Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое
Бухгалтер Г. С. Овсянникова был в близком родстве с Т. И. Обуховым, нашим главным управляющим в Средней Азии, от которого я все узнал, что мною здесь написано. Куда распределил Глеб Степанович свои остальные капиталы, мне неизвестно, мне кажется, он пожертвовал на старообрядческие церкви и общины, на помин его души, так как он был коренной старообрядец. Мне не думается, что Глеб Степанович мог бы отдать капиталы своим близким родственникам, как Рахмановы, Рябушинские, обладающие своими громадными средствами.
ГЛАВА 80
Русское купечество отличалось набожностью: проезжали или проходили мимо какой-либо церкви, снимали шапки и крестились, начинали ли какое-нибудь дело — тоже крестились; утром, вставая от сна, и вечером, ложась спать, — молились, у многих из них имелась особая комната, уставленная образами, с аналоем; некоторые старики ежедневно ходили к ранней обедне; садясь обедать и по окончании еды тоже всегда молились. Сесть за обед не молясь считалось прямо невозможным.
Мне рассказывал известный московский купец Иван Григорьевич Простяков, что он, будучи в Париже, был приглашен на обед своим знакомым, имевшим с ним торговое дело. Хозяин пригласил всех гостей в столовую, гости заняли указанные им места, Простяков стоял перед своим прибором, не зная, как ему быть. «Не помолясь, — как он передавал мне, — у меня бы кусок хлеба не пошел в горло: привык это делать с самого раннего детства!» Он обратился в тот угол, где, по его мнению, должен был быть образ, и помолился. «Неловко было молиться при устремленных глазах всех гостей, но я после этого сел за стол, чувствуя, что исполнил свой долг; хотя хозяин и все гости высказали одобрение моей религиозности, но я понял, что это ими сделано было, чтобы вывести меня из неловкого положения».
Некоторые богатые купцы, как, например, С. Алексеев, даже во время больших парадных обедов не разрешали сесть за стол, не прочитав передобеденную молитву, то же делая и после обеда.
К священству и архиереям относились с большим уважением, спеша подходить под благословение с поцелуем руки. Мне пришлось быть как-то на духовном концерте, бывшем вечером в воскресенье в биржевой зале. В первом ряду кресел восседали два архиерея; большой миллионер Иван Николаевич Коншин подошел к ним под благословение, предварительно поклонясь им в ноги до земли.
Несмотря на такой почет к ним, все-таки купечество из-за суеверия считало плохим предзнаменованием встретить попа на улице; если этой встречи он не мог избежать, то спешил задеть попа рукой или трением платья, что, по суеверным понятиям, предохраняло его от несчастия.
Мне пришлось читать в «Историческом вестнике», что будто это суеверие произошло от распоряжения Павла I: при встрече попа на улице каждый гражданин должен подойти к попу под благословение, хотя бы пришлось ехать в экипаже или верхом, и нарушение этого приказа наказывалось серьезно. Попы того времени, конечно, этим распоряжением сильно пользовались для корыстной цели, тем нагнали страх на купечество на сто лет вперед.
Ежегодно считалось долгом приглашать к себе в дом особо чтимые святыни, как, например, икону Иверской Божьей Матери, мощи св. целителя Пантелеймона и некоторые другие.
Икона Иверской перевозилась в четырехместной карете, специально для этого приспособленной, запряженной в шестерку лошадей цугом, с форейтором и с послушником, стоящим на запятках кареты. Икону устанавливали в зале, на стульях, покрытых белою скатертью; перед иконой ставили стол с металлической чашей для освящения воды с приделанными к ней подсвечниками или же, за неимением медной, ставили фарфоровую суповую миску, прилепляя к ней свечи. После молебна священник ходил по всем комнатам и кропил в них святой водой. Когда икону выносили из дому, то заставляли ложиться детей на землю, то же делали и сами взрослые, чтобы икона пронесена была над ними. Все обитатели дома, даже из соседних домов, приходили помолиться и приложиться.
Года бежали, уходили из жизни старики, скреплявшие свои семьи патриархальной строгостью и глубокой религиозностью; дети этих стариков уже были гораздо слабее духовно, хотя старались держаться по возможности их традиций, но, одурманиваемые избытком денег, а следовательно, и житейской суетой, постепенно отходили от установившихся правил: сначала, жалея детей, не принуждали ходить в церковь к заутрене и ранней обедне; по субботам уже разрешали ходить в гости и принимать к себе, чего раньше никоим образом не допускалось, говоря: «Довольно шести вечеров, чтобы гулять, а субботу должен посвятить Богу!»
