Евгений Елизаров - Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре
Но все же процессы выделения связанных родством ядер-парцелл патриархальных домов, происходят и в городе. В своих истоках патриархальный характер отношений мастера с учеником во многом обусловлен особенностями все той же межпоколенной коммуникации», принципиальной неотчуждаемостью знания. «Его знания не были наукой, но навыком и даром свыше. Это лежало поверх конкретных сведений, зафиксированных в рецепте, и могло быть передано только путем личного общения, что опять-таки усиливало неформальные связи, а также приводило к тому, что этот навык, неотделимый от человека, передавался вместе с иными его личными свойствами, и наставник и ученик как бы объединялись личностями, то есть имели, если можно так выразиться, общие личные качества. Но объединялись не только эти двое, но и все предыдущие наставники, так что в каждом человеке как бы концентрировался весь цех, в том числе и мастера прошлого»[461].
Долгое время перенимаемое ремесло в глазах и мастера и ученика существует как некая мифо-магическая система ритуалов, освоение которых возможно только непосредственным погружением в их исполнение, долгим наблюдением и копированием священнодействий мастера. Однако действительная причина такого положения вещей вполне земная, она кроется в неразвитости сознания и несовершенстве форм знаковой коммуникации. Поэтому с развитием и совершенствованием того и другого появляется возможность отчуждения знаний и умений от их носителя, перевода их на язык знаков. Вместе с этим происходит и отчуждение одного от другого, степень того сакрального родства, которое связывало наставника и ученика прежде, заметно снижается.
Немаловажную роль в формировании новых отношений играет поступательное увеличение спроса на продукцию ремесленного производства. Сравнительно низкая потребность в ней исключает необходимость даже самых начал стандартизации; каждая вещь, которая производится в мастерской, уникальна, а значит, неповторима и структура «дела». Рост потребности в ремесленном производстве порождает копирование его продукта, копирование – типизацию технических приемов, что в свою очередь облегчает их перевод на язык знаков. Таким образом, между мастером и учеником встает «слово», фиксация которого в письменных документах способствует их взаимному отчуждению, а вместе с этим и отделению знания от его былого носителя. Школа, книгопечатание сообщают этому процессу дополнительный импульс.
Кроме того, здесь так же складывается фундамент новых экономических и правовых отношений. Так, например. Патриархальный уклад требует от главы семейства принять на себя обеспечение остающихся вдов и сирот, но и тех обычай делает обязанными ему. Эта обязанность не разрывается простым уходом из «дома», требуется соблюдение определенных процедур. Но со временем (XII в.) городское право начинает фиксировать другой стандарт отношений: «Когда умрет горожанин, имевший личного господина (proprium dominum), которого он признал таковым, жена его названному господину ничего не будет давать»[462]. Надо полагать, что и господин в этом случае свободен от обязательств по отношению к ней. Что касается того, кто становится свободным от любой личной зависимости, то его жизнь регулируется только складывающимися расценками и нормами письменного права. К тому же формирование товарно-денежных отношений (а с ними формализация взаимных обязанностей и взаимное же отчуждение) здесь, в городе, проходит быстрее и легче.
Однако и обособляющееся ядро семьи состоятельного горожанина, не становится семьей современного типа. Оно, как и семья виллана, по тем же самым основаниям продолжает сохранять патриархальный дух. Нужны более фундаментальные перемены в жизни социума, чтобы освободиться от него.
И все же можно заключить, что не только на вершине, но и в самом основании феодальной пирамиды зарождается новый тип социальной ячейки, в которой не связанные кровным родством люди уже не являются родом живого «продолжения» патриарха, элементом его сложносоставной «амальгамы».
7.1.3. Обстоятельства быта
Разумеется, очерченный процесс обособления аристократического рода еще не означает появления семьи современного типа в высшем сословии. Семья это не просто общность людей, обеспечивающих «гигиену» юридической преемственности социального статуса, но еще и особый воздух, которым они дышат. Это приватный мир уютных домашних кличек, составляющих предмет строжайшей табуации для всех посторонних, свободных от светской условности поведенческих форм, своей иерархии ценностей и даже своей иерархии лиц, когда личный статус одних может перевешивать социальный статус других. Это мир «внепротокольных» ролей, где божьи помазанники собственными руками расстегивают штанишки своих детей, где по традиции, сохранившейся до 1917 года, даже императорские сыновья, донашивают детские платьица старших сестер[463], а их отцам штопают одежду, с которой те не хотят расставаться, их жены-императрицы.
