Юлия Серебрякова - Четвероевангелие
Но как показательно, что слова Христа производят разное впечатление: одни смущаются и уходят, а другие еще более прилепляются к Нему. Двенадцать апостолов на вопрос Христа, не хотят ли и они уйти, отвечают в лице Петра: «Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго» (Ин. 6: 68–69). Безусловно, апостолы тоже знали ветхозаветный запрет на вкушение крови[295], но удивление не оттолкнуло их от Спасителя, даже наоборот: для них Его слова – «глаголы вечной жизни». Это означает, что причиной соблазна были не слова Христа о вкушении Плоти, а духовное устроение самих слушателей, Кто для них Христос. Апостолы уже приняли Христа как Сына Божия, поэтому не смущаются, а для тех, кто видит в Иисусе сына Иосифа из Назарета, соблазн неизбежен.
Видя смущение даже и некоторых из учеников, Господь продолжал настаивать на буквальном понимании вкушения Плоти, как бы усугубляя недоумение еще более высоким учением: «Иисус, зная Сам в Себе, что ученики Его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего [туда], где был прежде?» (Ин. 6: 61–62), то есть говорит о Своем Вознесении. Приведенные слова Христа направлены не на усугубление соблазна, а на снятие его: когда слушающий перестает видеть во Христе только человека, он не может смутиться даже таким таинственным учением, какое было предложено в беседе о Хлебе небесном. Иудеи не могли понять Христа, пока видели в Нем сына Иосифа, поэтому Господь нарочно еще раз говорит о Своем небесном происхождении и о будущем Вознесении как возвращении к Отцу.
Свт. Иоанн Златоуст, объясняя известное выражение, заключающее беседу: «Дух животворит, плоть не пользует нимало» (Ин. 6: 63), говорит: «Это значит: что говорится обо Мне, тому должно внимать духовно; а кто внимает чувственно, тот ничего не приобретает и не получает никакой пользы. Сомневаться же в том, что Он сошел с неба, и думать, что Он – сын Иосифа, и спрашивать: како может нам дати плоть свою ясти? – было делом плотского слушания, между тем как все следовало понимать таинственно и духовно. Сказав “плоть”, разумел не плотские предметы, но плотское слушание. “Плоть не пользует ничтоже” – это Он сказал не о своей плоти, – отнюдь нет, – но о тех, которые Его слова понимают чувственно. Ведь кто не ест Его плоти и пьет Его крови, не имеет жизни в себе: как же плоть ничего не пользует, когда без нее невозможно жить?..»[296]
В конце, обращаясь к слушателям, Иисус Христос говорит: «Но есть из вас некоторые неверующие» (Ин. 6: 64) и далее евангелист поясняет: «Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие и кто предаст Его» (Ин. 6: 64). Словами от начала евангелист указал на добровольность жертвы Христа и Его незлобие.
3.5. Посещение Иерусалима и беседа с иудеями на празднике Кущей
Праздник Кущей был одним из великих иудейских праздников, когда каждый благочестивый иудей обязан был прийти в Иерусалим для поклонения. Иудейский историк Иосиф Флавий характеризует праздник Кущей как «выдающийся и свято чтимый у евреев»[297]. Такое почтение праздника Кущей, также как и праздников Пасхи и Пятидесятницы, связано с событиями Исхода, который стал актом усыновления Израиля Богу.
Праздник отмечался торжественно, радостно и необычно: в это время иудеи вспоминали, как их отцы жили в пустыне, убежав из земли рабства. Для того чтобы вполне войти в атмосферу праздника, иудеи все это время жили в палатках (кущах) – на улицах, на крышах домов устанавливались кущи, вокруг Иерусалима разбивался огромный палаточный городок. Жить на протяжении праздника Кущей в палатках иудеям повелел Сам Господь, заповедовав через Моисея: «И сказал Господь Моисею, говоря: скажи сынам Израилевым: с пятнадцатого дня того же седьмого месяца праздник кущей, семь дней Господу; в первый день священное собрание, никакой работы не работайте; в течение семи дней приносите жертву Господу; в восьмой день священное собрание да будет у вас <…> В кущах живите семь дней; всякий туземец Израильтянин должен жить в кущах, чтобы знали роды ваши, что в кущах Я поселил сынов Израилевых, когда вывел их из земли Египетской» (Лев. 23: 34–36, 42–43). Поскольку этот праздник совпадает с периодом сбора плодов, то наряду с различными жертвами Богу преподносились и благодарения в виде приношения начатков от собранного урожая, поэтому он назывался еще «праздником жатвы первых плодов» (Исх. 23: 16).
