Юлия Серебрякова - Четвероевангелие
Евангелист Лука говорит, что во время Тайной вечери произошел спор между учениками, «кто из них должен почитаться бо́льшим» (Лк. 22: 24). Этот спор стал результатом смущения учеников из-за неоднократных указаний Спасителя на наличие среди них предателя, на близость разлуки с Учителем, предчувствие неизбежности страданий («пойдем и мы умрем с Ним!»). Блж. Феофилакт так объясняет поведение апостолов: «До спора о сем они дошли последовательно. Вероятно, один из них говорил другому: ты хочешь предать, а сей опять тому: нет, ты хочешь предать. Отсюда перешли к тому, что начали говорить: я лучше, я больше – и подобное»[399]. Господь двояко отвечает на их смятение: вначале говорит, что стремление к господству свойственно язычникам, этим неприятным сопоставлением убеждая стремиться не к величию, но к самоумалению: «Цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий – как служащий» (Лк. 22: 25–26). Затем Господь Самого Себя предлагает в качестве примера добровольного уничижения, сравнивая Себя с рабом: «Ибо кто больше: возлежащий, или служащий? не возлежащий ли? А Я посреди вас, как служащий» (Лк. 22: 27). Но после обозначения желаемых духовных ориентиров Господь утешает учеников, разделивших с Ним страдания, общением во славе: «Но вы пребыли со Мною в напастях Моих, и Я завещаваю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство, да ядите и пиете за трапезою Моею в Царстве Моем, и сядете на престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Лк. 22: 28–30).
Описанное в Евангелии от Иоанна умовение ног ученикам сопоставимо со словами Спасителя о Себе как служащем в Евангелии от Луки (Лк. 22: 27). Во время вечери Христос показывает ученикам пример смирения: «С корнем вырывает Спаситель из наших душ гордость, как постыднейший из пороков»[400]. Он занимает место слуги, омывая ноги Своим ученикам. То, что действие это имело прежде всего духовный смысл (дано как пример), а не было выполнено в рамках обычного порядка проведения ужина, понятно из замечания евангелиста Иоанна: Господь встал уже во время вечери (Ин. 11: 4), чтобы омыть ноги ученикам, а не до вечери, что более уместно. Сам этот обычай – естественный для восточных стран: люди там носили открытое подобие обуви, и первое, что делал хозяин, встречая гостя, – предлагал ему омыть с дороги ноги. Когда Господь, еще в Галилее, был в гостях у Симона-фарисея, Он укорил Симона, что тот пренебрег этим обычаем и не предложил Гостю омыть грязь дороги, так что вместо Симона это сделала жена-грешница, слезами покаяния омывшая ноги Спасителю (Лк. 7: 40–50).
«Встает с вечери и снимает одежду. И взяв полотенце; Он опоясался. Затем льет воду в умывальницу. И начал мыть ноги учеников и отирать полотенцем, которым был опоясан» (Ин. 11: 4–5). Поскольку этим обычно занимались рабы и слуги, несообразность происходящего заставляет ап. Петра противоречить Учителю: «Не умоешь Ты моих ног вовек». На что Христос ответил: «Если не умою тебя, ты не имеешь части со Мною» (Ин. 13: 8). Как поясняет Златоуст, Христос говорил о том, чего «Петр более всего боялся и страшился – именно, чтобы не быть отлученным от Него. Когда Христос употребил угрозу, он тотчас утих»[401]. Свт. Кирилл дополняет: «…если, говорит, ты не примешь странного этого и необычайного наставления смиренномудрию, то не обретешь части и наследия со Мною»[402]. Омовение было знаком единства со Христом. Но дальнейшие слова Христа: «Омытого нет нужды мыть, разве только его ноги, но он чист весь; и вы чисты, но не все. Ибо знал Он предающего Его; поэтому сказал: не все вы чисты» (Ин. 13: 10–11) – показывают, что невозможно достичь единства с Богом только внешним образом при нечистоте совести. Под чистотой апостолов понимается нравственное очищение – «не иудейское омовение водой, но очищение совести»[403], ставшее плодом общения со Спасителем и принятия Его учения (см.: «Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам» – Ин. 15: 3). В этом смысле Иуда Искариот, который был одним из Двенадцати, присутствовал на Тайной вечере и которому были омыты ноги, остался нечист: «Знал Он предателя Своего, потому [и] сказал: не все вы чисты» (Ин. 13: 11).
