Меир Шалев - Впервые в Библии
Слово «песня» здесь не упоминается, но ритм и рифма (в ивритском оригинале) говорят сами за себя, и следовательно, Ламеха можно считать первым человеком в Библии, создавшим подлинно литературное произведение. К большому моему сожалению, это была не песнь любви, а песнь хвастовства. Если Ламех и любил кого-то, то лишь самого себя.
По одной из версий, Ламех породил Ноя, того самого Ноя из рассказа о потопе и ковчеге, и у того тоже была жена. Библия ничего не говорит о ней, но я не сомневаюсь, что она любила Ноя большой любовью. Как обычно в Библии, центральный герой истории и здесь мужчина. Ной славился в своем роду как человек «праведный и непорочный»: он говорил с Богом, он построил ковчег. Но жене Ноя, пока ее муж полностью отдавался этому новому увлечению, довелось, надо думать, заниматься каждодневной жизнью семьи.
Об этом ничего не написано, но жена Ноя явно была очень любящей женщиной и, безусловно, самой терпеливой из всех многотерпеливых библейских жен. Вначале она безропотно сносила строительство ковчега, потом длительное пребывание в этом тесном и вонючем, грязном и шумном плавсредстве: животные и птицы внутри, нескончаемый ливень снаружи — и не только сотни животных и птиц, но еще и муж, и три сына, и три невестки. Некуда бежать, негде уединиться — будь моя воля, я бы назвал этот рассказ и этот ковчег в ее честь. Не Ноев ковчег, а ковчег Ноевой жены — увы, без имени, ибо ее имя, так же как и ее любовь, не упомянута в Библии.
Библия не описывает тяжелую жизнь внутри ковчега, но мы можем легко ее представить, зная, сколько времени им пришлось приходить в себя на суше. Когда потоп прекратился, и земля высохла, и все вышли из ковчега, Бог снова напомнил Ною и его семье обязанность рода человеческого — плодиться и размножаться. Однако сын Ноя Сим лишь через два года после потопа породил собственного сына. Похоже, что жизнь в замкнутом тесном пространстве ковчега породила в их сердцах склонность к обособленности, а может быть, даже к сексуальному воздержанию, и прошло много времени, прежде чем им удалось прийти в себя.
Сына Сима звали Арфаксад. Арфаксад родил Салу, и Сала родил Евера, и Евер родил Фалека, и Фалек родил Рагава, и Рагав родил Серуха, и Серух родил Нахора, и Нахор родил Фарру, и Фарра родил Нахора, и Арана, и Аврама — того Аврама, который позднее будет переименован в Авраама, и прозван «праотцем нашим», и возьмет в жены Сару (в оригинале Сарай, то есть «моя владычица»), которая будет переименована в Сарру (в оригинале — в Сару, то есть просто во «владычицу») и родит Исаака.
Сара была женщина «прекрасная видом» (Быт. 12, 11), и поскольку я вообще занимаюсь здесь всем, что «впервые», то отмечу, что она — первая «прекрасная женщина» в Библии. Но даже сейчас, когда перед нами наконец-то впервые появляется мужчина с такой красивой женой, мы все равно еще ничего не слышим о «любви». Уже миновали многие поколения, люди изрядно расплодились и размножились, они не раз гневались и убивали, творили грехи и бывали наказаны, они построили город, и башню, и ковчег, пили и плакали, изгоняли других и подвергались изгнанию сами, смеялись и смешили, лгали и боялись, сажали виноград и копали колодцы — но они всё еще не знали любви. Все упомянутые выше слова уже появились. И только это слово — «любовь» — еще нет.
И тут — неожиданность. Страшная неожиданность. «Возьми-ка сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, и пойди в землю Мориа и там принеси его в жертву всесожжением».
Принято думать, будто история жертвоприношения Исаака имеет целью разъяснить, что Бог Израиля возражает против человеческих жертв — засвидетельствованного в Библии и широко распространенного тогда обычая. Так, Месса, царь моавитян, принес в жертву Богу своего старшего сына, когда израильтяне разгромили его армию. Но такие же ужасы происходили в те времена и у нас, у евреев. О царе Ахазе сказано: «И своего сына тоже предал огню, подражая мерзости других народов» (4 Цар. 16, 3)[5].
