Евгений Елизаров - Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре
Первопружина того обмена, который складывается в переходный период, – это стихийная, полу– (если не полностью) инстинктивная реакция во многом биологического сообщества на угрозу инцеста. Вместе с тем можно согласиться с Леви-Строссом в том, что именно в его результате (с той поправкой, что одновременно с ним действуют и другие механизмы) отношения кровной биологической связи вытесняются системой социальных отношений. Но если так, то никакая идеологема женщины, и уж тем более ее культ, не может предшествовать их становлению. И вместе с тем без обращения пола в известную ценность невозможно появление обмена брачными партнерами. Таким образом, и здесь мы видим необходимость одновременного развития сплетающихся в единый поток процессов.
Возникающие социальные связи дают толчок вытеснению близкородственных уз, появлению первых форм координации совместной деятельности на межобщинном уровне. Более того, делают ее необходимой, ибо все заменяющие кровную связь отношения могут реализоваться только в ней. Само существование сообществ, утрачивающих биологические механизмы регулирования своей жизнедеятельности, теперь зависит от нее и от становления сопровождающих ее развитие институтов отчуждения, обмена и распределения. Между тем совместная деятельность, которая строится на основе принципиально новой (технологической) формы движения, требует такой же (над-природной) координации совместных усилий, направленных на достижение общей цели. А значит, и новых механизмов управления ею – сознания и знаковой коммуникации, речи. И, точно так же, как ценность предметов, вовлекаемых в совместную деятельность, кроется не в их собственной природе, но в природе социума, механизмы знаковой коммуникации свойственны не биологическим особенностям индивидов (хотя, конечно, и им тоже), но социальности интегрального субъекта.
Только знаковая коммуникация сообщает свои значения всем предметам, обставляющим его жизнь, и эти значения, в свою очередь, становятся структурным элементом тех надприродных связей, которые цементируют социум. В системе этих связей все меньше и меньше места остается «биологии», и вполне закономерно, что на смену распадающемуся полу-животному сообществу приходит патриархальная семья и вместе с нею – род как новая, социальная, форма единения. Меж тем «биология» не знает неравенства полов, здесь все определяется особенностями организма; в реалиях же социума значимо только то, что регулирует его жизнь, а не жизнь отдельно взятого индивида. Поэтому в патриархальной семье, как одной из ключевых реалий этого круга, положение обязано измениться.
Таким образом, мы можем заключить, что групповой отбор (который, к слову, может протекать не только на уровне вида или популяции, но и на уровне пола) способствует накоплению и сохранению именно тех генетических модификаций, что облегчают усвоение каких-то определенных поведенческих стереотипов. Но все же сами стереотипы могут возникать лишь в ходе вытеснения биологических связей социальными. А значит, и замещения биологической мотивации деятельности социальными же стимулами. Другими словами, только в процессе поступательного подчинения гендера не полу, но социальным устоям.
Словом, зависимость здесь та же, что и выявленная нами выше: сначала должен появиться сам предмет, и уже только затем – способность к его освоению и поведенческая реакция. Правда, мы могли заметить и другое: в течение переходного периода следствия рождаются практически одновременно со своими причинами, ибо и первые и вторые взаимно стимулируют друг друга, только эта взаимостимуляция обеспечивает их развитие. Так что и здесь мы можем говорить о том, что вытеснение биологической мотивации поведения социальной, откуда, собственно, и рождается гендер, совершается в одном потоке всех тех преобразований, о которых говорилось выше.
Разумеется, гендер не может полностью утратить всякую связь с биологическим полом. Но ведь и человек не может вытеснить из себя животное. Поэтому в соотношении гендера и пола можно видеть прямую аналогию с взаимодействием тех начал, что издревле обозначались как «душа» и «тело».
Повторим: подчиненная роль женщины в жизни уже вполне сложившегося социума определяется в первую очередь тем, что в новой системе отношений главным объектом воспроизводства становится не численный состав его первичной ячейки, но передаваемый от поколения к поколению способ ее жизнеобеспечения. И, разумеется, производный от него статус, положение самой семьи в структуре единого социального организма.
