Владимир Попов - Стопы благовестника
"Течение совершил, веру сохранил".
2 Тим. 4,7.
Сложный характер был у Павлова, и отношения его с ближними и сотрудниками складывались не всегда благополучно и легко. Не раз в дневнике он ронял фразы о трениях с некоторыми служителями. "Церковный совет в большинстве состоит из торгашей и плотских людей, которые постоянно противодействуют мне и моим делам", — записал он еще в сентябре 1920 года. Напряженные ситуации возникали довольно часто, но они не перерастали в большие конфликты. Павлов старался не давать места вспыльчивости и никогда не боролся с недуховными устремлениями в церквах плотскими методами своих противников. Столь неожиданный на первый взгляд шаг Василия Гурьевича был обусловлен возвышенными причинами. Несмотря на постаревшую телесную храмину, Павлов не утратил юношеского пыла души, дух миссионерства по-прежнему горел в нем с неослабевающей силой. Всю жизнь вынашивал он мысль, чтобы пойти с проповедью Евангелия к мусульманским народам. Это дело не было абсолютно новым для Василия Гурьевича. Ему приходилось раньше свидетельствовать о Христе мусульманам в Закавказье, в Оренбургской ссылке, в Румынии. А в то время, когда Павлов редактировал и издавал журнал "Баптист", на его страницах часто появлялись сообщения о духовных нуждах мусульманских стран.
Интересны комментарии Василия Гурьевича на статью профессора французского Университета Бритке в журнале "Баптист" за 1910 год, №33 об исламе: "В целом наблюдения Бритке верны, мы лишь не можем согласиться с тем, что будто тщетно думать об обращении мусульман в христианство и будто усилия католических и протестантских миссионеров не привели ни к чему. Это неправда, обращения были и есть, конечно, нет массовых. Но христиане еще мало сделали для обращения мусульман. У нас в России, например, кроме господствующей церкви никакое другое вероисповедание не имеет права проповедовать мусульманам и язычникам. Но, несмотря на препятствия, дети Божии, во исполнение приказания Христова, должны проповедовать Евангелие и мусульманам. Но, прежде чем возвещать Слово Божие, необходимо ознакомиться с их верованиями и обычаями. В русской литературе есть довольно сочинений, знакомящих нас с мусульманским мировоззрением".
Престарелый проповедник Евангелия, хороший знаток исламской восточной культуры десятилетия спустя вновь намеревается пройти по миссионерским маршрутам юности. После съезда в Москве он посещает Петроградскую церковь и оттуда вместе с проповедником Сергеем Васильевичем Белоусовым выезжает в Баку.
Шестнадцатого декабря 1923 в районе Моздока у Черноярского разъезда все пассажиры почувствовали неладное. Поезд резко замедлил ход, остановился и долго не двигался с места. Вечерняя тишина огласилась топотом молодых резвых ног и дикими криками. По вагонам, расталкивая и тормоша пассажиров, сновала разнузданная толпа незнакомых людей.
— Что им нужно? Кого они ищут? — всполошились все.
— Это грабители! — звонко разнеслось по вагону.
— Золото и червонцы, — схватил Павлова за плечи здоровенный детина. — Гони быстрее, старик.
Василий Гурьевич вытащил из кармана два последних червонца и протянул их налетчику.
— Вот, берите, у меня нет больше. Я баптистский проповедник, — сказал он.
Парень выхватил червонцы, нахальным жестом толкнул Павлова в грудь и перекинулся в соседнее купе. Грабеж продолжался около часа. Обчистив пассажиров, бандиты скрылись в темноте. Поезд с надрывом лязгнул и стал набирать скорость. Какое-то время в вагоне царило молчание. Все пребывали в тяжелом оцепенении, а потом расслабились и стали шумно обсуждать случившееся.
Василий Гурьевич безмолвствовал. Белоусов заметил, как лицо его попутчика сильно переменилось, оно было бледным и страдальческим.
— Что с тобою, брат?
— Сердце… Болит… Мочи нет, — еле выговорил Павлов, склонив седую голову и прижимая руку к груди.
С бакинского вокзала Василий Гурьевич кое-как с помощью Белоусова, делая частые передышки, добрел до квартиры. Немощь разливалась по всему телу, он даже не находил сил, чтобы подняться с постели. Проходили дни, недели, настал четвертый месяц, а состояние больного не улучшалось. Врачи делали все возможное, церкви молились об исцелении проповедника, а Василий Гурьевич вверял свою судьбу в руки Божьи. Неподвижность угнетала его, он тосковал о труде.