Посты тоже перестали соблюдать, разве только первую и последнюю седмицу Великого поста, а пощение по средам и пятницам окончательно прекратилось.
Кормление нищих, подачи милостыни, посещение тюрем, прием юродивых, странников — все это забылось. Эта благотворительность заменилась пожертвованиями в какие-нибудь комитеты, возглавляемые какими-нибудь знатными особами, купечеству чуждые, даже без уверенности, что жертвуемые деньги будут расходоваться целесообразно, но имелось в виду, что это пожертвование их будет сопровождаться какой-нибудь наградой в виде ордена.
Соблазн и сила греха тесным кольцом окружали патриархальные купеческие семьи, быстро сокращались оставшиеся верными преданиям старины, новые же поколения получить моральную поддержку в своих колебаниях ни от кого не могли. Интеллигенция, которая, казалось бы, должна быть руководительницей народа, сама заблудилась в трех соснах и далеко отошла от народного идеала. В литературе наши писатели-корифеи не стеснялись открыто смеяться над обрядами и даже таинствами, сами не понимая их сокровенности и величия, но своим высмеиванием внося в головы читающих людей большой сумбур от переоценки всех верований и устоев церковных, а взамен их не давая ничего.
Церковь, под управлением монашествующих сановников, во главе с правительственным чиновником с правами министра1 , постепенно удалялась от Христовых заповедей, делалась сухой, без жизни и души.
Епископы-сановники вместо неутомимой просветительности в своей епархии между пасомым ими духовенством изощрялись только тем, чтобы выделиться перед обер-прокурором Святейшего Синода для получения доходнейшей епархии, побольше звезд и лент, образов, усыпанных алмазами, для ношения на шее, бриллиантовых крестов на клобуки, жить в отличных домах, дачах с большим штатом прислуживающих им монахов и послушников, [с] выездами в каретах с ливрейными лакеями.
Такое стремление епископов не могло не отразиться на их подчиненных: они тоже начали уклоняться от исполнения церковных правил. Многие священники курили, играли в карты после всенощной, когда, по каноническим правилам, они должны быть особенно духовно сосредоточены к приготовлению совершения литургии следующего дня; пьянствовали и даже в нетрезвом виде совершали литургию.
Прихожане возмущались поведением попов, и бывали нередки случаи, когда обращались с жалобой к епископам с просьбой о перемене попа, с указанием о желательности назначения такого-то священника, удовлетворяющего весь приход по своим нравственным качествам. Но во всех случаях, мне известных, получали резкий отказ: «Мы свое дело знаем, просим в наши дела не вмешиваться!» Благодаря чему многие церковные старосты уходили со своих мест, заполняющихся лицами, потворствующими плохим попам, и даже, говорят, бывали такие старосты, которые пользовались церковными деньгами.
Некоторые епископы прославились разнузданной жизнью, с шумными романтическими приключениями, как было с митрополитом Владимиром, ставшим известным по своей связи с красивой молодой купчихой Шерупенковой 80. Эта купчиха польстилась на таковую связь с епископом, хотя довольно красивым человеком, но, можно думать, под влиянием сильного греховного чувства, говоря себе, как обыкновенно говаривали купцы про свои товары: «Это что-то такое особенное!»
Духовное охлаждение к епископам-карьеристам началось давно, на них купечество смотрело уже не как на наставников и учителей, а, скорее, как на обирателей, вымогающих у богатых и известных купцов пожертвования на какой-нибудь захудалый монастырь, изнывающий от неимения средств содержать ораву пьянствующих тунеядцев; и вместе с тем епископ, сумевший восстановить этот ненужный монастырь, мог надеяться получить передвижение на высшую иерархическую ступень.
Н. А. Найденов и многие другие купцы старались избегать встречи с таковыми епископами, приезжающими к ним в каретах, с ливрейными монахами: они отлично учитывали последствия их посещения. Найденов исполняющему у него должность швейцара приказывал при приезде епископа говорить: «Хозяина нет дома». Сам же отдавал епископу визит в то время, когда наверное знал, что он в церкви, а потому принять его не может.
