Евгений Кузнецов - Валаамская тетрадь
Скажу только, что обворовывали их все, кому не лень, и даже те, кому было лень. Дело доходило до того, что на обед в столовую многие ходили с поллитровыми стеклянными банками (для супа). Мисок алюминиевых не хватало! Я видел это своими глазами. На вопрос кому-либо из них: «Что привезти из Питера?», мы, как правило, слышали: «Помидорку бы и колбаски, кусочек колбаски». А когда мы, получив заплату, приходили в поселок (так теперь стала называться бывшая центральная усадьба монастыря) и покупали десять бутылок водки и ящик пива, что тут начиналось! На колясках, «каталках» (доска с четырьмя шарикоподшипниковыми «колесами»), на костылях радостно спешили они на поляну у Знаменской часовни (там рядом была тогда танцплощадка). Для безногих инвалидов! Додуматься только! И был здесь же пивной ларек.
И начинался пир. По стопарику водки и по стопарику же ленинградского пива. Да если это «прикрыть» половинкой помидорки да куском «отдельной» колбаски! Бог мой, вкушали ли изощреннейшие гурманы подобные яства! И как оттаивали глаза, начинались светиться лица, как исчезали с них эти страшные извинительно-виноватые улыбки. Надо быть большим мастером кисти, что отобразить все это. Ведь это было не застывшее мгновение, а процесс, да еще какой процесс! А с каким упорством, с какой жаждой праздника (все, что отвлекало от беспросветной повседневности, и было праздником) они «поспешали» к туристическому причалу за шесть километров от поселка — посмотреть на красивых, сытых, нарядных людей. Перекинуться иногда хоть одной фразой с ними. Увидеть жизнь. Не хочу это педалировать, но добирались-то, опять же, на костылях, «каталках», колясках. Только «аристократия» (это те, у кого каким-то образом водились деньги) могла позволить себе приплыть на лодке. Конечно, на веслах, а уж если под мотором (стареньким, чихающем на каждом такте двухцилиндровике), то это уже было подлинной роскошью. Что там сегодняшний «Мерседес 600» — никакого сравнения!
С глубоким уважением относясь к творчеству Юрия Нагибина, хочу заметить о его рассказе «Терпение», написанном под впечатлением однодневной поездки на Валаам в каюте «люкс» на комфортабельном теплоходе. Сюжет банален. Для такого писателя, как Нагибин, — грех. Впрочем, не он один был перед ними грешен. Мы все! Никто не заступился за них! Никто не написал, не поехал в Москву, не попытался даже разбудить совесть советских бонз! Нечто это не грех? Грех! Незамолимый! Никого из них нет уже на белом свете, и никогда нам не испросить прощения у них за нашу черствость, и не вымолить прощения перед Господом. «Возлюби ближнего своего», — сказано в Писании. Как же мы забыли эту наиглавнейшую, гуманнейшую из заповедей Господних?!
Показать же богадельню эту туристам во всей ее «красе» было тогда совершенно невозможно. Категорически воспрещалось не только водить группы туда, но даже и показывать дорогу. За это строжайше карали изгнанием с работы и даже разборками в КГБ. Кто-то прорывался и все равно ходил туда. Но, разумеется, поодиночке или группочками по три-четыре человека. Надо было видеть потом опрокинутые лица этих людей, их шок от увиденного.
Особенно страшно встретить женщин в возрасте, потерявших мужей на фронте, и особенно получивших не похоронку, а извещение «пропал без вести». Ведь некоторые из них свершали самые настоящие паломничества по таким заведениям, пытаясь отыскать своих единственных мужей, сыновей, братьев. Моему поколению явление это памятно: многие инвалиды принимали мужественное решение и добровольно обрекали себя на этот кошмар, лишь бы не быть для семьи обузой. В этом была истинная любовь к ближним своим, самопожертвование и человечность.
Быть может, кто-то скажет: «Нашел о чем писать. Да и было ли это все на самом деле?» Во-первых, было, было! Во-вторых, если хоть кратко не поведать об этой странице Валаама, то, значит, взять на душу еще один тяжкий грех.
И жил тогда Валаам двумя жизнями. Одна — домоинвалидская: скудная, печальная и отрешенная. И другая: туристическая, развеселая, увлекательная и не просто сытная, а и с излишествами. Особенно когда в Воскресенском скиту весной 1967 года открылась турбаза. О туристической той жизни изложу подробнее, ибо и она была не проста. Подчас развеселая, иногда и драматичная. Но все по порядку.
