Владимир Попов - Стопы благовестника
— Что им нужно? Кого они ищут? — всполошились все.
— Это грабители! — звонко разнеслось по вагону.
— Золото и червонцы, — схватил Павлова за плечи здоровенный детина. — Гони быстрее, старик.
Василий Гурьевич вытащил из кармана два последних червонца и протянул их налетчику.
— Вот, берите, у меня нет больше. Я баптистский проповедник, — сказал он.
Парень выхватил червонцы, нахальным жестом толкнул Павлова в грудь и перекинулся в соседнее купе. Грабеж продолжался около часа. Обчистив пассажиров, бандиты скрылись в темноте. Поезд с надрывом лязгнул и стал набирать скорость. Какое-то время в вагоне царило молчание. Все пребывали в тяжелом оцепенении, а потом расслабились и стали шумно обсуждать случившееся.
Василий Гурьевич безмолвствовал. Белоусов заметил, как лицо его попутчика сильно переменилось, оно было бледным и страдальческим.
— Что с тобою, брат?
— Сердце… Болит… Мочи нет, — еле выговорил Павлов, склонив седую голову и прижимая руку к груди.
С бакинского вокзала Василий Гурьевич кое-как с помощью Белоусова, делая частые передышки, добрел до квартиры. Немощь разливалась по всему телу, он даже не находил сил, чтобы подняться с постели. Проходили дни, недели, настал четвертый месяц, а состояние больного не улучшалось. Врачи делали все возможное, церкви молились об исцелении проповедника, а Василий Гурьевич вверял свою судьбу в руки Божьи. Неподвижность угнетала его, он тосковал о труде.
— Господи, — с плачем молился Василий Гурьевич. — Почему Ты держишь меня в таком положении? Если я Тебе еще нужен на земле, то исцели меня, если же Ты решил отозвать меня, то прими мой дух и избавь от страданий, Ты же видишь, что я не могу больше терпеть…
Друзья и близкие, глядя на его измученное лицо, молились и плакали вместе с ним.
Когда приступы болезни немного отступали, Василий Гурьевич оживлялся, расспрашивал друзей о духовных нуждах, вникая во все тонкости и детали церковной жизни, строил планы будущей работы.
— Я хотел бы еще потрудиться для Господа в Азербайджане, в Армении, в Грузии, на моей родине, но пути Божии выше путей моих. Разрешиться и быть со Христом — несомненно лучше. Когда земной наш дом, эта временная хижина разрушается, мы ожидаем от Бога обители вечные, неразрушимые, — говорил Павлов и глаза его сияли неземной радостью.
Павел Васильевич получил в Москве от отца телеграмму: "Здоровье мое плохо, поспеши увидеться. Павлов".
Десятого апреля у. постели больного стоял сын Павел и внук Василий.
— Дети мои, служите Господу, не забывайте Его, — шептал Василий Гурьевич. — Схороните меня в Тифлисе, рядом с отцом моим Гурием…
Через четыре дня Павел Васильевич отправился на время в Тифлис, надеясь еще раз повидать отца на обратном пути. Но в Тифлисе его уже ждала скорбная телеграмма: "Павлов скончался". Начались тягостные и печальные хлопоты по перевозке тела Василия Гурьевича из Баку в Тифлис. 20 апреля гроб с телом усопшего был установлен в зале Тифлисской церкви христиан-баптистов. Зелень и груды цветов венчали смертное ложе. Склонившись над головой почившего, замерли у гроба сын, внук, жена Александра Егоровна, друзья и соработники на ниве Божьей. После полудня внутрь помещения уже невозможно было протиснуться, а люди шли и шли к церкви. Когда гроб вынесли во двор, — все прилегающие улицы были запружены народом. Похоронная процессия медленно двинулась в сторону городского кладбища. Необычайное благоговение охватило присутствующих при виде гроба, который несли на плечах мудрые почтенные старцы с роскошными пушистыми бородами почти до пояса, За старцами тянулся бесконечный людской поток из верующих всех христианских исповеданий. Казалось, это было торжественное шествие самой Руси, святой и праведной, гонимой за благородство души и "дум высокое стремленье". Эта Русь хоронила своего великого сына-подвижника. Во многих христианских общинах города Василий Гурьевич всегда был желанным гостем. Его приглашали проповедовать Слово Божие баптисты, молокане разных толков, евангельские христиане-трезвенники, субботники. Все знали о том, что он возвещал учение Христа, не осуждая инаковерующих. А если и вступал в беседы по спорным вопросам, то рассуждал всегда мягко, без наскока, терпеливо выслушивая и не унижая собеседника. Грустно было осознавать, что теперь уста этого благочестивого пастыря и проповедника сомкнулись навеки. Уста молчали, а лик по-прежнему притягивал взгляды. "Прямо как живой лежит Василий Гурьевич", — громко шелестело в толпе. Словно часть свода небесного, выделялось скульптурное чело, вместилище Божьей премудрости и всяких знаний. Таинственный мир и покой окутывал благообразное чистое лицо почившего.
