Уолтер Брюггеман - Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение
Во–вторых, следует заметить, что Книга Бытия уделяет огромное внимание матерям, особенно Сарре и Рахили (Ревекка имеет в традиции меньшую значимость). В прежние времена материалы Быт 12–50 обычно назывались «рассказами о патриархах» или «рассказами о праотцах», тем самым подчеркивая мужскую линию рода (Westermann 1980а). И действительно, особое значение имеют в традиции сыновья. Однако современные феминистские исследования показали, что и роль матерей нельзя умалять. Прослеживается одинаковый сюжет: сначала каждая из этих матерей бесплодна, затем Бог чудесным образом дает ей сына и наследника (Быт 11:30; 25:21; 29:31). В каждом поколении матери имеют самое непосредственное отношение к протекающим событиям. Во времена вавилонского плена Ис 51:2 упоминает Сарру наряду с Авраамом как мать верующих; более того, именно на нее намекает Ис 54:1–4 («неплодная, нерожающая», у которой будет много потомства). У апостола Павла в Послании к Галатам Сарра выводится как прообраз евангельской свободы, противопоставленной рабству (Гал 3–4; ср. Рим 4:19; 9:9, Евр 11:11). В Гал 4:27 Павел прямо цитирует Ис 54:1, превращая Сарру в истинную носителю благовестил, столь важного для Павла.
Образ Рахили осмыслялся по–разному в развивающейся традиции (Dresner 1994). Иер 31:5 говорит о ней как о матери, плачущей о своих детях (имеются в виду потерянные изгнанники). Здесь мы видим интересный экзегетический поворот: если в Быт 37:35 Иаков «не хотел утешиться», то в Иер 31:15 Рахиль «не хочет утешиться». Перенос скорби с Иакова на Рахиль продолжается и в Мф 2:18, где Рахиль плачет об избиении Иродом младенцев. Возможно, этот перенос обусловлен тем, что материнская любовь — самая теплая, и утрата детей для матери — величайшее горе. В XX веке еврейский мыслитель Эмиль Факенхайм экстраполировал эти образы на Холокост: Рахиль «не хочет утешиться» из–за шести миллионов евреев, погибших во время Второй мировой войны (Fackenheim 1980).
Ревекка не играет такой роли в последующей библейской традиции, но есть и третья мать, которая для традиции важна, — Агарь. В Послании к Галатам (4:21–31) Павел понимает ее образ негативно, как метафору рабства, противопоставляя ее «свободной жене» (Сарре). Однако если вынести Павла за скобки, то можно увидеть, как показали феминистские авторы, что образ Агари в повествовании — важный и вполне положительный (Trible 1973; Callaway 1986). Да, Агарь вызывает раздражение Сарры, а впоследствии и Авраама, но она и рожает Аврааму благословенного Измаила, а также получает помощь ангела (Быт 21:17–19). В рассказе об Агари мы видим верность Бога семье верующих за пределами основной ее линии (Авраама — Исаака — Иакова). В повествовании Бытия Агарь оставляет горизонт Израиля открытым для «Другого», для возможности «Другого» быть причастным божественному обетованию. Ее присутствие в традиции препятствует излишнему сужению традиции. Показательно сообщение о смерти Авраама: «погребли его Исаак и Измаил, сыновья его» (Быт 25:9). Здесь Исаак и Измаил оказались вместе, демонстрируя, что инсайдера и аутсайдера объединяет наследие одного отца.
Библия рассматривает Авраама как отца всех верующих. Повинуясь божественному зову, он выходит навстречу неизвестному. Вопреки зримой очевидности, у него хватает доверия к Богу, достаточно доверия, чтобы пойти на риск, не опираясь ни на что, кроме слов Божьих. Честно сказать, ему, судя по Быт 12:10–20 и Быт 16:2 (где он на всякий случай взял вторую жену), не был чужд и определенный прагматизм. Однако традиция видела в нем образец доверия к Богу. В самой Книге Бытия его глубочайшую веру выдает поразительное послушание в 22:1–14 (впоследствии отмечавшееся новозаветными авторами). Так, в Гал 3:6 Павел говорит о выдающейся вере Авраама, ссылаясь на Быт 15:6 (см. также Рим 4:22–23). Перечень верных в Евр 11:8–19 также выделяет Авраама как образец доверия к Богу. Таким образом, традиция в процессе своего развития творчески превратила народные сказания в живое свидетельство и пример веры. Это древнее «благовестие» (если воспользоваться Павловым термином) состоит в том, что даже эта семья со всеми ее трудностями может быть носителем обетования как для своих собственных будущих потомков, так и для тех людей за ее пределами, которые включены в обетованное будущее и замысел Божий, простирающийся далеко за пределы данной семьи. Очень важны матери этой семьи, но важна и Агарь, хотя она и живет как бы на обочине, на кромке основной линии рода.
