Василий Экземплярский - Учение древней Церкви о собственности и милостыне
По вопросу о том, что служит критерием ценности христианской милостыни, блаженный отец отвечает указанием на то, что в этом деле высшую ценность имеет предание самого себя делу милосердия и личное участие в скорби бедного. «Ты благотворишь, — пишет блаженный Иеро- ним Юлиану, — ты жертвуешь... Но это — первые только опыты твоего воинствования. Ты презираешь золото, презирали его и философы мира... Ты думаешь, что уже стал на верху добродетели, если пожертвовал часть из целого? Самого тебя хочет Господь в жертву живую, благоугодную Богу. Тебя, говорю, а не твоего... Бедная вдова две лепты бросила в сокровищницу, и так как она пожертвовала все, что имела, то о ней говорится, что она всех богатых превзошла своей жертвой Богу, которая ценится не по качеству своему, а по расположению приносящих»[998]. «Если ты имеешь в руках какую-либо вещь, — пишет блаженный отец в письме к Павлину, — продай; если не имеешь, не заботься о приобретении. Отнимающему ризу нужно отдать и срачицу. Если ты, откладывая постоянно до завтра, волоча день за день, будешь осторожно и помалу продавать твои владеньица, то Христу не будет, чем питать бедных Своих. Все отдал Богу тот, кто принес в жертву сам себя. Апостолы оставляют корабль и мрежи. Вдова кладет две лепты в казнохранилище и считается выше богачей»[999]. И вот, в каких словах на частном примере благотворительной деятельности Фабиолы блаженный
Иероним говорит о высокой ценности личного участия в служении бедным и больным. «Все, какое бы ни было у нее (Фабиолы) имение, раздробила по частям, и продала, и, обратив в деньги, употребила его на нужды бедных... Сколько раз сама она на своих плечах носила смрадных больных... Сколько раз омывала гнойную кровь из раны, на которую иной не мог бы и взглянуть. Она собственноручно давала пищу и лекарственным питьем поддерживала живой труп. Знаю, многие богатые и благочестивые люди по слабости организма оказывают подобного рода милосердие при помощи других и милостивы деньгами, а не руками. Хотя я не упрекаю их и слабодушие не объясняю недостатком веры, но насколько извиняю слабость организма их, настолько же до небес превозношу ревность души совершенной. Великая вера презирает все это... Тот, кого мы презираем, кого не можем видеть... подобен нам, сотворен из одной с нами персти, составлен из тех же элементов. Что терпел он, то же можем терпеть и мы. Язвы его будем считать своими собственными, и всякая суровость к другому смягчится при скромном размышлении о себе самих»[1000]. И при таком личном переживании чужого несчастья, несомненно, сами собой сделаются немыслимыми ни тщеславие при раздаянии милостыни, ни грубость в отношении просящих[1001]. Можно отметить и взгляд блаженного Иеронима по вопросу о том, следует ли быть разборчивым, оказывая милостыню. Блаженный отец оттеняет мысль о необходимой справедливости в этом случае; частнее — то, чтобы давать милостыню действительно бедным и помогать, прежде всего, своим по вере — христианам. «Смотри, — советует блаженный Иероним, — чтобы не расточать неразумно собственности Христа, то есть, чтобы при нестрогой разборчивости достояние бедных не раздавать небедным и, по словам благоразумнейшего мужа (Цицерона), благотворительность не потеряла бы от щедрости»[1002]. «Если желаешь быть совершенным, желаешь быть таким, как пророки, апостолы, как Христос — продай, и не часть имения, чтобы страх бедности не служил поводом к неверности, а все, что имеешь. И продав, дай бедным, а не богатым, не надменным. Дай для поддержания нужды, а не для умножения богатства... Давать не бедным принадлежащее бедным в некотором роде святотатство»[1003]. И прежде всего должно помогать присным в вере. «Мы должны, — рассуждает блаженный Иероним, — неверным предпочитать верных из христиан и верующих, и между самими христианами есть большое различие: грешник ли бедный или святой. Поэтому и апостол, одобряя милостыню всем вообще, прибавляет: «паче же присным в вере». Присный в вере — тот, кто соединен с тобой единством веры, и кого не отделяют грехи от братского общения с тобой. И если и в отношении к врагам нам заповедуется питать их, если они алчут, и поить, если жаждут... то не тем ли более относительно тех, кои не враги, а христиане и святые?»[1004]. Как видим, блаженный Иероним не выдерживает абсолютной евангельской точки зрения на вопрос о том, кому должно благотворить в виду ясной возможности поступить практически неблагоразумно в случае исполнения заповеди: всякому просящему давай. Но нужно заметить, что блаженный отец все же высказывается по интересующему нас теперь предмету и в том смысле, чтобы рассмотрительность не переходила в скупость и придирчивость даже при раздаче доверенного церковного имущества. «Принять что-нибудь для раздачи бедным и тогда, когда многие терпят голод, раздавать осторожно или скупо... значит превзойти в жестокости всех разбойников. Я мучусь голодом, а ты рассчитываешь, сколько нужно для моего желудка? Или тотчас раздай, что получил, или, если ты нерешителен в раздаче, предоставь благотворителю самому раздавать свое имущество»[1005].