У самой могилы заблаговременно соорудили трибуну, увитую зеленью. На нее степенно поднимались проповедники из разных церквей и произносили краткие прочувствованные речи в память Василия Гурьевича.
— В вагоне, когда нас грабили, я спрятал два червонца, бывшие у меня, и отдал грабителям советские знаки, сказав при этом, что у меня нет червонцев, те, что лежали в моем кармане, мне не принадлежали. Не так поступил покойный. "Вот два червонца, у меня нет больше, — сказал он грабителям и, действительно, у него не было больше, — вспоминал служитель баптистских церквей Закавказья Сергей Васильевич Белоусов, сопровождавший Павлова в последнем путешествии. — А если бы было сто, он и тогда бы отдал им. Так, верный во всем и везде, жил этот примерный старец. Сделки с совестью, приспособления к жизни и обстоятельствам покойный не знал. Всю жизнь кочуя с одного места на другое, имея лишь необходимое для жизненного обихода, не привязывая сердце к земному, прожил этот старец семьдесят лет. Никогда не пожалел он о том, что сделал этот именно, а не другой выбор в жизни. А жизнь его шла торным путем: аресты, ссылки, тюрьмы, кандалы, лишения. Для чего этот неутомимый труженик изучал языки? Для того ли, чтобы получить выгодное место в мире? Нет, только для пользы распространения Царства Божия на земле. Как и апостол Павел он мог сказать: "Для меня жизнь — Христос, а смерть — приобретение".
Перед погребением на трибуну вышел сын покойного Павел Васильевич. Худощавый, с опечаленным осунувшимся лицом, он начал говорить об отце, превозмогая слезы.
— Кто из известных нам современных людей более всего воплотил заповедь Господню: возлюби Господа Бога Твоего всем сердцем твоим и ближнего твоего как самого себя? Кто все свое сердце целиком и безвозвратно, безраздельно отдал Богу, кто свой мозг, в котором помещалось Знание двадцати четырех языков, посвятил ближнему? Ища таковых среди современников, мы невольно остановимся на личности усопшего. Для чего мы стоим здесь? Для того, чтобы полной грудью вдохнуть в себя аромат этой возвышенной жизни, вдохновиться примером мучеников и героев веры. Он оставил многочисленное духовное потомство, которое не преклоняет свои колена перед Ваалом греха, и многие из нас, подобно Елисею, разлученные с ним огненной колесницей смерти, смотря вверх, готовы воскликнуть: "Отец мой, Отец мой, колесница Израиля и конница его". И мы подхватим падающую сверху милоть, этот великий духовный плащ Илии, плащ пророческого энтузиазма, жара и кипения веры, готовность продолжать начатое Христом великое дело обновления мира. Об этих героях веры апостол Павел говорит в Послании к Евреям: те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, пещерам и ущельям земли, в милотях и козьих кожах. Пророка наших дней Василия Гурьевича, всю жизнь побиваемого камнями вражды за то, что звал к первоначальной чистоте апостольской церкви, к возрождению, предостерегал от надвигающейся опасности безверия, обличал суеверия и неправду. Сотни душ будут славить Господа за то, что в тяжелое безотрадное время Он послал в наш двадцатый век Своего пророка, дерзавшего во имя Господа свидетельствовать о Нем, как о едином Спасителе…
Стихли траурные речи, гроб плавно опустили в отверстую могилу, глухо зашлепали комья земли по крышке. Церковный хор торжественно и вдохновенно пел погребальные гимны. Никто не спешил уходить от выросшего холма, заваленного ворохом цветов.
