Ричард Бокэм - Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей
Как мы уже отмечали, в этом отрывке Папий говорит о прошлом. Устные предания, исходящие от учеников Иисуса, он собирал прежде, чем начал писать книгу. В то время большинство учеников Иисуса уже умерли, но двое, Аристион и Иоанн Старший, были еще живы[53]. Очевидно, речь идет о 80–90–х годах н.э. Большинство ученых полагает, что именно в эти годы были написаны Евангелия от Матфея[54] и от Луки, а чуть позже — от Иоанна. Таким образом, эти слова Папия могут рассматриваться, наряду с замечанием Луки об очевидцах (Лк 1:2), в качестве свидетельства того, как понимались взаимоотношения очевидцев и евангелистов в то время, когда писались евангельские тексты.
Нет никаких причин видеть в этих утверждениях Папия апологетическое преувеличение, поскольку они на удивление скромны. Он говорит, что к преданиям двенадцати апостолов имел доступ самое большее из вторых рук — и, как мы видим, даже не утверждает, что лично слышал Аристиона и Иоанна Старшего, а всего лишь, что узнал их учение еще во время их жизни от людей, слышавших их лично. Следовательно, мы можем доверять важнейшей информации, содержащейся в заявлении Папия: а именно — что устные предания о речениях и деяниях Иисуса были связаны с именами конкретных очевидцев. Это решительно противоречит старому предположению школы критики форм о том, что свидетельство очевидцев, лежащее в основе евангельской традиции, ко времени написания Евангелий якобы давно затерялось в многоголосой анонимной передаче предания. Не только из Лк 1:2, но и еще более из слов Папия мы видим, что это совсем не так. Папий расспрашивал своих информаторов о том, что говорили Андрей, Петр и другие ученики, а также о том, что говорят ныне живущие люди — Аристион и Иоанн Старший[55]. Из этого, быть может, следует заключить, что и другие ученики — те из них, кто прожил долго — до конца жизни повторяли рассказ о событиях, которым стали свидетелями, и, следовательно, не только были зачинателями устных преданий в первые годы существования церкви, но и оставались их авторитетными живыми источниками до самой своей смерти. Устные предания, исходя от них, не развивались далее независимым путем — они оставались связанными с очевидцами, так что люди, подобно Папию, ищущие информацию, интересовались именно тем, что рассказывали очевидцы.
Не следует придавать чрезмерного значения приведенному Папием списку из семи апостолов. Без сомнения, он, как и другие иудейские и раннехристианские авторы, использует число «семь» как символ полноты — список из семи апостолов символизирует их всех (ср. семь учеников в Ин 21:2). Уже не раз отмечалось, что список этот разительно схож со списками апостолов у Иоанна в Ин 1:40–44 и Ин 21:2. Из этого списка Папий пропускает одного ученика — Нафанаила, упоминаемого только у Иоанна, несомненно, для того, чтобы заменить его другим, у Иоанна не упомянутым — Матфеем, важным для Папия, поскольку Матфей широко известен как источник евангельской традиции[56]. Эта зависимость от Иоаннова Евангелия, несомненно, относится ко времени, когда Папий пишет свой Пролог, а не ко времени сбора преданий. Во всем этом отрывке чувствуется дух Иоанна. О Евангелии от Иоанна (который ни разу не употребляет слово «апостолы» в терминологическом смысле) напоминает настойчивое использование вместо «апостолов» слова «ученики»; возможно, впрочем, это связано с желанием подчеркнуть, что обсуждаемые люди были очевидцами речений и деяний Иисуса — что для апостола (напомним, что слово «апостол» в то время в Азии широко применялось к Павлу) не обязательно. Однако во второй фразе отрывка, с ее ссылкой на «истину», под которой явно понимается сам Иисус (ср. Ин 14:6), определенно слышится отзвук Иоанна; такой же отзвук можно предположить и в последней фразе: «живой, остающийся в душе голос» (zoës phones kai menousës). Нет ли в этом аллюзии на заключительное рассуждение Четвертого Евангелия о том, сколь долго «пребудет» (menein; см. также 1 Кор 15:6) любимый Иисусов ученик?
«Живой, остающийся в душе голос»
Замечание Папия о том, что «из книг [нельзя] почерпнуть столько сведений, сколько дает живой, остающийся в душе голос», отмечается многими, но трактуется по большей части неверно. Многие понимают его в том смысле, что Папий вообще предпочитает устную традицию книгам. Однако такое предубеждение против книг в пользу устного слова делает, по меньшей мере, парадоксальным тот факт, что сам Папий записывал собранные им евангельские предания, а впоследствии написал на основе этих преданий собственную книгу. Кроме того, мы знаем, что во время работы над книгой Папию были известны написанные Евангелия (по крайней мере, от Марка и от Матфея) и что он, хотя и сознает некоторую неполноту этих двух Евангелий, ни в коей мере их не отвергает (см. ниже, главу 9).