Здесь уже говорилось о том, что это новообразование не сводится к совокупности биологических масс, но представляет собой сложноорганизованную систему взаимосвязанных статусов, и его целостность определяется в первую очередь нерушимостью связующих отношений. Воспроизводство статусов в известной мере и есть воспроизводство социума, и наоборот: жизнеобеспечение социума – это прежде всего преемственность статусов. Другое дело, что реализоваться такая преемственность может лишь в практическом взаимодействии их обладателей; для каждого из них сохранение своих позиций в обществе становится ведущим мотивом. Живым же воплощением статуса является только глава семьи. Это объясняется тем, что первичный статус еще не поддается разложению ни на какие элементы. Время для такого разложения и вместе с ним формализации прав, обязанностей, круга ответственности, приходит значительно позднее, с развитием цивилизации. На первых же порах никому иному (а значит, и женщине) не может быть делегировано ничто от его содержания. Не в последнюю очередь и это обстоятельство делает ее и ее детей подобием вещи, частью выходящего за пределы телесной оболочки мужчины знаковой оболочки его статуса. Но, разумеется, не низводит ни ее, ни детей до положения бездушного предмета.
3.4. Смещение полового влечения
Итак, производность зарождающегося гендера от биологического пола сохраняется только на первых этапах его формирования, с развитием социальности зависимость их друг от друга все больше и больше ослабляется. Разумеется, не до такой степени, чтобы исчезнуть полностью, но все же настолько, чтобы вносить достаточно серьезные коррективы в межполовую коммуникацию. Ведь в действительности не только физические признаки одного пола, но и формируемые культурной традицией поведенческие стереотипы вызывают ответную реакцию другого. Вероятно, справедливо и более категоричное заключение: не столько первые, сколько вторые со временем начинают играть решающую роль во взаимном тяготении полов.
Как бы то ни было, пусть и слабеющая, связь гендера с органическим строением его носителя все же не может прерваться полностью, и это обстоятельство должно иметь свои следствия в семейном строительстве.
Вернемся к тому, что жесткая бинарная схема половой дифференциации недостаточна для описания действительного положения дел, необходим учет и всего множества промежуточных форм. Ясно, что известный всем феномен гермафродитизма предстает лишь ярко выраженным центром их общего массива, и уже само существование этого третьего полюса заставляет говорить о существовании менее контрастных отклонений от половой нормы. Существование промежуточных разновидностей (фемининные и маскулинные псевдогермафродиты) находит свое отражение и в промежуточных формах гендера. Не бросаясь в глаза каждому, наличие этих модификаций органического и социо-полового стандарта все же регистрируется культурной традицией, причем довольно отчетливо. Это показывает лексический оборот, в котором, например, давно уже стали идиоматическими штампами обозначения мужественных женщин и женоподобных мужчин. Правда, в речевой практике не вполне понятно реальное соотношение ценностных характеристик промежуточных между «собственно мужчиной» и «собственно женщиной» проявлений гендера. Однако несомненно одно – вершина иерархии безоговорочно принадлежит первому; все то в нем, что обнаруживает прикосновенность к женскому началу, представляется чем-то ущербным, напротив, наличие мужского способно возвысить женщину. Подтверждением служит тот факт, что в той же речевой практике придание мужских достоинств женщине служит комплиментом («мужественная женщина»), напротив, женских мужчине («тряпка», «баба», подкаблучник») – унижением, оскорблением, и в этом тоже проявление того, что наша цивилизация все еще продолжает оставаться «мужской».
Строго говоря, недостаточно и пяти ступеней половой градации, о которых говорилось выше. «Собственно мужчина» и «собственно женщина» – это скорее противоположные полюса некоего единого массива, разделяющее же их пространство заполнено бесконечным числом промежуточных состояний, незаметно переходящих друг в друга. И, разумеется, вся палитра полового строения единой органической ткани, в виде которой может быть представлен весь человеческий род, должна, как в зеркале, отражаться в многообразии гендерных форм. Но если не только физические признаки пола, но и особенности гендера рождают ответную реакцию на себя, то и во взаимном притяжении мужчины и женщины возможно столь же бесконечное разнообразие оттенков. Тонкая игра взаимодействий этих комплементарных, взаимодополняющих друг друга начал может рождать самые причудливые сочетания.