— Господи, — с плачем молился Василий Гурьевич. — Почему Ты держишь меня в таком положении? Если я Тебе еще нужен на земле, то исцели меня, если же Ты решил отозвать меня, то прими мой дух и избавь от страданий, Ты же видишь, что я не могу больше терпеть…
Друзья и близкие, глядя на его измученное лицо, молились и плакали вместе с ним.
Когда приступы болезни немного отступали, Василий Гурьевич оживлялся, расспрашивал друзей о духовных нуждах, вникая во все тонкости и детали церковной жизни, строил планы будущей работы.
— Я хотел бы еще потрудиться для Господа в Азербайджане, в Армении, в Грузии, на моей родине, но пути Божии выше путей моих. Разрешиться и быть со Христом — несомненно лучше. Когда земной наш дом, эта временная хижина разрушается, мы ожидаем от Бога обители вечные, неразрушимые, — говорил Павлов и глаза его сияли неземной радостью.
Павел Васильевич получил в Москве от отца телеграмму: "Здоровье мое плохо, поспеши увидеться. Павлов".
Десятого апреля у. постели больного стоял сын Павел и внук Василий.
— Дети мои, служите Господу, не забывайте Его, — шептал Василий Гурьевич. — Схороните меня в Тифлисе, рядом с отцом моим Гурием…
Через четыре дня Павел Васильевич отправился на время в Тифлис, надеясь еще раз повидать отца на обратном пути. Но в Тифлисе его уже ждала скорбная телеграмма: "Павлов скончался". Начались тягостные и печальные хлопоты по перевозке тела Василия Гурьевича из Баку в Тифлис. 20 апреля гроб с телом усопшего был установлен в зале Тифлисской церкви христиан-баптистов. Зелень и груды цветов венчали смертное ложе. Склонившись над головой почившего, замерли у гроба сын, внук, жена Александра Егоровна, друзья и соработники на ниве Божьей. После полудня внутрь помещения уже невозможно было протиснуться, а люди шли и шли к церкви. Когда гроб вынесли во двор, — все прилегающие улицы были запружены народом. Похоронная процессия медленно двинулась в сторону городского кладбища. Необычайное благоговение охватило присутствующих при виде гроба, который несли на плечах мудрые почтенные старцы с роскошными пушистыми бородами почти до пояса, За старцами тянулся бесконечный людской поток из верующих всех христианских исповеданий. Казалось, это было торжественное шествие самой Руси, святой и праведной, гонимой за благородство души и "дум высокое стремленье". Эта Русь хоронила своего великого сына-подвижника. Во многих христианских общинах города Василий Гурьевич всегда был желанным гостем. Его приглашали проповедовать Слово Божие баптисты, молокане разных толков, евангельские христиане-трезвенники, субботники. Все знали о том, что он возвещал учение Христа, не осуждая инаковерующих. А если и вступал в беседы по спорным вопросам, то рассуждал всегда мягко, без наскока, терпеливо выслушивая и не унижая собеседника. Грустно было осознавать, что теперь уста этого благочестивого пастыря и проповедника сомкнулись навеки. Уста молчали, а лик по-прежнему притягивал взгляды. "Прямо как живой лежит Василий Гурьевич", — громко шелестело в толпе. Словно часть свода небесного, выделялось скульптурное чело, вместилище Божьей премудрости и всяких знаний. Таинственный мир и покой окутывал благообразное чистое лицо почившего.
У самой могилы заблаговременно соорудили трибуну, увитую зеленью. На нее степенно поднимались проповедники из разных церквей и произносили краткие прочувствованные речи в память Василия Гурьевича.
— В вагоне, когда нас грабили, я спрятал два червонца, бывшие у меня, и отдал грабителям советские знаки, сказав при этом, что у меня нет червонцев, те, что лежали в моем кармане, мне не принадлежали. Не так поступил покойный. "Вот два червонца, у меня нет больше, — сказал он грабителям и, действительно, у него не было больше, — вспоминал служитель баптистских церквей Закавказья Сергей Васильевич Белоусов, сопровождавший Павлова в последнем путешествии. — А если бы было сто, он и тогда бы отдал им. Так, верный во всем и везде, жил этот примерный старец. Сделки с совестью, приспособления к жизни и обстоятельствам покойный не знал. Всю жизнь кочуя с одного места на другое, имея лишь необходимое для жизненного обихода, не привязывая сердце к земному, прожил этот старец семьдесят лет. Никогда не пожалел он о том, что сделал этот именно, а не другой выбор в жизни. А жизнь его шла торным путем: аресты, ссылки, тюрьмы, кандалы, лишения. Для чего этот неутомимый труженик изучал языки? Для того ли, чтобы получить выгодное место в мире? Нет, только для пользы распространения Царства Божия на земле. Как и апостол Павел он мог сказать: "Для меня жизнь — Христос, а смерть — приобретение".
