Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола
Экономически город жил кипучей жизнью: через Тобольск проходили обозы с рожью, посланной из глубины русской страны: с Вятки и Камы; отсюда они двигались на восток, где земли были еще плохо возделаны[848]. Из Тобольска сейчас же после вскрытия рек целые караваны направлялись к озеру Ямыш за солью и чтобы вести обменный торг с бухарцами и калмыками[849]; другие направлялись к Енисею и Байкалу; третьи плыли вниз по Оби к Березову. В декабре 1654 года на реку было спущено 89 исправленных дощаников; кроме того, было 25 дощаников, требовавших ремонта[850]. Из этого видно, сколько такого рода торговая деятельность требовала плотников, кузнецов, конопатчиков, судовщиков, грузчиков.
Добрая часть этой рабочей силы была, совершенно естественно, составлена из туземцев: татар, калмыков, остяков, башкир. В городе не было недостатка и в бухарских и хивинских купцах, также как и в китайских купцах, бывших в Тобольске проездом или осевших там на постоянное жительство. Даже и сами русские, жившие в Тобольске, происходили из разных областей, хотя главным образом из городов Поморья; много было в городе и ссыльных[851]. Все они были отважными молодцами, пустившимися в опасную жизнь из любви к наживе или из стремления к приключениям; а больше всего из-за отвращения к разным социальным и нравственным принуждениям. Смесь рас далеко не способствовала укреплению старых московских обычаев. Поэтому жалобы первых церковных пастырей были вполне закономерными[852].
Христианская вера здесь более, чем где-либо, была засорена суеверием, ибо язычество кругом было реальным и действенным фактором, с которым сталкивались ежедневно: какой, в самом деле, соблазн посоветоваться с шаманом о будущем, позвать к больному колдуна! Архиепископ Симеон пишет в связи с какими-то листьями, обладающими магической силой и найденными у воеводы отдаленного поста, что даже в самом Тобольске умножились случаи колдовства. «Прежде чем заключить брак бросают жребий, а чтобы себя от него избавить, призывают колдуна. Здесь нет ни одного брака без этого обычая»[853].
Все предосудительные развлечения, запрещенные на Руси, были перенесены в новую страну, где они из-за порочной среды практиковались с еще большим неистовством. В жалобах Симеона мы находим и скоморохов с их дьявольскими играми, и кулачный бой, и качели; упоминаются и еще более характерные греховные вольности. Относительно пьянства Симеон пишет: «Много и притонов и потайных кабаков, где люди напиваются чуть не до смерти, умирают без покаяния и убивают друг друга»[854]. Какой-то конный казак открыл кабак с брагой. «Это настоящий разбойничий вертеп: чтобы пить и играть, они оставляют в кабаке последнюю рубашку, валяются там голые, босые; ругаются отвратительно, избивают друг друга до крови; совершают всякого рода непотребства»[855]. Китайский табак и бухарский бадьян, смешанный с водкой, также были причиной сильнейшего опьянения и, порой, смерти[856].
Но в половом отношении обычаи завоеванной страны давали себя чувствовать совершенно исключительным образом. В Сибири чувствовалось отсутствие женщин; ведь царские люди или ремесленный люд обычно приезжали туда без семьи. Другие же, уезжая по поручениям, или отправляясь на дальнюю охоту, или пускаясь в путь по торговым делам, оставляли своих жен в Тобольске; отсутствие же их бывало часто весьма продолжительным. Когда читаешь донесения злосчастного архиепископа, то чувствуешь, что страна была объята буквально всеобщей вакханалией; «женщины, покинутые в продолжение десяти лет и даже более, забывают свои обязанности, живут с иностранцами, у них рождаются от них дети; из-за стыда они от этих детей избавляются либо убивают их»[857]. «Во всей Сибири вдовы, девушки, замужние женщины имеют детей от невесть кого, и никто им этого не ставит в преступление»[858]. Служилые люди покупали туземных женщин и за деньги переуступали их друг другу, меняли их при каждом своем перемещении из города в город, а возвращаясь на Русь, бросали их. Другие же привозили из Руси под именем «вольных вдов» девок, которыми они и торговали[859]. Со времени большого пожара 1643 года множество русских вынуждены были устроиться в юртах туземного городка; они были виновны не только в том, что ели и пили с нехристями, «но и в том, что они еще и предавались блуду с татарами и у них были от них незаконные дети»[860].
Симеон закончил одно из своих писем царю следующим образом: «Забыли они свое звание христианское; нет у них духовного пастыря, и в церковь они не ходят»[861].
