Ханс Бальтазар - Истина симфонична
И Церковь, как ее Господь, противостоит на всех уровнях человеческого существования: свой детскостью — ложному, в глазах Бога, совершеннолетию мира; своей умной взрослостью, всеми ее духовными силами — духу, восставшему на Бога. Она противостоит миру мудрой старостью, насытившейся «пребыванием в любви», и особенно — бессилием смерти, которое Церкви дано превратить в сильнейшее свидетельство трансцендирующей любви. «Всеоружие» духа — это нечто совсем иное, чем всеоружие плоти. И линия фронта, где применяется оружие, пролегает здесь абсолютно иначе. Мир бьется за благосостояние, Церковь — за спасение, пусть даже оба — и мир, и Церковь — работают над преодолением нужды. Благосостояние и счастье большинства остаются на переднем плане, за ними — непреодоленная смерть. Спасение же предполагает, что человек и мир связаны единой участью, которая вполне воплощается по ту сторону времени и смерти. Единство Церкви, как контур единства грядущего царства, скрепляет единство непрерывно разрушаемого смертью мира — но добивается этого тем, что препоручает себя смерти, преодоленной Господом.
2. Вера и дела
Евангелие сразу сообщает нам все необходимое о вере и действии. «Не может дерево доброе приносить плоды худые… Не всякий, говорящий Мне: "Господи! Господи!", войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного»; «…иди, и ты поступай так же»; «…если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными»; «У одного человека было два сына; и он, подойдя к первому, сказал: сын! пойди сегодня работай в винограднике моем. Но он сказал в ответ: не хочу; а после, раскаявшись, пошел. И подойдя к другому, он сказал то же. Этот сказал в ответ: иду, государь, и не пошел. Который из двух исполнил волю отца? Говорят Ему: первый». Для нашей темы существенно и следующее: «Иисус говорит им: истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие, ибо пришел к вам Иоанн путем праведности, и вы не поверили ему, а мытари и блудницы поверили ему; вы же, и видев это, не раскаялись после, чтобы поверить ему». И последнее, чтобы замкнуть круг: «Итак сказали Ему: что нам делать, чтобы творить дела Божий? Иисус сказал им в ответ: вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал».
Здесь нарисован круг, в котором вера и дело, ортодоксия и ортопраксия исходят друг из друга и снова друг в друга возвращаются.
1. Прежде всего очевидно, что веру без дел Господь не признает, даже если верующий пророчествует, изгоняет демонов и совершает множество чудес именем Иисуса (Мф 7, 22). Дела, ожидаемые от веры, — это нечто совсем другое, чем эти по видимости высшие христианские свершения. Притча о добром самарянине, завершающаяся словами: «иди, и ты поступай так же» (Лк 10, 37), показывает, в каком направлении должно двигаться дело, вышедшее из веры.
2. Но в словах Иоанна: «…если пребудете в слове Моем, то… познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8,31) под пребыванием хотя и имеется в виду некое деяние, но деяние это не вытекает как следствие из какой-то причины, но составляет внутреннее измерение, жизнь самой веры. Павел говорит о «вере, действующей любовью» (Гал 5, 6).
3. После этого притча о двух братьях как будто задает встречное движение. До этого дело исходило из веры, как сияние. Теперь вера оказывается словно зачеркнутой отказом одного из сыновей повиноваться — и остается только дело, которое отныне несет на себе бремя и свидетельство веры. Заметим, что сын идет работать в виноградник не в состоянии бунта, но «раскаявшись». Ниже, где речь идет о мытарях и блудницах, это состояние раскаяния обозначено как вера. Первосвященники и старейшины, к которым обращается Иисус, пренебрегли событием этого раскаяния (Мф 21, 28–32). Поэтому, в том месте, где предпочтение отдается ортопраксии, речь идет отнюдь не о чисто внешнем действии — но о действии, выражающем решимость идти путем справедливости, который был предуготовлен Иоанном Крестителем и о котором хорошо знал поначалу отказавшийся работать брат.
4. В завершение, однако, ортопраксия проникает в самую сердцевину ортодоксии — таким образом, что действие, которое должно быть исполнено, имеет Бога не в качестве объекта, но как субъекта, и вера человека — в которой также заключен акт решения — становится осуществлением и исполнением дела Бога (Ин 6, 28): ортодоксия есть ортопраксия Бога, которая превращает doxie верующего в согласное соработничество с praxie Бога.