Глава 7
Поселковым — так называли обитателей Дома инвалидов — на турбазу ход был воспрещен категорически. Но так как на Руси-матушке у нас все с «кандибобером», и тут не обошлось без нелепостей. Итак поселковым — нельзя! А где взять рядовую обслугу турбазы? Уборщиц, истопников, дровоколов, посудомоек, лодочников на лодочную станцию, кладовщиков, бухгалтера, да того же директора? С материка? Да если их всех поселить в кельях Воскресенского скита, то для туристов и места не останется. Да и кто с материка добровольно поедет на пять месяцев на эту каторгу за ту грошовую зарплату, какую предлагала турбаза? С материка брали только нас — экскурсоводов-инструкторов и врача, ну, еще повара. Вот и вся «элита». Остальные — поселковые. Нет, не калеки без ног и рук. Члены семей обслуживающего персонала Дома инвалидов. О них тоже надо рассказать отдельно.
В интернате этом инвалидов содержалось до 600 человек (это в центральной усадьбе монастырской) и до 80 человек психохроников на Никольском скиту. Там, кстати, была «зона» особо охраняемая, за семью печатями, за тремя проходными. Даже нам туда попадать не удавалось. Но такое количество людей немощных нужно ведь было как-то обихаживать. Нужны были врачи, медсестры, санитары, те же уборщицы, истопники, повара, работники на электростанцию, на флот (какой-никакой, а несколько небольших грузопассажирских ботов интернат держал), на почту, опять же — школа-восьмилетка для детей обслуги. Почти 600 человек трудились на этой печальной нищей ниве.
Откуда брали? По распределению, по окончании учебных заведений Карелии. Это ведь не сейчас. Тогда — получил распределение — попробуй откажись, получишь срок. Вот и попадали на эту каторгу. Счастливчики — на несколько лет: это те, кому было куда потом приткнуться. А у кого на материке ни кола, ни двора — те на всю жизнь. Доля не слаще инвалидской. Но жизнь брала свое. Возникали браки, и чаще всего «смешанные». Это такие, когда девушка из обслуги, а парень — инвалид. Девчонкам по окончании медучилищ было по 19–20 лет, да и парни: 24-го, 25-го и даже 27-го годов рождения. А где молодость, там и любовь. Да какая! На руках носить не могли, зато наглядеться не могли на своих ладушек. И все равно горькой подчас и печальной была эта любовь.
Пойду-выйду погулять
Полем небороненым.
Дроля мой, ты дроля мой.
На сердце оброненный! Эх!
Вот это «эх» и было главным. Мгновенья радости омывались подчас реками горючих слез. Да и было отчего. От той же безысходности. У самой на материке приютиться негде, муж — инвалид. Значит, навек здесь. А там, где-то там — сияет, бурлит, клубится другая жизнь, полная веселья и радости.
Конечно, появилась детвора. Поначалу как-то посветлее стало в поселке. Посветлее в глазах, в улыбках. Но все равно все было замешано на горе. Ведь каждую семью одолевала одна и та же дума: «Ну вот, подрастет, восьмилетку окончит, а дале-то куда? Десятилетка на материке в школе-интернате в Сортавале?» Да ведь платить надо за обучение. Не удивляйтесь, юный читатель, тогда за обучение в старших классах, с восьмого по Десятый, взимали плату. Незначительную, конечно: 200 рублей в год. Но и это были для них деньги невозможные. У него пенсия 5 рублей, да у нее оклад 400 в месяц. А ведь надо еще обуть, одеть. Профессию на острове получить невозможно никакую, разве что истопника, дровокола, пастуха. Это профессия?
А дальше-то как жить ему, этому подросшему человеку? Одна надежда была: призваться в армию, а уж оттуда вырваться в большой мир, в жизнь. Хоть как-нибудь, куда-нибудь, только бы не вернуться на остров. Но это парням. А девушкам куда?
Тогда, в 1967 году, первенцам валаамским было уже по 16–17 лет. И не то что дефицита в рабочих руках на турбазе не было — не было отбоя. Ведь здесь хоть и зарплата никудышная, а все же другая жизнь. Другая! Здесь происходило соприкосновение с большим миром. Да и миром-то особым — праздным. Ведь люди приезжали на турбазу отдыхать. Что за «контингент» был здесь обычно? Советские богатые — шахтеры, геологи, летчики, райкомовские и прочие партийцы — ездили на Черное море, на Кавказ, в Крым, в Прибалтику, на курорты. На недорогую эту турбазу приезжала поначалу только скромнейшая по достатку советская интеллигенция. Это потом, лет через пять, когда «расчухали» все прелести живописнейшей природы этого уголка, появились люди «достаточные», с барскими (на советский, конечно, манер) замашками.
Скольких юных тогда искалечило, изломало, а потом и погубило это соприкосновение. Ведь эту праздную, разгульную по-своему жизнь (с шашлыками, выпивками, мимолетными романами) принимали юные валаамцы за жизнь истинную. Им казалось, что ТАМ вся она такая. И это просто не могло не сказаться тлетворно на их неокрепших умах и душах. Тяга к празднику естественна в человеке, но праздник-то на Руси не бывает без водочки. А уж где водочка — там горе и гибель обязательная.
