Евгений Елизаров - Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре
Время кристин пизанских (конец XIV – начало XV в.) еще впереди, поэтому служение мужчины – это еще и подвиг смирения перед противоположным полом, и этот подвиг с течением времени приносит свои результаты. Уже в XIII веке разгораются жаркие дебаты вокруг «Романа о Розе», вернее второй его части, написанной Жаном де Мёном (1275), где собрано многое из того, что было сказано о женщине в прежние времена, начиная с античности. Собственно, уже сам спор свидетельствовал об изменении взглядов. Набиравшая силу после начавшегося гендерного сдвига новая социальная мода не могла не взламывать генную память мужчины (как, впрочем, и женщины тоже), не влиять на все его (и ее) поведение и даже психику. Кстати, не всегда в лучшую сторону, что мы уже могли видеть в истории об испытании сорочкой.
Обратимся к редко рассматриваемой специалистами по теории управления и социологами стороне отношений власти. Как правило, господствующее положение мужчины нисколько не страдает от того, что он всю свою жизнь вынужден подчиняться формальным обладателям более высоких статусов. Но теперь оно начинает подрываться, ибо возникающая культурная норма ставит его в подчиненное положение по отношению к той, кто не имеет на это никаких (защищаемых институтами социума) прав. Правда, давление этой раздвоенности и этой утраты первенства существенно смягчается как добровольностью принимаемого обета, так и глубоко личностным характером служения. К тому же галантное подчинение женщине обязано прекращаться там, где начинаются служебные обязанности, где веления чувств подавляются диктатурой долга. Однако нередко уступки не ограничиваются областью личностного, интимного, и в той или иной мере власть женщины начинает выходить за разрешенные ей пределы. Нет нужды говорить, что способность влиять на обладающих правом приказа мужчин делает прикосновенной к власти и ее. Конечно, и раньше далеко не каждый сеньор был способен провести черту между личным и служебным, точно так же далеко не каждый из его вассалов был способен настоять на собственном понимании долга, где оно расходилось с мнением близкой к сюзерену женщины. Теперь к этому добавлялась необходимость считаться с капризами не только высокопоставленных дам, но и дамы своего собственного сердца.
Во все времена существовали такие измерения общественных отношений, куда не всегда отваживалась вторгнуться даже редкостная женщина. Война и государственная политика традиционно относились к ним. Правда, в тех или иных формах женское вмешательство случалось и там, но отдельные примеры никогда не служили основанием для общеутвердительных заключений о перемене ее роли в политическом руководстве. Средние века Европы – это время, когда известные сдвиги начинают происходить и здесь. Так, Алиенора Аквитанская участвует в крестовом походе, управляет королевством на правах регента и опекуна, возглавляет восстание против собственного мужа Генриха II, устраивает браки своих детей – словом, ведет себя как вполне суверенный властитель, и это не вызывает удивление. Графиня Шартрская Адель открыто выступает против своего супруга Стефана Шартрского, который, отказавшись исполнить свой религиозный долг, покидает лагерь крестоносцев первого похода, и этот конфликт также наглядно иллюстрирует возможность влияния знатной женщины не только на вопросы морали, долга, родовой чести[420], но и на вектор политической власти. Изабелла Французская, дочь французского короля Филиппа IV вместе с любовником Мортимером возглавляет мятеж против своего мужа Эдуарда II, которого вскоре убивают в тюрьме, что тоже не может не сказаться на судьбах государства.
Есть и другое, не столь явное, измерение женского влияния: «…так случилось со 2-м графом Саутгемптоном. Его отец сделал карьеру на том, что по воле Генриха VIII проводил в жизнь английскую Реформацию: разрушал монастыри, конфисковывал церковные земли. Воспитанием сына занималась мать, убежденная католичка. В ее вере вырос 2-й граф Саутгемптон и упорно ей следовал, пренебрегая предупреждениями, наказанием и прощениям королевы»[421].
Добавим от себя, что речь идет о покровителе Шекспира, и уже поэтому его, графа, (и его матери) кредо не могло не сказаться на творчестве великого драматурга. Правда, и Саутгемптон, и Шекспир живут в другую эпоху, но уже Средним векам знакомо это измерение женской власти. Как бы то ни было, к XV веку появляется довольно цельный взгляд самой женщины на себя, на окружающий ее мир, на необходимость изменения общественных нравов, на политические, и не только, средства их улучшения. Среди всего этого своя роль отводится и ей, и, разумеется, ее надеждам на женскую судьбу, женское счастье.