Не представляется трудным теперь, после изложения святоотеческого учения о милостыне, кратко сформулировать церковно-христианский взгляд на нее. Милостыня есть одно из проявлений той любви, которая является всеобъемлющим началом жизни Божиего Царства, то есть любви к Богу и к ближним в ее органической неразрывной связи. Связь эта настолько несомненно выступает в милостыне, что последняя может быть поставлена наряду с формами непосредственного служения Богу, и служение людям в их нужде должно быть рассматриваемо как почитание Бога, выражение благочестия. Это потому, что милостыня есть тот путь к восстановлению на земле начала истинной правды в отношениях людей, который заповедан людям Самим Богом; тот путь, идя которым, верующий одновременно проявляет и сострадательную братскую любовь к себе подобным, и благоговейную преданность своего любящего сердца в отношении Отца всех — Бога. Высочайшим побуждением для христианина в исполнении им долга творить милостыню является ответ благодарной любви на любовь Христа Спасителя, не только благоволившего пострадать нас ради, но и «обнищавшего» нас ради, принявшего на себя все тяготы человеческой бедности и людского унижения, чтобы дать нам совершенный образец истинно братской любви. И насколько неотделимо служение Самому Христу Спасителю от служения Его меньшим братьям, настолько неразрывно связывается в христианском сознании сердечное участие в нужде этих меньших братьев Господа здесь на земле и участие в Его блаженстве и славе в вечном Царстве
Отца. Милостыня, таким образом, одновременно служит и исполнением воли Бога, как Верховного Законодателя; и путем к восстановлению правды в людских отношениях, нарушенной вследствие людского эгоизма, и выражением братской любви к людям, и жертвой любящего сердца обнищавшему нас ради Господу Иисусу Христу, и залогом, наконец, будущего участия в Царстве Христовом, когда Он прийдет в славе Отца Своего судить мир. Такой взгляд на милостыню делает понятными те восторженные похвалы ей и те горячие призывы к ней, какие согласно несутся к нам из дали веков в святоотеческих поучениях. Что касается вопроса о сравнительной ценности милостыни с христианской этической точки зрения, то ясно, что она определяется тем, насколько проникнута началами истинной христианской любви, проявлением которой должна являться милостыня. Количественным критерием ценности милостыни, с точки зрения такого начала, бывает не величина жертвы, но та мера самоограничения и самоотречения, какую добровольно налагает на себя жертвователь. Высшую ценность, поэтому, имеет та милостыня, которая творится «от скудости», и внешним выражением полноты любви служит раздача бедным всего своего достояния. Но, конечно, истинную ценность такое самоотречение имеет только при условии искренней любящей настроенности. Без последней и совершенная раздача имущества не имеет никакой цены. Эта любящая настроенность составляет душу милостыни и она-то, эта настроенность, определяет действительную ценность благотворения. Если количественно полнота любви выражается в совершенной щедрости, то со стороны внутреннего настроения жертвователя эта любовь выразится в совершенной свободе и личном переживании чужой нужды. Поэтому только то даяние ценно, которое жертвуется свободно, радостно, с живым сознанием того, что дающий больше получает от своего даяния, чем принимающий его; поэтому же, та милостыня более ценна, при которой с нуждающимся разделяется не хлеб только, но и жизнь самого сердца, где налицо личное служение горю брата. И естественно, что при таком внутреннем настроении благотворящего невозможными станут в отношении просящих всякого рода грубость, тщеславие и надменность, равно как и неуместная разборчивость. Мы не только отметили, но и подчеркнули, что по вопросу о том, кому должно давать милостыню, именно о долге подавать милостыню с разбором или без него, в святоотеческой письменности нет совершенного согласия. Значительное большинство великих учителей Церкви защищает абсолютность долга творить милостыню и требует совершенной безразборчивости. Некоторые уважаемые отцы оставляют такую абсолютную точку зрения и перед лицом вопиющей нужды, с одной стороны, а с другой — ввиду ограниченности средств каждого, рекомендуют возможную без скупости и обиды просящих заботу о более целесообразном раздаянии милостыни. Думается, что после всего сказанного о природе христианской милостыни ясно, что более отвечают чистоте понимания евангельского учения взгляды большинства великих учителей Церкви о долге христианина давать всякому просящему. Если мы обратим внимание на то, чем христианская милостыня по существу отличается от всякой другой, то с определенностью можем отметить это различие: христианское учение о милостыне имеет исходным началом сердце милующее, а не те или другие последствия от нее. Христианская милостыня, бесспорно, является долгом ввиду существования бедности и нужды. Горячие святоотеческие проповеди, бесспорно, были так горячи и настойчивы именно перед лицом жизненной неправды, стонов обиженных и обездоленных. Побуждая к милостыне, св. отцы всегда, конечно, имели в виду помощь неимущим. Но собственно этическая оценка милостыни всегда касалась не этой стороны, не результата, но самого процесса милостыни, внутренних настроений и переживаний благотворящего. Это и сообщает христианскому учению характер несравнимой высоты, характер абсолютности: воля Божия должна быть исполняема без всякой думы и заботы о том, что последует за таким ее выполнением. И по вопросу о том, кому должно давать милостыню, эта Божия воля выражена со всей определенностью: всякому просящему давай. Подобно милосердию Отца Небесного, христианская любовь принципиально не знает границ: она дает всякому просящему, отдает рубашку отнявшему верхнюю одежду, подставляет другую щеку ударившему в одну, благословляет проклинающих. Границей для милостыни может явиться только благо просящего: братская любовь не берет на себя право суда о его нужде, но не может отказаться от заботы о его спасении и дать ему то, что неизбежно должно принести не пользу, а вред; говоря проще, христианскому разуму предоставляется долг выбрать тот или иной вид милостыни, но не право отказа просящему.
