопытство. Особенно заинтересовала его одна из бутылок, содержавшая, как объяснил ему Кленский, «вино в рубашке». Крепко приставший налет покрывал изнутри стекло.
— Это вино выше всяких похвал! — изрек Веснин, пригубив густой темной и терпкой влаги.
— Ваша речь становится афористичной, — заметил Кленский. — Выпейте еще!
Веснин засмеялся вместе со всеми. Ему захотелось произнести нечто остроумное, забавное. Он сказал:
— Афористичность — качество, уменьшающееся с количеством слов. В начале своей деятельности в области высокочастотной техники я решил как-то заняться литературным обзором. Я был убежден, что делаю общественно-полезное дело. Понимаете, — хохотал он, — я несколько раз повторял одну фразу, которая казалась мне действительно афористичной. «Развитие высокочастотной техники в тридцатые годы нашего века, — писал я, — было характерно коротковолновой лихорадкой».
— Это вино, кажется, действительно выше всяких похвал, — чуть прищурив свои сонные синие глаза, произнес Кленский.
— Нет, Николай Николаевич, вы меня не поймали! — воскликнул Веснин. — Я отлично знаю, что фразу эту я впервые услышал от вас… Еще в Киеве, тогда на антресолях…
— Позвольте, позвольте! — кричал Веснину Волков. — Даю к вашей высокочастотной лихорадке убедительный пример: в середине тридцатых годов нашего века молодой, талантливый советский ученый Владимир Веснин предложил оригинальную конструкцию генератора сантиметровых волн.
