Мирча Элиаде - История веры и религиозных идей. Том 1. От каменного века до элевсинских мистерий
В Книге Бытия всего одно-единственное жертвоприношение описывается во всех подробностях — жертвоприношение Исаака (22:1-19). Бог велит Аврааму принести Ему своего сына во всесожжение ('olah), и тот уже готовится совершить требуемое, когда в последний миг Бог решает заменить Исаака овном. Этот эпизод послужил отправной точкой для бесчисленных и противоречивых толкований. Было, среди прочего, замечено, что термин «всесожжение» повторяется в нем шесть раз. Подобный тип жертвоприношения был, скорее всего, заимствован у ханаанеев после окончательного расселения колен израилевых.[394] Равным образом, немало говорилось об "идеализации прошлого". Однако не стоит забывать, что «Бытие» содержит немало мрачных историй, "доказывающих, что их составители были озабочены скорее точной передачей традиций, нежели их идеализацией" [курсив наш — М.Э.].[395]
Какое бы действительное событие ни лежало в основе этого эпизода, он с неподражаемой для Ветхого Завета силой запечатлел глубочайший смысл «авраамической» веры. Авраам готовится принести своего сына в жертву не с какой-то определенной целью, как это сделал Меса, моавитский царь, пожертвовавший сыном ради ускорения победы (4 Цар 3:27), или Иеффай, поклявшийся Яхве принести Ему в жертву первое существо, которое он повстречает после победы, не предполагая, что им окажется его собственная дочь, его единственный ребенок (Суд 11:30 и сл). Речь не идет также о жертвоприношении новорожденного — обряде, который появился гораздо позже и никогда не был повсеместным среди израильтян. Авраам чувствовал себя связанным со своим Богом узами «веры». Он не «понимал» смысла деяния, которое требовал от него Бог, тогда как приносившие своих новорожденных в жертву божеству отдавали себе полный отчет в значении и магико-религиозной силе этого обряда. С другой стороны, Авраам нисколько не сомневался в святости, совершенстве и всемогуществе своего Бога. Следовательно, если предписанное действие и казалось, по всему, детоубийством, то лишь по немощи человеческого разумения. Только Богу были ведомы смысл и ценность поступка, который для всех остальных ничем не отличался от преступления. Здесь перед нами особый случай диалектики священного, где не только «профанное» трансмутируется в «сакральное», полностью сохраняя свою изначальную структуру (священный камень не перестает быть просто камнем), но и сама сакрализация происходит незаметно для сознания: детоубийство не превращается в ритуал, нацеленный на некий определенный эффект (как это происходило у тех, кто приносил в жертву своих новорожденных). Авраам не правит обряд (он не стремится ни к какой определенной цели и даже не понимает смысл своего действия); с другой стороны, вера служит ему залогом того, что он не совершает преступления. Можно сказать, что Авраам не сомневался в сакральности своего действия, но оно было «абсурдным» и, следовательно, непознаваемым.
Мысль о невозможности распознать сакральное (поскольку оно полностью отождествляется с профанным) имела далеко идущие последствия. Как мы увидим, "авраамическая вера" позволила израильскому народу после разрушения второго Храма и гибели государства вынести все испытания, выпавшие на его долю. Гораздо позже, в XIX и XX вв., осмысливая пример Авраама, некоторые из христианских мыслителей уловили парадоксальный и, в конечном счете, непознаваемый характер собственной веры. Кьеркегор отрекся от своей невесты в надежде, что она каким-то непостижимым образом будет ему возвращена. А когда Лев Шестов утверждал, что "все возможно Богу", он лишь пытался пересказать, сильно его упрощая, опыт Авраама.