Особенности празднования включали два символических действия, также напоминавшие о днях пустынного попечения Бога о народе, бежавшем от египетского рабства.
1. Утром каждого дня один из священников приносил воду из Силоамского колодца, которую, смешав с вином, «возливали» на жертвенник. Это возлияние служило выражением благодарности потомков тех иудеев, жажду которых Бог утолил в пустыне: Моисей, по Божьему повелению, ударил своим жезлом в скалу горы Хорив, и из камня изошла вода (Исх. 17: 1–7). Кроме того, это действие напоминало пророчество Исаии: «И в радости будете почерпать воду из источников спасения» (Ис. 12: 3).
2. В первый день празднования в Храме, во дворе жен, во время вечерней жертвы возжигались четыре светильника. Высота светильников составляла пятьдесят локтей (около двадцати пяти метров), и их огни были видны на весь город. Это было воспоминанием о том столпе облачном, которым Господь указывал путь народу израильскому, уходящему из Египта (Исх. 13: 21–22).
Сразу надо сказать, что оба символических действия непосредственным образом относятся к Лицу Иисуса Христа, на что указывает Он Сам, говоря: «Аще кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Ин. 7: 37)[298] и «Я свет миру; кто последует за мной, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Ин. 8: 12)[299]. Христос дал иудеям воду в пустыне, Он был и светлым столпом (облаком), которое покрывало бегущих из Египта иудеев днем и освещало ночью, по слову того же апостола Павла: «Отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море… Ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос» (1 Кор. 10: 1–2, 4).
Очевидно, что служение Спасителя к тому времени уже сильно взбудоражило умы. Евангелист Иоанн отмечает, что простой народ ждал появления Христа, о Нем ходили различные толки[300], иудеи[301] искали Его, чтобы обвинить в несоблюдении Закона Моисеева (Ин. 7: 10–13), а жители Иерусалима точно знали, что Христа хотят убить (Ин. 7: 25).
На праздник Кущей Господь приходит тайно – вопреки уговорам своих братьев, движимых мотивами мирского поведения: «Иди, яви Себя миру» (Ин. 7: 3–4). Христос отказывается, говоря, что «Мое время еще не настало» (Ин. 7: 6), под «временем» подразумевая час Своих Страстей, так как торжественное явление Христа миру неразрывно связано с Его Крестной Смертью, что видно в открывшем Страстную седмицу царском Входе Господа в Иерусалим.
Отказавшись от «славного» посещения Иерусалима, Господь тем не менее выполняет Закон и приходит обычным порядком, не пренебрегая возможностью преподать людям учение[302]. Он вошел в храм и начал учить в половине праздника, когда вся суматоха первых дней, связанная с установкой палаток, завершилась и люди могли спокойно слушать.
Беседа Спасителя на празднике (Ин. 7–8) строится вокруг трех тем: Самосвидетельство Христа о Себе как о Сыне Божием и о равенстве Его с Отцом, отношение к Закону (Христос и Закон) и необходимость веры во Христа. Первая тема является сквозной и определяющей две другие.
Тема «Христос и Закон» проявляется уже в первой реакции на слова Христа: как Он знает Писания, не учившись? Господь отвечает словом об Отце – Мое учение не Мое, но Пославшего Меня – и обвиняет их в нарушении Закона: «Не дал ли вам Моисей закона? и никто из вас не поступает по закону. За что ищете убить Меня?» (Ин. 7: 21) Это обвинение прозвучало неожиданно хотя бы потому, что сами иудеи хотели убить Христа именно за нарушение Закона – бывший еще на памяти недавний случай субботнего исцеления расслабленного у Овчей купели («Одно дело сделал Я, и все Вы дивитесь» – Ин. 7: 21). Свт. Кирилл говорит, что эта речь с великой силой обличает безумие иудеев: «Как бы так вопиет им: Я исцелил в день субботний расслаб ленного, подвергшегося тяжкой и неисцелимой болезни, сне давшегося несносным недугом. Но, совершив это благодеяние, я подвергаюсь осуждению как уличенный в чем-либо наигнуснейшем, и убийство за это вы присуждаете на Мою голову. Какой же, говорит, поэтому может оказаться род наказания, достойный ваших дерзостей?»[303]
