Василий Кривошеин - Простота Божественной природы и различия в Боге по св. Григорию Нисскому
Григорий здесь говорит о благодати как Божественном проявлении. В другом месте он говорит о свете как одном из наименований Бога, засвидетельствованном Писанием. Он называет его именем, чтобы ясно показать, что имя не прилагается к самой Божественной природе. "Моисей, видевший Бога в свете, - пишет он, - и Иоанн, назвавший Его Свет истинный, также и Павел, весь осиянный светом при первом богоявлении и слышавший затем из света голоса, говорившие: Я Иисус, Которого ты гонишь, - не достаточно ли их для свидетельства?" [108]. Григорий говорит также о неизреченной и предвечной славе Единородного Бога и возмущается евномианами, почитавшими её тварной. "Они нечестивцы, - заявляет он, - ибо, принижая елико возможно неизреченную славу Бога Единородного, они ставят Его в один ряд с тварью [109]... Они не в состоянии привести голос хотя бы одного святого, который предлагал бы созерцать предвечную славу Единородного Бога совокупно с порабощенной тварью" [110]. Это очевидно, ибо ничего тварного не может быть в том, что созерцается в Боге: "Для всех без исключения очевидно, что Бог не имеет в Себе ничего созданного или привнесенного извне, ни могущества, ни мудрости, ни света, ни жизни, ни истины, ничего вообще из того, что созерцается в полноте Божественного лона (а всё это есть Бог Единородный, сущий в недре Отчем). Итак, ни к чему, что усматривается в Боге, никак не возможно подобающим образом приложить имя твари" [111]. И Григорий возвращается к своей мысли о различии между Божественной природой и тем, что около неё, рассматривая первое и второе в связи со степенью их познаваемости: "Пророчество гласит, что величие Божие не имеет границ, и проповедует вполне определенно, что нет предела великолепию славы Его святости. И если то, что окрест него, безгранично, то тем паче Он Сам по Своей сущности, Кем бы Он ни был, никоим образом не улавливается никаким определением" [112]. Отметим, что здесь Григорий относит Божественную славу к тому, что около Божественной природы. Когда же он говорит о том, что она не принадлежит к разряду тварного, то надо иметь в виду, что для Григория самое великое из всех могущих существовать различий является именно различие тварного от нетварного, как он сам это утверждает: "Самым важным разделением во всем, что существует, есть разрыв между нетварным и тварным. Первое является причиной всего, что приходит в бытие, а второе берет происхождение от первого" [113]. И между нетварным и тварным не существует ничего промежуточного: "Разум не знает между обоими ничего промежуточного, чтобы возможно было бы предположить, на рубеже, некое вновь появившееся качество, находящееся между тварной и нетварной природой и причастное обеим, не являясь полностью ни той, ни другой" [114]. И, говоря о Боге, Григорий употребляет выражение Несозданная Сила (ακτίστου δυνάμεως) [115].
