Ирина Воронцова - Русская религиозно-философская мысль в начале ХХ века
Привязывала Н. Бердяева к движению и характерная для НРС проблема «церковно-христианского учения об аде и наказании». «Мы не можем вынести той мрачной темной идеи, что гибель ждет слишком многих, дорогих нам, великих творцов культуры… отпавших от Церкви. …Захотим ли мы войти в Царство Божье, в котором не встретим своего Платона и своего Гете? – спрашивал Н. Бердяев в 1907 г. и отвечал по-мережковски: – Тут есть что-то таинственное и неразгаданное, нераскрытое еще старому религиозному сознанию»[477]. Бердяев старался свести церковное учение об аде на степень нраственного постулата[478]. «Христос и проклятие несоединимы»[479], замечал он, обдумывая идею всеобщего спасения. Однако, в отличие от прямолинейного здесь Мережковского, говорящего о возможности спасения и для падших ангелов, Бердяев говорил лишь о возможности спастись всем[480], в том числе и «вне эмпирического круга Церкви»: «Старое отношение к ереси должно быть пересмотрено… грань, отделяющая ересь от истинной ортодоксии, исторически условна» [481].
Что касается других положений НРС, то, утверждая приоритет «духа» в «неохристианстве», в теме отношения Церкви к самой проблеме «плоти и духа» Н. Бердяев был согласен с В. Розановым, что официальная Церковь «враждебна космосу, божественной плоти мира… Церковь как бы враждебна самой идее Церкви как космического организма»[482]. Здесь в его утверждениях преобладает признанный им приоритет Воплощения над Искуплением, т. е. признание плоти «святой». «Христос – совершенное божественное дитя Бога, космоса», Он усыновляет мир Богу, мир становится божественным, «войдя во Христа»[483]. Эта «соединенность в историческом христианстве не завершилась, лишь в грядущей Церкви воскреснет плоть мира», пишет он[484]. К тому же, считает философ, «ни одна из существующих исторических Церквей не есть вселенская Церковь, не заключает в себе еще полноты откровения, а мир идет к Вселенской Церкви»[485].
Вместе с тем мы не можем не привести и других его высказываний, где он говорит, что, какой бы ни была Церковь (настоящая и грядущая), не нужно ждать от нее механического освящения всего, что вносится в ее ограду, должно потрудиться и самому. Н. Бердяев пишет: «Церковь не есть колпак, который делает святым то место, которое покрывает, и обрекает на гибель все, что в него не попадает. Накроешь колпаком – и любовные поцелуи становятся святы… искусство становится религиозным, общественность освящается. …Нет, Церковь растет изнутри… органически начинается там, где начинается любовь, где сердце общается с Христом»[486].
По вопросу соединения культуры и религии Н. Бердяев писал: «Государственники… говорят: прежде всего нужно устроить государство, укрепить его… а все остальное приложится, и культура будет, и люди станут лучше, и жизнь обогатится содержанием. Таков же взгляд и церковников… прежде… укрепить ее (Церкви. – И.В.) стены… в стенах будут жить преображенные люди, преображенная культура и все богатства мира»[487]. Для Н. Бердяева этот вопрос разрешался в плоскости догмата о «святости» плоти. «Я… весь смысл истории вижу в том, чтобы Церковь становилась имманентной миру и воплощалась в нем, чтобы мировая душа окончательно соединилась с Логосом» [488].
* * *В 1914 г., уже отдалившись от Мережковских, Н. Бердяев рассуждал о том направлении, к которому примыкал около 10 лет: «Имеем ли мы религиозное право обращать евангельскую истину в орудие оправдания наших жизненных ценностей и наших творческих порывов? …Мы насилуем Евангелие с таким произволом, которого не знали прежние времена. Наше насилие рождается из религиозной жажды, дошедшей до религиозного отчаяния, но само это насилие антирелигиозно, и почти кощунственно извлечь из Евангелия то, чего там нет. …Наука и искусство, право и государство, социальная справедливость и свобода, половая любовь, техника – все то, чем живет современный человек… должно быть евангельски оправдано для того, кто ищет Христовой правды. И все эти бесплодные трагические усилия вновь… приводят к старому сознанию, что лишь то оправдание жизни может быть названо евангельски-новозаветным, выражающим дух религии искупления, которое было дано в христианстве святоотеческом, в аскетике»[489]. В этих словах и присущее многим в российском обществе желание духовного и религиозного обновления, и жажда религиозной интеллигенции «оправдания» культуры как «плоти» мира, и плохо скрытое личное сомнение человека, считающего себя членом Православной Русской Церкви.
