Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю
Такое развитие событий в сложившихся обстоятельствах граничило с чудом. Иммигранты в Месопотамию редко имели обыкновение сохранять память о своих истоках в течение более длительного срока, чем два-три поколения. Регион с давних пор стал «плавильным котлом» для самых разных народов: богатое плодородие почвы оказалось не единственным источником его богатства. Находясь на полпути между Средиземным морем и Индийским океаном, между степями Центральной Азии и пустынями Аравии, он был удачно расположен, чтобы стать мировой расчетной палатой. Все, что есть в мире, привозится сюда, хвастались персы, и служит для нашего удовольствия: еда, снадобья, духи91. Последствия этого проявились в Ктесифоне повсюду: на богатейших рынках, просторных улицах, которые вмещали телеги и скот, и на узких аллеях, по которым ходили только пешеходы. Под солнцем не было такого языка, который не звучал бы в гигантском городе. Желтокожие люди с раскосыми глазами и белокожие – со светлыми, словно солома, волосами, чернокожие – с плоскими носами, их голоса – высокие и низкие, громкие и тихие – наполняли насыщенный отнюдь не приятными ароматами городской воздух. Со временем город переваривал все: дома, животных, людей, давая место для нового. Память, словно грязевые кирпичи, редко продолжала существовать долго. Казалось, только евреи, словно некая достопримечательность, созданная из гранита и неподвластная времени, не участвуют в этом процессе.
Но как? Хотя их привязанность к далекой родине, обещанной им Богом, безусловно, оставалась сильной, этого, вероятно, было недостаточно, чтобы не позволить им перевариться в ненасытной утробе Месопотамии. К счастью, задолго до этого, жалуя Ханаан Аврааму, Всевышний предвидел риск: «Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мной и между вами, и между потомками твоими после тебя: да будет у вас обрезан весь мужеский пол»92. Он также определил другие знаки исключительного статуса детей Авраама: они должны никогда не есть свинину или любое другое мясо, пока оно не лишено крови, не делать себе кумира «и никакого изображения»93 и не нарушать целый ряд других указаний, запретов и предписаний, а также менять и дополнять их. Именно этот свод законов – Тора – выделял евреев среди множества народов, оказавшихся в Вавилоне, давая им чувство, что их законы идут не от смертного короля или мудреца, а непосредственно от Бога. Это, больше чем что-либо другое, позволило им на протяжении долгих веков своего пребывания в Месопотамии сохранить самобытность, не слиться с общей массой. В отличие от других, менее привилегированных, народов Бог позволил им понять суть – что значит быть человеком: вовсе не в стремлении к имперскому господству, свободе или славе. Все намного проще, эта суть – в подчинении законам.
В этом не сомневались и евреи Ираншехра. В конце концов, Сасаниды не одобряли подстрекательства к мятежу. Факт, что большинство персидских царей были готовы терпеть исключительность своих иудейских подданных, хотя она и причиняла беспокойство, отражал их понимание того, что она не угрожает их власти, а как раз наоборот. Отличительная особенность евреев в таком перенаселенном и неуправляемом городе, как Ктесифон, облегчала работу имперской бюрократии: людьми было легче управлять и проще их обирать. Чтобы эти странные чужаки не роптали и исправно платили налоги, следовало всего лишь сделать одного из них своей марионеткой – экзилархом. Такой была установившаяся политика Сасанидов со времен Шапура I, и она работала так хорошо, что отношение некоторых царей к еврейским подданным даже доходило до вялого фаворитизма. Один шахиншах зашел так далеко, что женился на дочери экзиларха и посадил рядом с собой, сделав царицей. Неудивительно, что евреи относились к Сасанидам лучше, чем к другим язычникам. Даже известное нежелание персов «мочиться на людях»94, считавшееся всеми остальными достойной насмешки слабостью, одобрялось еврейскими моралистами. Такие люди горячо поддерживали послушание: «В конце концов, они нас защищают»95.