В трактате "О Духе Святом" Григорий Нисский развивает более подробно свое учение о благодати и славе как троических энергиях, общих трем Ипостасям, отличных от Божественной природы и принадлежащих к тому, что Григорий обычно обозначает выражением около Божественной природы. "Писание учит, - говорит он, например, - что вера в имя Отца, Который всё животворит, предшествует... дабы животворящая благодать, имея в Нем свое происхождение (αφορμηθεισαν) и рождающая, как из источника, жизнь чрез Единородного Сына, Который есть истинная Жизнь, действами Духа соделала бы совершенными тех, кто этого сподобится" [116]. Это есть направляющееся к людям Троическое движение: "Благодать, изливающаяся нераздельно от Отца чрез Сына и Духа на достойных" [117]. И, вспоминая Ин.17:15 о прославлении Сына у Самого Отца, Григорий говорит о кругообразной славе Святой Троицы: "Ты видишь кругообразное движение славы? Сын прославляется Духом; Отец прославляется Сыном. И вновь Сын прославляется у Отца, и Единородный становится славой Духа. Ибо чем же Отец будет прославлен, если не истинной славой Единородного? В чем вновь будет прославлен Сын, если не в величии Духа? Итак, по Писанию, Сын прославляется Духом, и Сыном Отец, как в некоем круге" [118]. Тем не менее эта слава является лишь тем, что усматривается около Божественной природы, сама же она остается невидимой и неприступной. Григорий высказывает это очень ясно: "(Пророк) не восхвалил природу. Как мог бы он восхвалить то, что ему неведомо? Но он прославил нечто из того, что усматривается окрест неё [119]... Ты видишь, как утолил пророк своё изумление вещами, созерцаемыми около Божественной природы? Но для помыслов остается невидимым и недоступным то, какова она сама, Божественная и блаженная Сила, оставившая далеко ниже себя, еще дальше, чем телеса наши удалены от звезд, всякое любопытство ума, всякую силу слова, всякое сердечное движение и чувственные порывы" [120]. Это различие, которое Григорий проводит между тем, что может усматриваться около Божественного естества (благодать, слава и т.д.), и самой неприступной Божественной природой, не нарушает единства Бога именно потому, что Его троическая сила едина. "Не разделяя веру на множество сил и божеств, но веря в единую силу, единое благо, единую животворящую власть, в единое Божество, в единую жизнь" [121] - так он формулирует свою богословскую позицию. И следующими словами вкратце излагает антиномию видимого и невидимого в Боге: "Невидимое по природе становится видимым чрез энергии, созерцается в некоторых вещах около Него" [122]. На языке внутреннего опыта Григорий говорит так: "Чистота, святость, простота, все эти лучи Божественной природы, чрез которые виден Бог" [123]. Впрочем, существуют два пути видения Бога: интеллектуальный, стремящийся познать Его природу, что невозможно, и другой путь, мистический, единственно пригодный: соединиться с Ним. "Поскольку обетование видеть Бога имеет двоякий смысл, - пишет святитель Григорий в Словах "О Блаженствах", - один состоящий в том, чтобы познать природу, которая превосходит всё, а другой в том, чтобы смешаться с Ним чистотой жизни, то первый способ разумения объявляется невозможным по гласу святых, а второй обетован человеческому естеству по настоящей заповеди Самого Господа сказавшего: Блаженны чистые сердцем, ибо они у зрят Бога" [124]. Таким образом, различие между познаваемым и непознаваемым в Боге преодолевается, как будто, мистическим единением с Ним. Это и есть обожение по благодати, когда "человек выходит за пределы своего естества, делаясь из смертного бессмертным, из тленного нетленным, из существа скоротечной жизни созданием бессмертным, и, чтобы сказать всё, как есть, - из человека соделываясь Богом" [125]. Или, как он выражается в тех же Словах "О Блаженствах": "...не Богом ли соделаться призывает Слово и тебя, как созданного свойствами Божества?" [126]. Упоминая здесь Божественные свойства, Григорий, как нам кажется, указывает на то, что не по природе совершается обожение. И печаль о том, что мы не познаем Бога по природе, остается в нас, хотя мы и утешены обильно по данному нам Господом обетованию: "Блаженны плачущие, ибо они утешатся" [127].