Чтобы напоминать своей пастве о ее христианском звании, у Симеона не было достаточного количества священников. Даже в обоих соборах в Тобольске, писал он в начале 1653 года, имеется только по одному священнику, а во многих церквах священников нет вовсе. Однажды надо было заменять старого и больного якутского священника и не нашлось никого, кого можно было бы послать! Итак, есть приходы, которые отстоят на пятьсот верст и более от церкви; дети рождаются, их не крестят, люди умирают без исповеди. «Некого рукополагать, ибо в Сибири есть только сосланные, и мало людей, желающих быть священнослужителями. Те же, которые просят их рукоположить, после своего исповедания признаются недостойными». Ныне служащие священники, находящиеся в городах, удаленных порой на расстояние целого года пешего пути и даже более, «живут распущенно и выполняют свое служение небрежно и подчас вопреки уставу, (…) служат они по своему усмотрению, как им заблагорассудится, (…) а призвать их к порядку невозможно из-за расстояния». То же самое положение наблюдалось и в отношении монастырей: «Не будем и говорить об игуменах и архимандритах; нет даже испытанных иеромонахов, ни даже простых монахов, которые были бы грамотны. (…) Из-за дальнего расстояния некому пресечь все их непорядки». Поэтому-то Симеон с самого своего приезда потребовал из Руси испытанных и верных, притом грамотных «священников белого и черного духовенства, а равно и монахов, не пьяниц и не плутов». Вместе с тем с Руси никого не присылали. Тогда он опять еще более настоятельно затребовал их: он хотел, чтобы в каждом приходе было хоть два священника. И все же «этого было бы очень мало»[862].
Он старался по крайней мере ввести в эту безысходную духовную пустыню хоть немного добродетели и благочестия, стремился заставить почитать епископское и священническое достоинство. В этом отношении дело обстояло не лучше. Старший воевода Василий Хилков, без сомнения, не был ни властным, ни жестоким; его соратник Баим, или Исидор Болтин, был старым военным, лет шестидесяти, но одновременно также и дипломатом и образованным человеком[863]. Симеон жил с ними в согласии, равно как и с их преемниками; они получили приказ «совещаться с архиепископом относительно гражданских дел… и не вмешиваться ни под каким предлогом в церковные дела»; им было сказано «предупредить всех царских людей, дабы они почитали архиепископа»[864]. Они, конечно, ни в коем случае и не стремились злоупотреблять своей властью. Однако им случалось совершать и проступки: так, основываясь на старых приказах, когда священник или дьякон ошибался при произнесении титула царя, воевода приказывал публично сечь провинившегося, что «было нанесением великого оскорбления и позора священническому званию»[865]. Но при всем том они были слабы и бессильны, а подчиненные их дерзки, грубы, развращены. Однажды в самом Тобольске дворянин Иларион Толбузин со своим отрядом напал с палками на людей архиепископа, которые готовились, по его приказу, произвести обыск. В результате они оставили на месте боя одного из архиепископских слуг избитым до полусмерти[866].
Что же касается воевод и приказных в более глухих местах, то они смещали священников, дьяконов и пономарей, арестовывали их, били кнутом, колотили, когда им вздумается. Они доходили даже до того, что снимали со священников скуфьи. Наименьшее злоупотребление властью с их стороны состояло в том, что они заставляли низшее духовенство – священников и дьяконов, столь редких в тех краях и столь нужных, выполнять разного рода работы: собирать подати и или даже работать в поле для царя[867].
Симеон пользовался в Москве сильной протекцией: мы не видим, чтобы хоть одно его ходатайство было отвергнуто. Будет ли он просить об удвоении количества вина для служения обедни в своем кафедральном соборе (10 ведер вместо 5); будет ли речь идти о регулярной выдаче денег, ржи, овса и соли для пятидесяти монахинь Успенского монастыря; возникнет ли вопрос о мощении улиц, таких скользких и грязных, что по ним трудно ходить во время крестных ходов[868], или, наконец, будет ли дело касаться грамоты (подобной той, которая была дана митрополитам Новгородскому и Казанскому: Никону и Корнилию) относительно соблюдения праздников, церковной благопристойности, а также против светского пения, дьявольских игр, пьянства и всех видов порока, – его просьбы неукоснительно выполнялись и почти всегда без промедления[869]. Мы видим, что кружок богомольцев принял близко к сердцу евангельскую проповедь в Сибири и препон со стороны бюрократии для него не существовало; но и Никон, достигнув власти, ни в какой мере миссионерской деятельности не препятствовал.