Наиболее известный и печальный случай такого рода — это история Иеффая Галаадского, одного из героев книги Судей, который поклялся принести в жертву — если победит в войне — первого, кто встретит его по возвращении. Первой вышла ему навстречу, с барабанным боем и танцами, его дочь, и он выполнил свой обет. Наши мудрецы[6] поспешили объяснить, что, дескать, Иеффаю просто недостало знания Торы, а то бы он мог освободиться от своего обета, но я не буду рассказывать подробно эту историю — читатель может сам заглянуть в конец 11-й главы книги Судей и понять, что в определенном смысле история Иеффая и его дочери еще страшнее истории Авраама и Исаака. Что же касается самого жертвоприношения Исаака, то лично я полагаю, что этот рассказ был предназначен не для осуждения человеческих жертвоприношений, а для того, чтобы показать, до каких мрачных глубин может дойти послушание самого послушного верующего в Библии.
Так или иначе, но в той же фразе, где Бог требует принести ему в жертву Исаака, в Библии впервые появляется слово «любовь». Ее упоминание заслонено ужасом жертвоприношения, она почти не заметна, но это не причина игнорировать ее присутствие. Она появилась, и, кроме того, что это именно любовь отца к сыну, есть в ней еще одна любопытная особенность: она появляется не в словах рассказчика и не в словах Авраама. Не Авраам говорит Исааку, что любит его, и не автор рассказывает читателю, что Авраам любит сына, а Бог говорит об этом Аврааму, как будто сообщая об этой первой любви не только нам, но и самому «первому любящему».
В сущности, Бог возвращается здесь к Своему замечательному занятию времен Сотворенья — давать имена. Это хорошо и это полезно — для всех, кто с давних и до нынешних дней вопрошает: «А что это такое — любовь?» По моему скромному мнению, такой вопрос свидетельствует о кокетстве. Что такое любовь, понимают все, особенно когда она заполняет сердце, а также, когда ее в сердце недостает. Я осмелюсь предположить, что даже Бялик[7], хотя и вопрошал: «Что такое любовь?» — тоже способен был распознать ее, когда она приходила к нему и когда уходила, хотя он и затруднялся выразить свой ответ в словах.
Хорошо, что Богу нравилось такое занятие — давать имена. В силу этого Он и любви дает имя уже при первом ее появлении. Бог назвал свет «днем», а тьму — «ночью», и суше дал имя «земля», а собраниям вод — «моря», и своду над нами — «небо», а вот это, Авраам, это чувство, которое ты испытываешь к своему сыну, называется «любовь». А сейчас, после того как Я дал твоей любви имя, возьми своего сына, которого любишь, и принеси его Мне в жертву всесожжения.
«Оба вместе»
И вот так начинается первый библейский рассказ о любви: «Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собой двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения, и встав пошел на место, о котором сказал ему Бог».
Любящий отец старателен и прилежен. Работа успокаивает его, дает душевный покой и утешение. Он появляется на сцене первым, ибо он — главный герой и к тому же только он знает, куда и зачем они пойдут. Вслед за ним упоминаются осел и два отрока, его слуги, и все трое не знают ничего, кроме своих обязанностей — нести и служить. После них появляется Исаак, второй герой рассказа, который тоже не знает правды, а под конец возникает и все необходимое для предстоящего действа: дрова для всесожжения — безмолвные, возбуждающие удивление и тревогу поленья, к которым позже присоединятся огниво и нож для убоя. Как мы помним, в заключение Бог пошлет еще агнца и ангела, которые, по Его мнению, решат все проблемы, но на самом деле породят другие трудности, которые никоим образом не будут устранены.
А что же Сарра? Где она? Понимает ли, о чем речь? Попрощалась ли с сыном? Похоже, что нет. Сарра уже показала в прошлом, что умеет навязать свою волю Аврааму и даже способна усомниться в словах самого Господа. И если она молчит, то это молчание свидетельствует о том, что она ничего не знает. Авраам, очевидно, придумал для нее какую-то отговорку, и даже ей, в свое время принудившей мужа выгнать сына-первенца в безводную пустыню, не может прийти в голову такая чудовищная мысль, что на сей раз речь идет о принесении в жертву их общего сына.
Три дня шли они вместе, любящий отец и любимый сын, и не обменялись ни единым словом. На третий день Авраам увидел место жертвоприношения и велел отрокам подождать с ослом. «Я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам», — добавил он.
Авраам здесь лжет дважды. Он говорит о поклонении Богу, а не о жертвоприношении Ему, и он говорит о возвращении во множественном числе — своем и сына. Заговори он сейчас о жертвоприношении, отроки наверняка обратились бы к нему с тем же вопросом, который задаст ему потом Исаак: «Где же агнец для всесожжения?» А скажи он «возвращусь», а не «возвратимся», слуги поняли бы, что с Исааком что-то должно случиться. Кто знает, может быть, именно это он сказал и Сарре: «Ты тут займись чем-нибудь, а мы с Исааком пойдем поклониться Богу. Пойдем и вернемся, не волнуйся, Сарра».