§ 58. Моисей и исход из Египта
Зарождение религии Израиля описывается в главах 46–50 «Бытия», в «Исходе» и в "Книге чисел". Речь идет о ряде событий, вызванных, по большей части, непосредственно Богом. Напомним самые значительные из них: поселение в Египте Иакова и его сыновей; преследование, начатое несколькими веками позже одним из фараонов, приказавшим умертвить израильских новорожденных младенцев; перипетии жизни Моисея (чудесным образом спасшегося от этой резни и воспитанного при дворе фараона) после того, как он убил египетского надсмотрщика, избивавшего одного из его собратьев, и вынужден был бежать в пустыню мадиамскую; явление "неопалимой купины" (его первая встреча с Яхве), повеление, данное ему Богом, вывести свой народ из Египта и откровение имени Божьего; Десять «казней», насланных Яхве, чтобы принудить фараона отпустить израильтян из Египта; уход израильтян и их переход через Чермное море, где потонуло погнавшееся за ними воинство фараона; теофания на горе Синай — завет Яхве с Его народом, сопровождаемый наставлениями относительно сути откровения и культа: и, наконец, сорокалетнее блуждание по пустыне, кончина Моисея и завоевание Ханаана под предводительством Иисуса Навина. В течение нескольких веков научная критика пыталась вычленить «правдоподобные» и, следовательно, «исторические» элементы из этих библейских рассказов, отделить их от массы «мифологических» и «фольклорных» наростов и наносов.[396] В ход были пущены филологические и археологические документы, относящиеся к политической, культурной и религиозной истории египтян, ханаанеев и других народов Ближнего Востока. С помощью подобных документов ученые надеялись прояснить, уточнить и, может быть, реконструировать историю отдельных групп израильтян, начиная с водворения Иакова в Египте (XVIII–XVII вв.) до событий, нашедших свое отражение в преданиях об Исходе и о проникновении в Ханаан, — событиях, которые многими авторами датируются XII в.[397] Небиблейские источники позволили хотя бы отчасти вписать Исход и завоевание Ханаана в исторический контекст. Были предложены, например, достаточно точные даты выхода из Египта на основании информации, касающейся военного и политического положения некоторых фараонов династии; по результатам раскопок, относящихся ко времени разрушения некоторых ханаанских городов, были прослежены этапы проникновения в Ханаан. Но многие из этих корреляций и хронологических сопоставлений до сих пор представляются спорными.
Нам не пристало занимать ту или иную позицию в споре, в котором лишь немногие специалисты пришли к одинаковым заключениям. Достаточно вспомнить, что, вопреки всем надеждам, так и не удалось доказать историчность некоторых событий, имеющих для религии Израиля первостепенную важность, что, впрочем, вовсе не говорит об их внеисторичности. Но действительные события и персонажи столь мощно наделялись парадигматическими чертами, что в большинстве случаев уже не удается установить меру их изначальной реальности. Нет оснований сомневаться в реальности персонажа, известного под именем Моисея, но его подлинная биография и черты характера ускользают от нас. Благодаря тому простому факту, что он сделался фигурой харизматической и легендарной, вся его жизнь, начиная с чудесного спасения в корзине из папируса, оставленной среди нильских тростников, стала описываться по образцу жизни других «героев» (Тесея, Персея, Саргона Аккадского, Ромула, Кира и т. д.).
Имя Моисея, как и имена остальных членов его семьи, имеет египетское происхождение. Оно содержит элемент "mśy", «отпрыск», «сын», встречающееся в именах Ахмос и Рамсес (Ra-messès, "сын Ра"). Имя одного из сыновей Левия, Мерари, соответствует египетскому Мrrу, "Горячо любимый"" Пинхас, внук Аарона, — это P'-nhsy, «негр». Не исключено, что молодой Моисей был современником «реформы» Эхнатона (ок. 1375–1350), заменившего культ Амона солярным монотеизмом Атона. Была отмечена[398] аналогия между обеими религиями: Атон тоже был провозглашен "единственным богом"" подобно Яхве, он — бог, "создавший все сущее"" наконец, значение, придаваемое «реформой» Эхнатона «наставлению», сравнимо с ролью Торы в яхвизме. С другой стороны, рамессидское общество, в котором был воспитан Моисей два поколения спустя после подавления «реформы» Аменофиса, не могло ему нравиться. Космополитизм и религиозный синкретизм (особенно между египетскими и ханаанскими культами), некоторые оргиастические практики (проституция обоих полов), культ животных — все это представлялось сплошной мерзостью для того, кто был воспитан в "религии отцов".
Что же касается исхода из Египта, то он предположительно отражает реальное историческое событие. Речь, однако, идет не о целом народе, а всего лишь об отдельной его группе, руководимой Моисеем. Другие группы уже начали более или менее мирное проникновение в Ханаан. В дальнейшем исход стал рассматриваться всей совокупностью израильских племен как один из эпизодов их священной истории. Для нашего изложения важно, что именно исход из Египта стал связываться с празднованием Пасхи. Иначе говоря, одно из архаических жертвоприношений, характерное для пастухов-кочевников и в течение тысячелетий практиковавшееся предками израильтян, подверглось переоценке и было включено в "священную историю" яхвизма. Ритуал, неотъемлемый от космической религиозности (пастушеский праздник весны), был истолкован как память об историческом событии. Превращение религиозных структур космического типа в события священной истории характерно для яхвистского монотеизма; оно было подхвачено и продолжено христианством.