Чтобы понять, почему Папий предпочитает письменным источникам «живой голос», для начала следует осознать, что перед нами «топос», общее место античного дискурса. Лавдей Александер указывает на близкое сходство этой фразы с отрывком из одного труда античного медика Галена, где тот приводит «поговорку, имеющую широкое хождение среди ремесленников» и гласящую, что «получать сведения из книги — совсем не то, что учиться у живого голоса, так что это даже сравнивать нельзя»[57]. Выражение «у живого голоса» (para zôès phones) — совершенно то же, что у Папия, только Папий добавляет «и остающегося в душе» («пребывающего») (menousès). Известны также два латинских источника того же утверждения — что «живой голос» (лат. viva vox) предпочтительнее книг, причем в обоих случаях это утверждение приводится как расхожая поговорка (Квинтилиан, Наставления оратору, 2.2.8; Плиний Младший, Письма, 2.3)[58]. Очевидно, что Папий также ссылается на пословицу. В контексте научных и технических сочинений (как у Галена) эта пословица отражает ранее известное мнение, что учиться ремеслу у живого мастера, следуя его примеру и указаниям, легче, чем по книге[59]. Однако, даже если эта поговорка возникла в среде ремесленников, ручным трудом она не ограничена. Сенека применяет ее к философии, говоря, что личное общение с учителем приносит больше пользы, чем изучение философии по книгам: «От живого голоса (viva vox), разделяя с наставником его повседневную жизнь, ты получишь больше блага, чем от любого сочинения» (Письма, 6.5)[60]. В обоих случаях текстам предпочитается не длинная цепь устной традиции, а прямое личное общение с учителем. Та же фраза, используемая Квинтилианом (Наставления оратору, 2.2.8) и Плинием (Письма, 2.3) в рассуждениях о риторике, указывает на особую коммуникативную силу устного выступления оратора, которую письменный текст не способен адекватно передать[61].
Александер так подытоживает свое исследование этого топоса:
Мы видим, что поговорка о «живом голосе» имела широкое хождение в общем смысле; однако можно выделить три культурных поля, в которых она применялась в более конкретных значениях. В риторике она подчеркивает центральное значение живого выступления. В среде ремесленников — выражает распространенное ощущение сложности, почти невозможности усвоения практических навыков по книгам, без живого примера. И, наконец, в школе вообще служит напоминанием о приоритете личных наставлений над изучением (или написанием) учебников[62].
Во всех этих случаях поговорка относится к непосредственному опыту говорящего, будь то оратор или учитель, а не к передаче традиции на протяжении поколений. С устной традицией она может быть связана разве что в контексте школы[63]; но и здесь упоминаемый в пословице «живой голос» принадлежит не устной традиции, а конкретному преподавателю, обучающему учеников с помощью устных наставлений. Следовательно, как указывает Гарри Гэмбл, «Папий высоко ставит не устную традицию как таковую, а сведения из первых рук. Он старался получать информацию из первых рук везде, где только мог, и определенно предпочитал такой способ получения информации всем остальным»[64].
Историографию Александер не упоминает, и в сохранившихся до наших дней работах античных историков поговорка о живом голосе не встречается. Есть, однако, другая, равнозначная по смыслу пословица, употребляемая тем же Галеном: он пишет, что «лучше быть очевидцем (autoptês) дел мастера, чем уподобляться тем, кто правит свой путь по книгам»[65]. Эту пословицу, как и поговорку о живом голосе, Гален применяет к обучению ремеслу; однако то же выражение приводит Полибий, историк, писавший за три столетия до Галена, сравнивая историографию с врачебным искусством (12.15d.6). Об этом он говорит в ходе суровой критики историка Тимея, полностью полагавшегося на письменные источники. Стоит отметить, что Полибий вообще любит слово autoptès («очевидец»)[66], характерное, как показывает Александер, для медицинской литературы (как в приведенной цитате из Галена)[67]. Хотя само это слово у историков в целом встречается редко, Полибий использует его для описания центрального в античной историографии понятия: важность непосредственного личного знания описываемого предмета — знания либо самого историка, либо, по крайней мере, его информанта. Продолжая критику Тимея, Полибий пишет, что существуют три типа исторического (как и любого иного) изыскания: один из них основан на зрении и два — на слухе. Исследование путем видения — это непосредственное личное знание историком мест или событий, о которых он пишет: метод, высоко ценимый античными историками, которому Полибий, как и Фукидид и другие, отдавал первое место. Один из путей исследования путем слышания — чтение мемуаров (hypomnèmata) (в древнем мире тексты всегда читались вслух, даже если читатель читал их для себя)[68]; Тимей основывался на этом методе полностью, однако Полибий ставит его на последнее место. Более важна для Полибия другая форма исследования через слышание — расспросы (anakriseis) живых свидетелей (12.27.3).