Однако с особенной четкостью различие между Божественной природой и её энергиями изложено Григорием в Толкованиях на Песнь Песней и, в частности, в одиннадцатой беседе, о Женихе и Его руке, и в этом месте реализм этих различий наиболее выявлен. Так, упомянув о том, что уже не голос Жениха поражает сердце невесты, но сама Божественная рука, проникшая сквозь скважину внутрь дома [128], Григорий обращает внимание на то, что рука не есть Сам Жених, хотя она и принадлежит Ему: [скважина], "в которую не мог войти Сам Жених и едва вместилась рука Его, так что ею только проник внутрь и прикоснулся возжелавшей увидеть Жениха, и от сего невеста только ту выгоду приобрела, что в коснувшейся руке узнала руку Возлюбленного" [129]. Далее Григорий объясняет (по выражению св. Василия, которое, как мы уже видели [130], он любит употреблять), что рука символизирует нисходящую до нас Божественную благодать: "Душа, приведя в движение все силы рассудка и всю свою способность к понятийному исследованию и стремясь постигнуть искомое, находит, что пределом богопознания бывает только одна энергия, нисходящая до нас и ощущаемая нашей жизнью" [131]. Самым поразительным нам кажется в этом отрывке двойное движение, вводящее нас в общение с Богом: Божественное снисхождение, нисходящая к нам энергия, и наша жизнь (в большей степени, чем наше примышление: оно, как видно, ни к чему особенно не приводит), которая дает нам возможность ощутить это снисхождение Божественной энергии. Григорий возвращается еще раз к этой теме, подчеркивая, что Бог познается лишь по Своим действиям: "Когда душа от дольнего возвышается к ведению того, что нас превосходит, она постигает чудеса Его энергий и не может тогда продвигаться дальше силами умной своей любознательности, но восхищается и поклоняется Сущему, Который познается лишь в Своих действиях (δι ων ενεργει)" [132]. Надо, однако, отметить, что в этом тексте, как и в последующем, слово энергия приобретает несколько иной смысл. Это уже не соединяющее нас с Богом проявление Его Божества, но скорее Его творческая сила, позволяющая нам познать то, что Он существует. "Душа, видя всё это и все другое, в чем проявляется Божественная энергия, мысленно восхищаясь всем видимым, по аналогии разумно заключает, что Тот, Кто уразумевается по Своим делам, существует" [133]. Итак, понимая здесь познание Бога по Его энергиям как познание Творца по Его делам, Григорий допускает, что такое неполное и не-непосредственное ведение Бога происходит от нашей немощи и свойственно земному бытию, но что в грядущей жизни можно надеяться на иное, высшее знание Бога; подобное утверждение, как может показаться, противоречит другим его писаниям, в которых он говорит о совершенной непознаваемости Бога по Его сущности или природе, даже в будущем веке, даже для Ангелов и любых иных тварей [134]. Так, он говорит: "Может быть, в будущем веке... и когда мы перейдем в мир иной... тогда мы будем знать природу Благого уже не отчасти и не по Его делам, как теперь, и нами будет постигаться то, что превосходит разум, не чрез энергию, творящую видимое, но совершенно иным образом будет постигнут род неизреченного Блаженства и иным будет способ наслаждения им, такой, какой ныне не может взойти на сердце человека" [135]. Это кажущееся разногласие можно объяснить тем, что, когда Григорий употребляет в своих писаниях слово энергия, он не всюду вкладывает в него вполне одинаковый смысл, как мы видим в данном случае: энергия - это творческое действие Бога и, следовательно, познание Бога по аналогии, из Его дел; но это также и нисхождение Бога, Божественное проявление, которое открывает нам Бога и единит нас с Ним посредством Его энергий, причем природа Его не становится при этом постижимой или доступной. По святому Григорию Нисскому, в будущем веке лишь познание по аналогии будет совершенствоваться. Мы тогда будем иметь другой, более прямой образ познания Бога. Но пока, как бы то ни было, у нас нет другого пути богопознания, как только посредством Его энергий, символизируемых рукой: "Во всяком случае, - говорит он, - ныне для души пределом неизреченного познания есть энергия, которая проявляется в существующих вещах. И мы уразумели, что она иносказательно называется рукой" [136]. Объясняя эту ограниченность нашей немощью, Григорий снова настаивает на различии между Женихом и рукой: "Чистая душа... которая предполагала принять Самого Жениха, всецело вошедшего в дом, удовлетворилась пока тем, что увидела только Его руку, в которой понимаем Его действенную силу... ибо бедность человеческая не способна вместить беспредельную и невместимую природу" [137]. Здесь, как будто, речь идет скорее о мистическом опыте, нежели о познании по аналогии. Однако Григорий предлагает еще одно объяснение тому, что означает рука: она символизирует благодать Евангелия и чудеса Воплощенного Слова, чрез которые проявила Себя Божественность Христа, "так как под рукой мы понимаем чудотворную Его силу" [138]. Он находит, что все эти обозначения душеполезны, ибо "одно предполагает, что Божественная природа, совершенно непостижимая, познается по одной только энергии, а второе говорит о предвозвещении Евангельской благодати" [139].