Н. Бердяев и мережковцы. Противостояние
После конфликта, вспыхнувшего в один из вечеров у Мережковских в Париже, Бердяев, бывавший у них, написал 15–18 марта 1908 г. резкое письмо Д. Философову о том, что у Мережковских с ним «публично свели счеты» и обвинили в предательстве Христа. С 1915 г. Бердяев активно сотрудничает в «Биржевых ведомостях», где выступает против Мережковского[490].
17 октября 1916 г. бывшие «единомышленники разбирали на заседании ПРФО, насколько далеко ушел Н. Бердяев от того учения об НРС, которое они разрабатывали с 1901 г.[491] А. Мейер прочел свой доклад «Новое религиозное сознание и творчество Н. А. Бердяева». В обсуждении участвовали Д. Мережковский, Д. Философов, А. Карташев. Чтение стенограммы показывает, в чем разошлись к 1916 г. взгляды бывших соратников по внедрению «нового религиозного сознания» в России. Теория НРС, которую вывел Н. Бердяев в «Смысле творчества», оказалась до некоторой степени враждебна социальной модели практического христианства мережковцев. А. Мейер в докладе напрямую упрекнул философа, что он спешит, и, зная о том, что «требуется еще некоторое завершение или восполнение истины исторического христианства»[492], публично делает заключения о содержании и цели НРС. В своем докладе о книге «Смысл творчества» А. Мейер говорил: «Н. Бердяев… не дает себе ясно отчета в том, в чем же заключается это восполнение, и в то же время, ему хочется построить теорию этого нового религиозного сознания. Он пытается дать философскую работу, которая бы в терминах современной философской мысли раскрывала бы совершенно „новое религиозное сознание“». И делает это тогда, когда еще «никто из сторонников нового религиозного сознания… не высказывает таких претензий… и не пытается давать действительно законченную стройную философскую систему… которая вполне выявила бы все содержание нового религиозного сознания»[493]. А. Мейер сказал, что считает, что на горизонте истории пока не появилось «нового факта», который послужил бы толчком для осуществления нового в религиозном сознании.
То, что он имел в виду под «новым фактом», А. Мейер сформулировал в статье «Новое религиозное сознание»[494]: «Новый факт заключается в наличии новых чаяний, связанных с… сдвигами в области социальных (курсив мой. – И. В.) отношений». К тому же осмысление такого факта, говорится в докладе, «может быть только каким-то большим коллективным опытом, и… построения того или другого философа могут сказать очень мало», «оставаться вне всяких фактов… это значит – строить религию из себя»[495].
Опять о Н. Бердяеве говорили как о фантазере, но на этот раз это были не марксисты, а его соратники по религиозному движению. Для мережковцев «живая религия» (А. Белый) не могла быть не связана с революцией: полагая «бездну между чаяниями живой религии» и стремлением к общественному обновлению, считал А. Белый, Бердяев соединял религию с реакцией[496]. Сам Н. Бердяев еще в 1907 г. выразил свое отношение к революции в контексте НРС в письме Д. Философову: «И… не вам говорить мне о моем равнодушии к революции. <…> Ваше отношение к русской революции… основано не на живом восприятии ее духа, а на гностической схеме по поводу отношения самодержавия и православия». «Всякое расшаркивание перед революцией по „тактическим“ соображениям я считаю безнравственным и безбожным»[497]. Через год, видя сближение «триумвирата» с террористами и атеистами-революционерами, Н. Бердяев, рассорившись с Мережковскими, высказал свое мнение относительно их заигрываний с революцией: «Когда по приезде в Париж я увидел ваше соединение с революцией и многое другое, я потерял ясное чувство того, к какой религии вы идете»[498].
А. Мейер, судя о Н. Бердяеве как о философе, писал, что он был несогласен опираться в своих религиозных построениях ни на какую эмпирическую данность: «ни на существующую Церковь, ни на существующую общественность», ни на грядущие социальные перемены. С точки зрения НРС, это было чрезвычайно важно, т. к. для мережковцев религия, будучи по природе явлением сакральным, все-таки есть «исторический факт»[499].