Возможность влиять на принятие мужчиной каких-то важных (в том числе касающихся не только ее, но и посторонних лиц) решений существовала еще от сотворения Лилит. Но в Средние века претерпевает качественное перерождение другая область культуры, которая, в долговременной перспективе, оказывает едва ли не большее влияние на ход мировой истории, чем политика и война. Это – искусство. О косвенном влиянии на его развитие мы, упомянув Шекспира, уже только что заметили, но существует и самое непосредственное. Невозможно пройти мимо того обстоятельства, что в это время именно женщина становится основным «заказчиком» и основным «потребителем» едва ли не большинства его произведений. Долгое время искусство не делило своего потребителя по половому/гендерному признаку, и даже любовная лирика античных поэтов не обращалась исключительно к ней. Теперь же в качестве самостоятельного потребителя выступает именно она, именно ей адресован творческий порыв мужчины. Меж тем положение раздающего награды заказчика – это тоже положение господина, что, в свою очередь, влияет на общее распределение социальных ролей. Тем более что этому сильно способствует социальное положение тех, кому служат формирующие эталон светского поведения трубадуры. Здесь уместно напомнить, что среди их покровителей великие герцоги и короли, которые нередко сами упражняются в куртуазной поэзии, и уже в силу этого обстоятельства вынуждены заискивать перед признанными авторитетами в стихосложении, которые стоят на социальной лестнице гораздо ниже аристократов. А это существенно поднимает престиж средневекового поэта в глазах всего общества. Таким образом, здесь образуется замкнутый круг взаимовлияний, и непрерывное вращение в нем выносит на самый верх всех социокультурных ценностей прежде всего женщину.
В связи с этим необходимо повторить, что и сама власть, выделившаяся в самостоятельный род занятий, никогда не сводилась к голому администрированию. Человек – вспомним максиму Аристотеля – это единство души и тела, при этом первая должна господствовать над вторым. Так что подлинная власть существует вовсе не там, где обретается право распоряжаться «телом» человека (его трудом и его результатами), но только там, где она простирается на самую душу. Это не только формальное право принимать управленческие решения, но и возможность силой своего авторитета влиять на их принятие другими лицами.
Проще всего видеть в обладателях власти лиц, которым подчинены большие массы людей: королей и герцогов, министров и генералов. Однако ее субъектом может быть и тот, в чьем непосредственном подчинении нет вообще никого. Например, те в окружении власть имущих, кто уровнем познаний, жизненным опытом (а иногда и особой близостью к правящей персоне) способны влиять на принятие судьбоносных законов. Законосовещательные органы веками существовали при всех государях. Так, на Руси с давних пор постоянным представительным органом при царе была боярская дума. «Царь указал и бояре приговорили» – вот формула, предварявшая резолютивную часть всех управленческих решений, принимавшихся высшей государственной властью. Знаменитый переворот, который совершил Людовик XIV («Вы думали, господа, что государство – это вы? Государство – это я»), – это ведь тоже форма отстранения тех, кто имел прямую возможность ограничивать, контролировать и направлять монарха, и замена их какими-то другими лицами. Разумеется, к корпусу власти должны быть причислены и те, кто, не имея права отдавать административные распоряжения никому из своих сограждан, способен воздействовать на их умы, совесть, вкусы. Таковы писатели, ученые, священнослужители, художники; зачастую их слово определяет волю первых лиц государства.
Даже самая тираническая диктатура «спит и видит», что ей подчиняются не из страха, но по глубокому убеждению в абсолютной ценности всех ее начертаний. Не случайно во все времена власть окружала себя теми, кто мог способствовать этому – жрецами, философами, поэтами. Словом, власть – это общее имя, которое присваивается и их собранию. Без этого окружения она вообще нежизнеспособна, и мы никогда не сумеем понять существо феномена, если не примем, что номинальный ее обладатель– это не более чем ослепительный снежный пирамидион, венчающий гору, подлинный же ее массив – вся гора. Реальная власть никогда не сосредотачивалась и не сосредотачивается в одном лице, и наша склонность к фетишизации ее формального обладателя есть результат все того же всеобщего отчуждения, в конечном итоге которого над миром встает только Один. Отсюда и в поэте, как и в любом другом творческом человеке, стремление утвердить на некоем условном пьедестале свою собственную ценность проявляется не что иное, как стремление к высшей форме власти – власти над умами и душами людей. Не случайно в средневековом обществе, даже не имеющие громких титулов, как Бертран де Борн, который осмеливался бросать вызов будущим королям, трубадуры становятся ее неотъемлемым элементом.