Вослед похоронной церемонии на адрес друзей и родственников покойного много дней подряд шел нескончаемый поток писем и телеграмм. "Смерть Василия Гурьевича завершила первый героический период истории русского баптизма, — писал из Ленинграда друг Павлова Иванов-Клышников. — Радостен итог полувековой работы: свет Евангелия зажжен от края до края русской земли и уже не может потухнуть, на опустевшее место почившего ветерана встали сотни и тысячи молодых работников, готовых, как он, всю свою жизнь положить на алтарь Христа. Ныне отпускаеши раба Твоего, Владыко, с миром, ибо видели очи его спасение, которое Ты уготовал русскому народу". Христианский мир Запада тоже переживал скорбные дни, в странах Европы и Америки хорошо знали труды Павлова. Представители заграничных баптистов Портер и Фильбрандт направили в Тифлис сочувственное послание: "По случаю смерти дорогого брата-старца Василия Павлова выражаем родственникам покойного и всему русскому братству наше искреннее соболезнование, память усопшего борца за Евангельскую Истину светло запечатлена в братских сердцах и истории баптистов всего мира. Бог да утешит вас".
Теплый вздох сопереживания донесся с восточной окраины России. Дальневосточные христиане не могли забыть благословенных встреч с пастырем-миссионером, посетившим их края десять лет тому назад. "Василий Гурьевич всю свою благовестническую жизнь провел в тюрьмах и изгнании, а при посещении им нашего Дальнего Востока, на долю его выпало испить еще раз горькую чашу страданий. Гонительная рука царского правительства и тут не оставила его в покое: по приговору одесского окружного суда ему пришлось некоторое время отсидеть в Благовещенской тюрьме. Но это нимало не сломило в нем энергии так, чтобы он отказался от упорного труда на пути распространения благой спасительной вести. По выходе из временного заключения, он с удвоенной силой начал снова работать для Господа и вскоре ему удалось осуществить намеченный братьями Г.И. Мазаевым и Н.В. Одинцовым план по организации дальневосточного отдела Всероссийского союза. Кроме того Василий Гурьевич немало потрудился и в самих общинах нашего отдаленного края, введя в них такие порядки, которых раньше не было, и тем увековечил в них благородную память о себе самом. Поэтому мы, соболезнуя об утрате несокрушимого столпа Всероссийского братства, считаем своим святым долгом с благодарностью засвидетельствовать о понесенных трудах на Дальнем Востоке. Пусть светлая память о нем живет в признательных сердцах наших и пусть Господь утешит дорогую сестру Александру Георгиевну — супругу почившего и семейных его в этой невозместимой утрате.
Ваши по вере, надежде и любви от имени Дальневосточного союза – Г.И. Шипков".
Теплые, простые, возвышенные строки писем и телеграмм сплели еще один пышный и яркий венок памяти праведника, который покинул бренный мир и ушел в вечные обители Отца Небесного.
Не отыскать теперь следов к праху Василия Гурьевича. Тифлис разрастался со временем и скромный островок Молоканского кладбища, отделенный по произволу начальствующих особ господствующей церкви массивной кирпичной стеной от православных захоронений, сочли не заслуживающим внимания потомков. Новый микрорайон с многоэтажными домами превратил кладбищенскую землю за пределами древней ограды в общегородскую территорию.
Время основательно заметает следы на лике земли, но оно не властно над духовным наследием. Целы и невредимы еще подшивки старых журналов "Слово Истины", "Христианин", "Баптист", "Беседа". Обветшалые, читанные-перечитанные страницы хранят статьи, проповеди, беседы и переводы Василия Гурьевича Павлова. Истлеют манускрипты, но не исчезнут слова, запечатленные на них. От сердца к сердцу потянутся они, от поколения к поколению. Наглядное подтверждение тому — тысячи духовно возрожденных христиан России, объединенных сознательной верой в искупительную жертву Сына Божия. К созиданию этого живого храма приложил свое сердце провозвестник Евангелия Василий Гурьевич Павлов.
Домостроитель Церкви Христовой