Глава 4. Книга Исхода
Книга Исхода содержит тексты, имеющие колоссальное значение для иудаизма и христианства. Она также является первым свидетельством об определяющей роли Моисея в жизни Израиля. Эту книгу можно условно разделить на три основные части.
I
Рассказ об исходе как таковом, то есть уходе общины рабов по зову ГОСПОДА от фараонова ига, занимает главы 1–15. Это повествование находится в самом средоточии израильской религиозной памяти, как о том свидетельствуют и его «пересказы» в Писании (Исх 12:26–27; 13:8–10, 14–15, Втор 6:20–24; 26:5–9). До нынешних дней оно используется в пасхальном седере иудаизма. Этот рассказ стал ключевой парадигмой веры, где Израиль предстает как избранная и возлюбленная ГОСПОДОМ община, ради которой ГОСПОДЬ решающим образом вмешивается в общественные события (Исх 4:22). Повествование об исходе сообщает также нечто очень важное о характере самого ГОСПОДА, Бога Израилева: он обладает мощью низринуть великую империю, сделать ее слабой и бессильной.
В былые времена, когда ученые больше доверяли историко–археологическим данным, исход считался историческим событием, которое имело место где–то между 1280 и 1230 годом до н. э., на переходе от бронзового века к железному веку. Фараоном исхода мог быть либо Рамсес II, либо Сети I, либо Мернептах, но в любом случае исход вписывался в реальную историю Египетского царства. Современные ученые сомневаются в «историчности» исхода. Известный археолог Уильям Девер осторожно замечает:
Весь цикл рассказов об «исходе и завоевании» следует считать большей частью мифическим. Мифическим, то есть представляющим собой вымысел, призванный утвердить определенные религиозные верования
(Dever 2001, 121).Подлинные исторические события сокрыты в тумане прошлого, но нельзя исключать, что рассказы о чудесах исхода уходят корнями в какие–то реальные происшествия. Впрочем, исторических подтверждений исходу, мягко говоря, не хватает, а творческая фантазия работала в полную силу, поэтому лучше считать этот текст «парадигмой», как предлагает Эрик Фёглин (Voegelin 1956). Тогда мы видим, что перед нами заявка на подчеркнутый партикуляризм, но партикуляризм, который допускает и даже стимулирует реинтерпретацию в новых обстоятельствах и ситуациях.
Повествованию явно присуща многослойность, которую часто объясняют с помощью документальной гипотезы. Согласно этой гипотезе, наказание мухами (8:16–19) и нарывами (9:8–12) взято из священнической традиции (то есть нынешняя форма текстов возникла не раньше эпохи плена). Если эти тексты действительно сложились и оформились в VI веке до н. э. (видимо, большая их часть именно так и датируется), то «фараон» как минимум этих конкретных «язв» может быть Навуходоносором, могущественным вавилонским правителем, завоевавшим Иерусалим. Вообще в результате всех этих исследований становится ясно, что любой эпизод данного повествования можно соотнести с любым столкновением с жестокой тоталитарной властью. Поэтому тема «ГОСПОДЬ против фараона» — это не исторический репортаж, а пересказ парадигматической конфронтации.
Такое прочтение становится особенно убедительным, когда мы замечаем, что любой рассказ и пересказ о «тирании и избавлении» вечно актуален. Творческий подход к памяти об этом великом событии прошлого не зациклен на прошлом (утратившим свою материальную ощутимость), но неизбежно сфокусирован на настоящем, на «тирании и избавлении» настоящего, актуальном для общины. Жизненность и авторитет исхода, рассказа об исходе и о Боге, который действует в этом рассказе, связаны именно с постоянным пересказом и переосмыслением возникновения Израиля, а также качеств ГОСПОДА. То, что это повествование включает множество «источников», лишний раз подтверждает, что поколение за поколением, во все новых и новых обстоятельствах, пересказывая данный сюжет, находило его особенно важным для понимания ГОСПОДА и Израиля.
К образу исхода неоднократно обращаются другие библейские тексты. Самый очевидный пример мы находим в Книге Иисуса Навина (4:22–24):
Скажите сынам вашим: «Израиль перешел чрез Иордан сей по суше», ибо ГОСПОДЬ Бог ваш иссушил воды Иордана для вас, доколе вы не перешли его, так же, как ГОСПОДЬ Бог ваш сделал с Чермным морем, которое иссушил пред нами, доколе мы не перешли его, дабы все народы земли познали, что рука ГОСПОДНЯ сильна, и дабы вы боялись ГОСПОДА Бога вашего во все дни.