2Мы, таким образом, сразу попадаем на некую круговую трассу, быть может, оборудованную стоянками, но лишенную развилок и нигде не допускающую полной остановки. Под развилкой мы имеем в виду выбор чего-то одного: веры без дел или дел без веры. Подобной возможности не было ни в Ветхом, ни в Новом завете, ни у Павла, ни у Иакова. Оба апостола были едины в том, что источник всего — в позиции Авраама и что вера состоит не в простом принятии чего бы то ни было за истину, а в полной самоотдаче дарующему и распоряжающемуся Богу. Будет ли потом момент действия как послушания и следования Богу, вслед за Павлом, изначально включен в понятие веры, а любовь истолкована как самоочевидное и неотменное истечение веры, — или сильнее будет выделен на основном фоне веры момент «дела» и будут подчеркнуто его значение для исполнения и действенности веры (Иак 2, 20 слл.) — оба момента в совокупности составляют ответ человека на милость Бога. Этот ответ, однако, исполнен жизни. Его внутренние аспекты динамически взаимообусловлены: они исходят один из другого и друг друга ограничивают — в непрестанном кружении, напоминающем взаимоотношения любящих: свобода, предоставляемая другому, собственное становление в этой свободе, возвращение к источнику собственной самости, которая состоит в даре любви любимому человеку.
Теперь мы снова пройдем через четыре обозначенных выше «стоянки», все время имея в виду, что они не отделены друг от друга четкой границей, но скорее являются лишь вехами на пути беспрестанного кружения.
1. Вера без соответствующих этой вере дел — мертва. Синоптические Евангелия, вера, которой потребовал Иисус, ясно говорят о том, что первый внутренне присущий вере зримый «результат» — это решение не сопротивляться воле Бога, с полным доверием и самоотдачей отнестись к действию Бога, совершаемому через Иисуса. «Маловерие» — это вера, лишенная мужества принять собственные экзистенциальные последствия. Подобное мужество может быть воспринято и вымолено лишь как милость («верую, Господи! помоги моему неверию», Мк 9, 24) — и это не противоречит тому, что оно должно стать ответом, исходящим из самого сердца человека навстречу Богу.
Стремление человека подыскать замену этому тотальному акту, который представляется греховному и вялому сознанию утомительным и даже опасным, осуждается как Новым, так и Ветхим заветом. Излюбленная форма замены — с одной стороны культ, с другой — мудрость («гнозис», законничество, «теология» как умение разбираться в Боге и его делах). Но Бог с презрением отвергает культ, если он зримо не выражает жертвенности сердца: «Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов» (1 Цар 15, 22). «Ибо Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжении» (Ос 6, 6). «…Ибо жертвы Ты не желаешь, — я дал бы ее; к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу — дух сокрушенный» (Пс 51,18 сл.). Все это равно относится и к Христовой Церкви, и к Синагоге. Пассивное выслушивание проповеди, привычное следование к Господней трапезе, к исповеди и т. д. — все это лишь отдельные жесты. Чтобы наполнится смыслом, стать плодотворными, они должны побуждать человека приобщиться к экзистенции верующих. «Теология» (как христианское развитие книжничества) точно так же требует себе жизненного обеспечения: это касается как всеобщей формы, в которой теология выступает внутри Церкви, так и каждого отдельного теолога или верующего, который стремится к интеллектуальному обоснованию веры. Каждый должен снова и снова продумывать свое понимание веры и привести его в соответствие с жизнью. Если теология какого-либо времени односторонне рационалистична, если она явным образом не соответствует всеми своими артикуляциями, вплоть до мельчайших, экзистенциальному состоянию веры, значит, она недостаточно пластична, чтобы составить элемент христианского жизненного синтеза. В этом случае она должна дать себя растопить и переплавить в новую форму, полнее соответствующую истоку и потому образующую лучшую основу для христианского действия. Христианское понимание веры («sophia» 1 Кор 2, 6; «gnosis» 8, 1–7) лишь тогда оказывается воистину проникнуто Святым Духом, когда оно выражает пневматическую фантазию христианской любви и раскрывает себя во множественных формах. Павел в своих посланиях, как из рога изобилия, источает все новые и новые образы любовных деяний. Создается впечатление, что он разбрасывает эти образы почти без разбору и может продолжать так сколько угодно:
