Сергей Шавель - Общественная миссия социологии
Материалистический монизм придерживается формулы «бытие определяет сознание». Маркс писал: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, общественное бытие определяет их сознание»[114]. Идеалистический монизм утверждает приоритет и «демиургичность» («силу творения») сознания; он исходит из того, что отношения, действия, поведение людей, их образ жизни, одним словом, содержательная полнота бытия является продуктом сознания. Отсюда следует, что для изменения действительности необходимо и достаточно устранить иллюзии, фантомы, предрассудки и прочие дефекты «ложного сознания». Вопрос, однако, в том, как человек (группа, общество) может узнать о наличии в его сознании подобных ошибок, диссонаций, перверсий. Материалист скажет, что для этого необходима практическая проверка мыслительного материала, пусть даже путем проб и ошибок. Идеалист предложит обратиться к его учению (школе, направлению), доказывая при этом, что все предшествующие учения устарели, или же вслед за Э. Гуссерлем посоветует произвести феноменологическую редукцию, т. е. «заключение в скобки» всего внешнего мира и воздержание от эмпирического знания. Но в сфере повседневности человек просто вынужден основываться на своей «естественной» установке, допускающей априори объективное существование внешнего мира, в том числе общественных структур, других людей и пр., а сознание – не просто вместилище (типа ньютоновского пространства) идей, образов, ценностей, а именно процесс осознания жизненного мира как личного и общественного бытия. Идеализм стремится сломать эту установку, чтобы заполнить сознание «чистыми сущностями» (эйдосами), не доступными эмпирическому познанию и не нуждающимися в нем.
Возвращаясь к материалистическому положению Маркса, можно отметить излишне жесткую, однозначно каузальную связь бытия и сознания. В этом проявляется так называемая железная необходимость, т. е. предетерминизм, исключающий случайность и вероятность взаимодействия. В таком толковании есть лингвистические моменты, связанные и с переводом, и с возможностью разного понимания термина «определяет». Немецкий транскрипт приведенной формы такой: «Das Bewustesein ist das bewuste Sein», буквально – «Сознание есть осознанное бытие». Здесь акцент на предметности («бытийности») сознания с выводом о том, что беспредметное сознание невозможно. Кстати, так же считал Э. Гуссерль, правда, добавляя в духе Беркли, что независимых от сознания предметов не существует. Более корректно термин «определяет» следует понимать как ту или иную степень влияния, которая допускает вариативность, а также измерение и сопоставление с воздействием иных факторов (например, влияние образования на заработок).
Второй вариант – это полная стопроцентная обусловленность следствия указанной причиной. Такое понимание и послужило основанием для критики марксизма как экономического материализма (детерминизма). Позже Энгельс в письмах Й. Блоху пояснял: «Маркс и я отчасти сами виноваты, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии»[115]. Как видно, это психологическое объяснение ситуации, но Энгельс затрагивает и содержательную сторону. Он отмечает: «Согласно материалистическому пониманию истории, в историческом процессе определяющим моментом, в конечном счете, является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали»[116]. Очевидно, что «воспроизводство действительной жизни» никак не сводится к экономике. Прежде всего оно есть демографический процесс – рождение детей. Современная депопуляция показала, что рост ВВП, благосостояние семьи – не единственный и не главный фактор. Воспроизводство жизни включает также воспитание, образование, социализацию, здравоохранение, гражданскую идентичность и др. В реальном процессе они выступают как относительно независимые переменные. Приведенные слова Энгельса могли бы если не снять, то смягчить критику и дать новое направление дальнейшей разработке теории. К сожалению, они были опубликованы с большим опозданием и не смогли поколебать воинствующий материализм того времени.
