Эдит Штайн - Наука Креста. Исследование о святом Хуане де ла Крусе
Хуан все делал «с удивительным достоинством и в душевном покое», писал о. Елисей Мученик. «В обращении с людьми и в разговоре он всегда был предупредителен, остроумен, поддерживал людей, которые с ним советовались. Он умел так удивительно и плодотворно стимулировать людей, что те, кто с ним общался, покидали его, духовно обогащенные, исполненные благоговения и воодушевленные в добродетели. У него было высокое представление о молитве и обращении с Богом, и на все сомнения, которые ему высказывали по поводу этих предметов, он отвечал с огромной мудростью, так что все, кто искал его совета, оставались удовлетворены и уходили от него, найдя поддержку. Он был другом сосредоточенности и не-многословия; смеялся редко и очень сдержанно… Он неустанно пребывал в молитве и в присутствии Божьем, в воспарении духа и в коротких молитвах». Он никогда не возвышал голоса, не знал грубых и плоских шуток, никогда никому не давал кличек, со всеми людьми обращался с равным уважением. В его присутствии никто не смел говорить о другом разве что с похвалой. Даже во время отдыха Хуан говорил только о духовных вещах, и, пока он говорил, никому не приходило в голову что-либо сказать. Так же и к концу трапезы он всегда присоединял духовную беседу, и все, словно зачарованные, оставались в том положении, в котором он их заставал. И вообще влияние Хуана на других было удивительно. Даже у обутых его появление являлось предупреждением к молчанию. Одним коротким предложением он мог заставить навсегда умолкнуть любые страхи и искушения. Он удивительно умел различать духов: постулантов, которые просили о принятии в орден, он иногда отсылал, даже если другим они казались абсолютно готовыми, а иных принимал, когда у других были сомнения, потому что для него было открыто то, что сокрыто для обычного человеческого разума. Однажды во время исповеди св. Хуан обратил внимание одной кармелитки на ее давнее большое заблуждение, на которое она никогда не обращала внимания, а потому и не исповедовала. Сюда же относится известный рассказ св. Терезы, как однажды во время причастия в монастыре Рождества Христова Хуан дал ей полхостии, для того чтобы научить ее умерщвлению, поскольку знал о ее пристрастии к большим хостиям. Еще строже он показал себя по отношению к матери Катарине св. Альберта в Баэсе. Она однажды заявила, будто уверена, что получит причастие в определенный день, в который было принято его принимать. Когда этот день наступил, Хуан обошел ее, раздавая причастие, даже после того, как она подошла второй и третий раз. А когда его спросили о причине, он ответил: «Сестра была в этом совершенно уверена. И я так вел себя, чтобы она поняла, что то, что мы себе представляем, ни в коем случае не гарантировано». В обоих случаях действия Хуана основываются на познании того, что было необходимо душам, чтобы освободиться от своих несовершенств. Этот сверхъестественно острый взгляд соседствует с непреклонной решимостью, которая также не является лишь естественным качеством. Мы знаем, с каким уважением и любовью он относился к нашей святой матери Терезе – как бы посмел смиренный молодой член ордена так обращаться с почтенной его создательницей, если бы сила Святого Духа не придала ему достаточно силы для этого? Как бы мог добродушный и мягкий святой сам по себе наставлять таким чувствительным и смиряющим образом, как тогда, в Баэсе? Конечно, и эта доброта и мягкость не являются простыми природными дарами. Из резких высказываний о неопытных и жестоких наставниках, как они описываются в «Огне живой любви» и в других местах, мы узнаем, что Хуан по природе был отнюдь не без желчи. Его описания некоторых типов благочестия в последних главах «Восхождения» исполнены такой иронии, которая в личном общении могла бы очень сильно ранить. И если он ни в роли настоятеля при общении с подчиненными, ни в часы отдыха не прибегал к иронии, то это лишь доказывает, что он стал полным господином над своей природой. Он жил, верный своему учению. Если мы сравним его высказывания о добродетелях и дарах с рассказами о его поведении, то найдем полнейшее соответствие одного другому.
