Рене Жирар - Насилие и священное
У Фрейда хотя бы за «амбивалентностью» скрыта неполная, но все же реальная догадка о миметическом желании, — чего у других совершенно нет. Нужно задать вопрос, как же Фрейд ухитрился не найти столь простой механизм. В каком-то смысле сама эта предельная простота его и скрывает. Но есть и другая причина.
И найти ее несложно — она попадается нам на каждом шагу с самого начала нашего анализа. И разумеется, эта другая причина — самое ядро «эдипова комплекса», то есть тот краткий миг осознания, во время которого, как принято считать, желание отцеубийства и инцеста превращается у ребенка в формальное намерение. Мы все время видим, что отцеубийство и инцест во фрейдовском смысле составляют решающую преграду на пути радикально миметического желания. Чтобы убедить себя в том, что желание отцеубийства, желание инцеста действительно существуют, Фрейд вынужден отвергнуть направляющий желание образец и основать желание в объекте, то есть сохранить традиционную и ретроградную теорию желания; движение фрейдовской мысли в сторону радикального миметизма постоянно тормозит эта странная обязанность, своего рода долг, которым, судя по всему, сделались для него отцеубийство и инцест.
Мы видели, что миметическое соперничество обладает перед фрейдовском комплексом всевозможными преимуществами: оно устраняет, заодно с сознательностью отцеубийственного и инцестуального желания, еще и громоздкую необходимость вытеснения и бессознательного. Оно входит в ту интерпретативную систему, которая дешифрует миф об Эдипе; оно обеспечивает ту связность, на которую не способен фрейдизм, притом с такой экономией средств, о которой Фрейд даже и не мечтал. Раз это так, то почему же Фрейд отказывается от наследства миметического желания и прожорливо набрасывается на чечевичную похлебку отцеубийства и инцеста?
Даже если мы заблуждаемся, даже если мы, не входя в число посвященных, не способны увидеть сокровищ, заключенных в великолепной доктрине «эдипова комплекса», вопрос тем не менее сохраняет силу. Нельзя сказать, что Фрейд отверг ту интерпретацию, которую мы предлагаем вместо этого комплекса. Ясно, что он попросту ее не заметил. Она настолько проста и естественна, что Фрейд, дойди он до нее, безусловно, о ней бы упомянул, пусть лишь для того, чтобы сразу ее отвергнуть. Дело в том, что он до нее не дошел. Наша интерпретация объясняет множество аспектов и собирает воедино множество линий, в тексте Фрейда между собой не связанных, потому что она завершает то, чего он не сумел закончить, потому что она идет до конца там, где он остановился на полпути, зачарованный миражом отцеубийства и инцеста. Фрейд ослеплен тем, что ему казалось его ключевым открытием. Оно застит ему горизонт; оно мешает ему решительно ступить на путь того радикального мимесиса, который бы обнаружил мифичность отцеубийства и инцеста как в мифе об Эдипе, так и в самом психоанализе.
Действительно, весь психоанализ целиком умещается в тему отцеубийства и инцеста. Именно благодаря этой теме он долго имел скандальную репутацию, благодаря ей же и прославился. Именно благодаря этой теме он сталкивался с непониманием и чуть ли не с гонениями, она же приобрела ему и страстных приверженцев. Это абсолютное и мгновенно действующее оружие, позволяющее уличать в «сопротивлении» всякого, кто выразит хоть малейшее сомнение в эффективности фрейдизма.
Догадка о миметическом желании у Фрейда ни разу не побеждает, но и ни на миг не оставляет мыслителя в покое. Основатель психоанализа постоянно обращается к одним и тем же темам, неутомимо старается по-новому сгруппировать связанные с желанием факты, но так и не добивается по-настоящему удовлетворительных результатов, потому что отправной точкой всегда остается объект. Различные структуры, или инстанции, теоретические понятия: кастрация, эдипов комплекс, Сверх-Я, бессознательное, вытеснение, амбивалентность — всего лишь серия следов от постоянно возобновляемых, но вечно безрезультатных попыток.
Рассуждения Фрейда нужно рассматривать не как целостную систему, а как череду проб, почти всегда имеющих в виду один и тот же предмет. Например, Сверх-Я — это просто второе издание Эдипа; чем глубже проникаешь в его генезис, тем яснее становится, что различия между ним и Эдипом иллюзорны.
Лучший Фрейд — настолько же не фрейдист, как лучший Маркс — не марксист. В ответ на бездарные возражения Фрейд встал на путь полемического и бесплодного догматизма, который слепо подхватили верующие и так же слепо отвергли неверующие, — в итоге простой и непосредственный контакт с его текстами оказался затруднен.