Прежде всего, для обустройства этого мира необходима своя, недоступная публичности, территория. Только совместный досуг рождает надтелесную близость, делает семью единой плотью с единой душой. Где его нет, нет и семьи в современном понимании этого слова. Нет ее и там, где нет замкнутого пространства для проведения времени в своем кругу, для общего уединения. Отсюда важным свидетельством эволюции семьи может служить уже сама планировка занимаемых ею помещений.
Начнем с того, что жизнь феодала долгое время лишена оседлости. Дело не только в военных походах, главным образом это обусловлено невозможностью обеспечить хранение продовольственных запасов, поэтому он (а вместе с ним и двор) постоянно переезжает с одного места на другое. Кстати, распределение местожительства его наложниц (вспомним многочисленных наложниц князя Владимира) во многом обусловлено именно кочевым бытом. Но и там, где исчезает необходимость менять резиденцию, он постоянно на виду. Ни в походе, ни на охоте, ни даже у себя дома аристократ не остается один или наедине с родными; жизнь средневекового дворца или замка лишена всякой приватности. Жилье феодала – это, прежде всего центр управления его землями, а следовательно, присутственное место, куда постоянно стекается большой поток посетителей. Но и жилые помещения, так называемый палас, куда не впускаются они, начисто лишены домашней атмосферы. Не только жизнь господина, но и вся жизнь обитателей замка, мужчин и женщин, рыцарей и оруженосцев, прислуживающих пажей (валетов), боевых птиц и собак
(О музыке, об услуженье в залах,
О всех подарках для больших и малых,
О пышности Тезеевых хором,
О том, как разместились за столом,
Какая дама всех красой затмила
Иль пеньем, пляской, или говорила
Про жар любви чувствительнее всех,
И сколько было соколиных вех,
И сколько псов лежало под столом, —
Ни слова вам я не скажу о том[464])
большей частью протекает в общем парадном зале. Поначалу только в наиболее богатых замках он устраивается на верхнем этаже, тогда как нижний служит местом жизни и столовой для замковых людей и гостей. Здесь, на виду у всех, правят суд, держат совет, трапезничают, справляют праздники, «крутят» нескончаемые куртуазные «романы», скучают… Лишь небольшое возвышение, на котором стоят стулья сеньора и его супруги, отделяют их от общего собрания. Знаменитые «суды любви» Алиеноры Аквитанской проходят здесь же, в огромном парадном помещении замка аквитанских герцогов в Пуатье, способном вместить не одну сотню заинтересованных зрителей. Меняется только обстановка: расставляются столы, скамьи, на ночь все это выносится прочь, чтобы на их месте поставить кровати для одних, и кинуть на пол простые тюки с соломой – для других. Долгое время все, включая слуг, проводят ночь в том же одном на всех зале. Впрочем, и слуги большей частью – все те же дети благородных вассалов, которые отдаются на воспитание сеньору; в его доме они должны проходить школу светской жизни, из пажей (валетов) становиться оруженосцами, из оруженосцев – рыцарями. Спящих разделяли только занавески или ширмы, гораздо реже – деревянные перегородки. Долгое время и супружеская чета владельца замка спит здесь же, в дальнем конце зала, за возвышением.
О жизни в коммунальных условиях феодального замка многое говорят размеры помещений: площадь зала Вестминстерского дворца, построенного в XI–XII вв., составляет 1440 кв. м. (длина – 72, ширина – 20 м.); большой зал дворца в Сите в Париже – и того больше: 70 м. в длину и 27 в ширину[465]. Только в XII веке статус сеньора подчеркивается появлением личных покоев, к концу столетия – раздельных с супругой. Но и покои владельца замка сводятся лишь к спальне, которая служит не столько личным пространством, сколько комнатой для требующих конфиденциальности приемов, да скромной гардеробной. Еще позднее свои покои появляются у старшего сына и его супруги.