Хуан требовал веры, которая держится исключительно учения Христа и Его Церкви и не ищет никакой опоры в сверхъестественных откровениях. Во время капитула в Лиссабоне многие даже очень серьезные отцы отправились посетить одну монахиню, о стигматах которой тогда много говорилось. Они сохранили маленькие частички платка с кровью от этих ран как реликвию. Хуан не придавал подобным вещам никакого значения и не пошел к ней. Когда позднее в Гранаде во время отдыха его спросили, видел ли он монахиню со стигматами, он ответил: «Я ее не видел и не хотел видеть, ибо я бы сильно расстроился по поводу своей веры, если бы благодаря видению подобных вещей она хоть немного возросла бы…». Его вера черпала «из ран Иисуса Христа больше, чем из всех тварных вещей» и не нуждалась ни в каких других стигматах.
Хуан хотел надежды, которая «неустанно направлена к Богу и не обращается ни к чему иному», и был убежден, что подобная душа «достигнет всего, на что надеется». Отец Хуан Евангелист свидетельствует, что за восемь или девять лет, которые он провел вместе со святым, он всегда видел, что тот жил одной надеждой, и она одна поддерживала его. Отец Хуан Евангелист имел возможность особенно убедиться в этом, когда был прокуратором[23] в Гранаде, в то время как Хуан был настоятелем. Однажды эконому не хватало необходимых для монастыря вещей, и он попросил разрешения выйти, чтобы достать их. Ему было сказано, что он должен доверять Богу и что у них ни в чем не будет нужды. Через какое-то время эконом вернулся и стал настаивать, что уже поздно и у них есть больные, о которых ему необходимо позаботиться. Святой послал его в келью, чтобы испросить у Бога то, в чем тот нуждался. Он снова послушался, но через какое-то время опять поспешил к настоятелю и объяснил: «Отец, это означает искушать Бога, дайте мне ваше высочайшее разрешение выйти… уже слишком поздно». На этот раз он получил разрешение, но в следующей форме: «Иди, но ты увидишь, как Бог пристыдит тебя за недостаток веры и надежды». Действительно, все необходимое было принесено в дом, едва эконом собрался отправиться в путь. Подобное происходило и в других случаях.
О любви едва ли есть еще необходимость говорить: все учение святого – это учение любви, наставление, как душа может достичь ее, преобразиться в Бога, Который есть любовь. Все в конце концов приходит к любви, потому что мы будем судимы по любви.
И вся жизнь Хуана де ла Круса – это жизнь любви: глубокая связь с ближними в любви к Богу; самоотверженная преданная забота о больных; отеческая доброта по отношению к подчиненным; неутомимое терпение по отношению к духовным детям; уважение к душам; жгучая потребность освободить их для Бога; тонкая способность различать многообразие Божественного водительства, а потому очень чуткое приспособление к различным потребностям: так Хуан выводил послушников на открытый воздух, давал каждому возможность найти уединенное место себе по вкусу, чтобы там по Божественному вдохновению плакать, петь или молиться. Для врагов у него также никогда не было резкого слова. То, что они ему причиняли, было для него действием Бога. Об этом еще будет сказано. Все эти различные формы любви к ближнему коренятся в Божественной любви и в любви к Распятому. Мы все время видели, что любовь для святого по своей сути заключается «в упражнении в совершенном отказе и страданиях за Любимого». Уже было многообразно показано и далее будет еще более наглядно, как он воплощал это в своей жизни.
Соответствие учения и жизни должно быть показано еще на одном важном примере: Хуан все время подчеркивал в своих писаниях, что необходимо отказаться не только от всех естественных познаний и наслаждений, но и от сверхъестественных знаков благорасположения Бога – видений, откровений, утешений и тому подобного, – чтобы, оставив все постигаемое, в темной вере отправиться навстречу непостижимому Богу. Свидетельства очевидцев различного времени указывают на то, что святой был осыпаем сверхъестественными знаками благодати. Но они также говорят о том, что Хуан всеми силами старался защищаться от этого. Когда в Сеговии он проходил по дому, часто даже во время разговора, он незаметно стучал кулаком по стене, чтобы защититься от экстаза и не потерять нить разговора.
Матери Анне св. Альберта он доверился: «Дочь моя, я всегда держу свою душу в глубине Пресвятой Троицы. Мой Господь Иисус Христос желает, чтоб я держал ее там». Но часто он получал такое великое утешение, что ему казалось, его слабая природа будет парализована, и он не решался предаться совершенной сосредоточенности. Уже упоминалось, что он иногда многие дни отказывался от святого причастия из страха, что во время таинства с ним произойдет что-то необычное. Он постоянно жаловался на «слабую природу» – слишком слабую, чтобы вынести все обилие благодати, но достаточно сильную, чтобы искать и желать Креста в любой форме. И Господь не оставлял его в этом желании.