Послефрейдовский психоанализ очень хорошо понял, что нужно сделать, чтобы систематизировать фрейдизм, чтобы отрезать его от живых корней. Чтобы обеспечить инцестуальному желанию автономию, нужно окончательно удалить из Эдипа миметические элементы. Тогда идентификация с отцом будет полностью забыта. В «Я и Оно» Фрейд уже показал дорогу. И наоборот, чтобы сделать незыблемой диктатуру Сверх-Я, нужно устранить из его определения все, что способно вернуть туда объект и соперничество. В итоге целиком восстанавливается тот порядок вещей, который по душе «здравому смыслу» и который Фрейд как раз и пытался расшатать. В Эдиповой схеме отец играет роль презренного соперника; значит, незачем делать из него почитаемый образец. И наоборот, в Сверх-Я отец играет роль почитаемого образца, и незачем делать из него презренного соперника. Амбивалентность хороша для больных, а не для психоаналитиков!
В результате получаем соперничество без предварительной идентификации (эдипов комплекс), за которым следует идентификация без соперничества (Сверх-Я). В одной из своих первых статей, «Агрессивность в психоанализе», Жак Лакан отметил странность такой последовательности: «Структурный эффект идентификации с соперником не может возникать сам собой, разве что в сказке». Оставим сказку в покое; мы вскоре увидим, что как раз она ни в чьих уроках не нуждается. Эффект, о котором говорит Лакан, принадлежит не лучшему Фрейду, напротив, он очень характерен для застывшей психоаналитической догмы.
Рассуждения Фрейда интересны не своими результатами, не нагромождением пышных «примеров», не шаткими сооружениями, на которые карабкаются и с которых летят кубарем вышколенные ученики, с ловкостью настолько же поразительной, насколько бесполезной, — они интересны неудачей системы. Фрейд ни разу не сумел свести воедино взаимоотношения образца, ученика и их общего объекта, но он не сдался. Всякий раз, как он обращается к двум членам, рядом с ними выскакивает третий — будто чертик на пружинке, которого санитары в белых халатах упорно запихивают обратно в табакерку, полагая, что приносят пользу. Трудно вообразить более радикальную кастрацию канонизированного гения.
* * *После Фрейда много раз обсуждалось, существует ли «эдипов комплекс» лишь в западном мире или же он имеется и в первобытных обществах. В этой дискуссии определенную роль сыграла работа Малиновского «Отец в первобытном обществе», поэтому имеет смысл обратиться к ней в перспективе нашей работы.
Сперва Малиновский утверждает, что тробрианцы счастливее жителей Запада. Напряжения и конфликты цивилизованных людей дикарям неведомы. Но скоро выясняется, что им ведомы другие конфликты. В тробрианском обществе дядя по материнской линии играет роли, отведенные у нас отцу, — не все, разумеется, но многие. Ему, а не отцу наследуют дети; ему доверено их клановое воспитание. Так что не стоит удивляться, если напряжения и конфликты возникают в отношениях с дядей, а не с отцом, который оказывается своего рода утешителем, дружелюбным и снисходительным товарищем.
Свои наблюдения Малиновский излагает в рамках диалога с Фрейдом. Но его текст оставляет неоднозначное впечатление. Сперва автор утверждает, что у комплекса нет той универсальности, какую ему приписывает Фрейд. Затем следует размышление о дяде, и отсюда вытекают выводы, говорящие скорее в пользу психоанализа. Речь уже не о том, чтобы опровергнуть Фрейда, а о том, чтобы его обогатить. Дядя у тробрианцев играет роль, аналогичную роли отца у нас. Таким образом, хотя и меняя форму, сам эдипов комплекс вполне может обладать какой-то универсальностью.
У психоаналитиков книга встретила хороший прием. Они решили, что она опровергает других этнографов, продолжавших скептически относиться к психоанализу, который, по их мнению, ограничен слишком частной формой семьи. Психоаналитики не учитывают, что Малиновский, фрейдизм которого имеет достаточно абстрактный характер, относительно тробрианского дяди говорит всегда лишь о явных и сознательных напряжениях. С психоаналитической точки зрения у нас нет права утверждать, что основа этих напряжений — бессознательная драма, главным персонажем которой является дядя. Такая непоследовательность, разумеется, не прошла бы незамеченной, окажись выводы книги для психоанализа неблагоприятны.