Предупреждение о присутствии на вечере предателя вызывает недоумение учеников – им казалось, что здесь все свои. Христос показывает, что именно такое предательство – от близкого друга – было предуказано в Ветхом Завете: «Да сбудется Писание: ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою» (Ин. 13: 18, ср.: Пс. 40: 10: «Даже человек мирный со мною, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на Меня пяту свою»). На Востоке изощренной формой предательства, предельной подлостью считалось предать друга, с которым разделял трапезу. Само трапезное общение есть признак дружбы; с другой стороны, если хочется сохранить себя от злого влияния другого человека, то, как советует ап. Павел в Первом послании к коринфянам, «с таким даже и не есть вместе» (1 Кор. 5: 11). В Псалтири такое предательство воспринимается как самая горькая обида: «Посреди его пагуба; обман и коварство не сходят с улиц его. Ибо не враг поносит меня – это я перенес; не ненавистник мой величается надо мною, – от него я укрылся бы, но ты, который был для меня то же, что я, друг мой и близкий мой» (Пс. 54: 12–14)[404]. Но в то же время каждый из учеников, услышав о предателе, спросил Христа: «Не я ли, Господи?» (Мф. 26: 22), понимая немощь своей любви и боясь непосильности усвоения жизнью слов Христовых.
«Когда же Он умыл их ноги и взял одежду Свою и возлег снова» (Ин. 13: 12). Снятие Господом с Себя одежды и затем облачение в нее символизирует добровольную жертву и воскресение: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего» (Ин. 10: 17–18). Все евангелисты отмечают, что перед распятием с Христа была снята одежда, которую воины поделили между собой с помощью жребия. Ап. Иоанн видит в этом исполнение слов мессианского 21-го псалма: «Разделили ризы Мои между собою и об одежде Моей бросали жребий» (Ин. 19: 24).
Попытку выяснить, кто собирается предать Христа, предпринимают апп. Петр и Иоанн: Петр, видимо сидящий в отдалении, знаком просит Иоанна спросить, кто это. Кусок хлеба, поданный Иисусом Иуде, был «знаком» лишь для Иоанна – в этом жесте для участников вечери не было ничего необычного, это обычный способ раздавать хлеб гостям. В Иуде этот жест мог бы пробудить добрые чувства, но как в Ветхом Завете великие чудеса только ожесточали сердце фараона, так в Иуде доброе Христово обращение, что страшно, активизирует злое намерение: «И тогда, после этого куска, вошел в него сатана» (Ин. 13: 27) – «найдя сердце его, как бы некоторую открытую настежь дверь, лишенным предохранительного бодрствования, и ум увидав отворенным и весьма готовым уже к охотному совершению того, чего желал и о чем размышлял»[405]. Грех предательства в этот момент уже совершен – сердце Иуды было свободно отдано сатане, ум порабощен страстью, оставалось только внешне довести предательство до конца. Свт. Кирилл Александрийский, как и многие другие святые отцы, считает поданный Христом кусок евхаристическим: Иуда «быстро уходит для исполнения воли диавола и как ужаленный выскакивает из дома. Ничего выше корыстолюбия он совсем не видит, и, что странно, мы не видим никакой пользы для него от Евхаристии, очевидно благодаря присущему ему неудержимому влечению к стяжанию (денег)»[406]. Но Господь при этом как будто торопит Иуду: «что делаешь, делай скорее», то есть, даже будучи подчиненным диаволу, Иуда не может предать Спасителя без Его согласия и веления – час страданий Христовых наступит в свое время.
Когда Иуда вышел, никто из учеников не заподозрил ничего плохого. Апостолы предположили, что Иисус послал Иуду кое-что купить к ужину, или чтобы он дал что-нибудь нищим, как и положено было по обычаю, ради чести праздника, делиться с бедными[407].
Замечание евангелиста: «И была ночь» (Ин. 13: 30) – указывает не только на ночь как время, но и, с характерной для четвертого Евангелия духовной символикой, на греховный мрак в душе Иуды: «Егда славнии ученицы на умовении Вечери просвещахуся, тогда Иуда злочестивый сребролюбием недуговав омрачашеся, и беззаконным судиям Тебе праведнаго Судию предает…»[408] Тьма и ночь указывают также на временную и призрачную победу диавола, которую предсказал Иисус: «Приходит ночь, когда никто не может делать. Доколе Я в мире, Я свет миру» (Ин. 9: 4–5).