При Перозе в Ираншехре картина изменилась. Не все персы были склонны подражать высокомерной терпимости монархов. Зороастрийские священнослужители давно считали категорический отказ иудеев признать очевидные истины Ор-музда постоянной провокацией. Одно только это делало их потомством Дахага, считали мобеды. Кто, как не Дахаг, начал составление священных книг евреев, кто, как не Дахаг, был учителем Авраама?96 Неудивительно, что, всячески стараясь избавиться от царского контроля, зороастрийская церковь одновременно искала пути избавления Ираншехра от демонического меньшинства. Уже во время правления отца Пероза мобеды начали лоббировать политику – безошибочный путь возврата частей древней империи, отобранных Александром. «Только обрати в одну религию все расы и нации своей империи, – советовали они шахиншаху, – и земля греков тоже покорно подчинится твоему правлению»97. Но только Пероз, готовый ухватиться за любую соломинку, оказался наиболее восприимчивым к доводам церкви98. В 467 г. он санкционировал казнь видных представителей еврейской элиты, включая экзиларха, в следующем – запретил их священные книги и законы, в 470 г. вообще ликвидировал должность экзиларха99. Полное изменение долговременной царской политики не могло быть более резким и жестоким. Впервые за свою тысячелетнюю историю месопотамские евреи подверглись активным преследованиям. Хуже того, они как самобытный народ оказались перед лицом полного уничтожения.
Однако грешный Пероз100 был быстро и надежно повержен: и он, и его армия прекратили свое существование. Агония Ираншехра, с мрачным удовлетворением думали евреи, явилась очевидной карой небес. Другие люди, разумеется, пришли к такому же выводу, и среди них – Кавад. Не в обычаях нового шахиншаха было цепляться за дискредитировавшую себя политику, поскольку отказ от нее мог оскорбить мобедов. Запреты довольно быстро отменили101. Многие евреи, желая выразить свою признательность, сплотились вокруг него, стали ему активно помогать. Со временем они уже играли такую видную роль в его армии, что сам Кавад, если должен был вступить в бой в день священного иудейского праздника, просил соперников о временном перемирии. Создавалось впечатление, что все стало как прежде. Равновесие, которое евреи всегда находили, между подчинением своим правителям и желанием, чтобы их оставили в покое, восстановилось.
Но только травма, нанесенная преследованиями, не забылась. Запретить евреям изучать свои священные книги и законы значило нанести им весьма чувствительный удар. А для евреев Месопотамии этот запрет был особенно жестоким. Они в очень высокой степени оставались, как и раньше, «книжниками». Ученость обладала для них некой ни с чем не сравнимой привлекательностью, аурой славы. В Месопотамии внимание к слову Божьему, естественное для любого еврея, соединилось с гордостью – ведь регион славился древней мудростью, истоки которой уходили к гигантам, существовавшим еще до потопа. Еврейские мудрецы, жившие на земле, где родился Авраам, непоколебимо верили в то, что милости, полученные их предком, были дарованы ему не только как человеку Бога, но и как эрудиту, «превосходящему всех своей мудростью»102. И неудивительно, что к тому времени, как Ардашир взял на себя управление Ктесифоном, Месопотамия уже могла похвастаться двумя ведущими мировыми центрами учености. Суру и Пумбедиту разделяло 100 миль, но во всем остальном они были зеркальным отражением друг друга. Оба города стояли на западном берегу Евфрата, в каждой из них большую часть жителей составляли евреи и была иешива (ешива, еши-бот) – учебное заведение, желавшее изменить мир.
Самопровозглашенная миссия двух упомянутых институтов, смелая и необычная, заключалась в следующем: воссоздать на земле модель небес. Ведь, чтобы понять Тору правильно, надо исследовать самые глубинные, сокрытые цели Бога.
Так учили мудрецы. Естественно, законы, данные их предкам, изменять нельзя, но что, если в них заключено больше, чем видит неискушенный глаз? Таким был вопрос, на который мудрецы Суры и Пумбедиты давали воистину ошеломляющий ответ. Кроме записанной Торы, учили они, была еще одна, тайная Тора, которую никогда не записывали, но передавали на протяжении веков из уст в уста, от пророка к пророку, от равви к равви и которую они, в свою очередь, в своих школах унаследовали и хранили в памяти. Это та самая Тора, которую сам Бог, прежде чем приступить к Творению, внимательно рассмотрел и которую постоянно изучают ангелы. А смертные, если они достаточно подготовлены, могут использовать ее, чтобы изгонять демонов, менять погоду и общаться с умершими. Понятно, что любого мудреца, который имел основания претендовать на такой объем знаний, студенты называли равви («рабби» – «мой учитель»), «хозяин», он же раввин. Также неудивительно, что мудрецы Месопотамии после «шоковой терапии», устроенной для них Перозом, осознали, что иешива – вещь ненадежная, шаткая, и ее очень легко ликвидировать. И некоторые из мудрецов стали задавать вопрос: надежно ли это – доверять такую несравненную драгоценность, как ненаписанная Тора, только памяти равви?