М. Вебер одним из первых приступил к социологическому научному анализу «остальных моментов», как выразился Энгельс, сосредоточившись на самом важном из них. «Наше исследование, – заявлял Вебер, – могло бы послужить скромным вкладом для пояснения того, в какой форме «идеи» вообще оказывают воздействие на ход исторического развития»[117]. При этом он не прибегал, как некоторые, к вульгаризации или отрицанию вклада Маркса и его вненаучной критике. Вебер называл концепцию Маркса «наиболее важным для нас примером идеально-типической конструкции», ставя задачу «постоянно давать критический анализ всей литературы об этом великом мыслителе и всех работ, продолжающих его учение»[118]. Рассматривая историю мировых религий (особенно на примере протестантской этики), Вебер показал роль идей в рационализации хозяйственной деятельности, общественного устройства, социальных институтов и отношений между людьми. Идеи оказывают влияние на исторический процесс и судьбы народов через механизмы духовной мотивации во всех сферах общественной жизни, и прежде всего в экономике. Его подход можно интерпретировать как поиск сбалансированного взаимодействия материального и идеального в самом социальном действии и отношениях людей. Называя рационализм судьбой Европы, он не отрицает значения материальных условий, экономики. Однако предлагает иное понимание сознания. Материалистическая теория отражения, несмотря на все оговорки, не преодолела до конца эпифеноменальности, т. е. вторичности сознания по отношению к материи (бытию). Вебер сопоставил (даже противопоставил) интересы и идеи: интересы рождаются из материальных условий жизни как рефлексия над своим общественным положением; идеи возникают на основе уже имеющегося знания (Маркс не возможен без Гегеля, Лютер – без текстов Евангелия и т. д.), являясь коррелятом бытия в том смысле, что они могут консервировать, улучшать или даже разрушать существующий социальный порядок. Когнитивно-диалогический характер сознания более понятен и проявлен в русском транскрипте термина «сознание»: совместное, соучастное, совокупное знание. Общественное сознание – не сумма индивидуальных сознаний, как аддитивное множество, а качественно новое, надличностное, духовное образование. Все формы общественного сознания – наука, философия, религия, этика, эстетика, право и искусство – содержательно представляют собой тезаурус значений. «Значение, – по определению А. Н. Леонтьева, – это то обобщение действительности, которое кристаллизовано, фиксировано в чувственном носителе его – обычно в слове или словосочетании. Это идеальная, духовная форма кристаллизации общественного опыта, общественной практики человека… В форме языкового значения оно составляет содержание общественного сознания»[119].
Обратим внимание, что крайне важные для социологии термины «значение» и «смысл» употребляются достаточно многообразно. Так, Р. Арон отмечал: «Мы можем различать четыре определения понятия значения или смысла (как видим, эти термины автор отождествляет. – С. Ш.): а) полное определение (мысленное содержание); б) экспрессивное значение (видимо, «значимость для субъекта». – С. Ш.); в) отношение к целому; г) доступность пониманию психического»[120]. Но это только один, философский, уровень, мы на нем не будем останавливаться. В идеалистических направлениях социологии используется идущая от лингвистики и семиотики привязка этих терминов к языку (словам, знакам, предложениям). Тем самым рассматриваются значение и смыслы только языковых выражений, своего рода «игра слов» или, как отмечал Гегель, способность говорения вместо способности мышления. Постмодернизм ввел понятие «означивание» и его производные «означаемое» и «означающее». Однако это не «десигнат» (знак, слово), «денотат» (объект), ибо подчеркивается, что «знак как означаемое связывает не вещь и ее название, но понятие и его акустический образ». В свою очередь, знак как «означающее» состоит из звука и отпечатка его в сознании. Уже здесь заметна аберрация, поскольку не все знаки, например дорожные, «звучат», хотя «говорят». Гуссерль приводит пример с деревом: дерево может сгореть, разложиться, но смысл, ноэма (мысль) сохранится, поскольку в нем нет реальных свойств. Ясно, что автор имеет в виду в первом случае предмет, а во втором – слово «дерево», которое, конечно, сохраняется, несмотря на исторические изменения грамматики и т. д. Видимо, такой анализ оправдан для теории знаковых систем, но вряд ли он может быть применен в социологии. Значение – это кристаллизованный опыт людей, и он необязательно должен быть выражен в языке, в произведениях искусства, любых человеческих творениях, поступках и пр. Философ Э. В. Ильенков выдвинул парадоксальную идею о том, что «идеальное» существует не в голове человека, а в формах объективного мира[121]; иначе говоря, не будь на земле таких объектов, как треугольник и другие фигуры, явлений – кризиса, инфляции и т. д., их не было бы и в человеческом сознании как соответствующих понятий. Значение индивид осваивает, превращая в знание, а смыслом (всегда личностным) выражает отношение к познаваемому, свое притяжение к нему или избегание, что и служит основой мотивации поведения.
