Протоиерей Георгий Ореханов - Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников
Хотя для Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого в их творчестве одним из центральных был вопрос «Христос и истина», решали они его абсолютно по-разному. Утилитарной нравственной доктрине Л. Н. Толстого без христианской мистики в творчестве Ф. М. Достоевского противопоставлена развернутая доктрина, выводы которой радикально расходятся с идеями Л. Н. Толстого, – хотя, следует повторить еще раз, до самой смерти Ф. М. Достоевскому были неизвестны (и не могли быть известны) новые взгляды Толстого, сама их мировоззренческая основа была им угадана очень точно. Таким образом, творчество Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого – два совершенно разных, противоположных способа творческого постижения мира, восприятия добра и зла и актуализации христианской проблематики. Не случайно, видимо, то обстоятельство, что именно такую оценку получило «христианство» Л. Н. Толстого у старца Амвросия: ум Л. Н. Толстого был оценен как гордый, лейтмотивом же Пушкинской речи Ф. М. Достоевского становится именно идея смирения: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость» (ДПСС. Т. 26. С. 139).
В то же время рассмотренная в монографии полемика против «розового христианства», инициатором которой стал К. Н. Леонтьев, демонстрирует, что возвращение к христианскому идеалу, наметившееся в русской культуре в конце 1870 – начале 1880-х гг., требовало существенной церковной коррекции: модели, явившиеся предметом ее обсуждения, не соответствуют в реальности святоотеческому пониманию этого идеала. «Разумное» царство добра и правды Л. Н. Толстого, «всемирная гармония» Ф. М. Достоевского в разной степени несли в себе «отраву» гуманизма, до конца не уврачеванного язычества, столь противного по своим целям и методам христианской аскетике, притом что именно в творчестве Ф. М. Достоевского присутствует живое чувство Христа, Его абсолютной правды. Заслуга К. Н. Леонтьева перед русской культурой состоит именно в том, что он с предельной ясностью поставил вопрос о соответствии методов «новых христиан» церковной доктрине спасения. Именно К. Н. Леонтьев предельно остро ставит вопрос методологически: насколько духовные и религиозные поиски его современников соответствуют христианской и церковной традиции, т. е. христианской, православной норме религиозного сознания, евангельской и святоотеческой нормативной рамке? Тем не менее приходится констатировать, что и его собственные сотериологические взгляды («трансцендентный эгоизм») нуждались в критическом анализе, который исторически был проведен позднее, в работах русских религиозных философов XX в.
Одной из ключевых задач исследования был анализ роли В. Г. Черткова в жизни Л. Н. Толстого. В. Г. Чертков действительно был самым близким Л. Н. Толстому человеком, – не только по своим взглядам, но и по преданности идеям писателя и своей готовности находить им практическую реализацию. В. Г. Чертков – своеобразный ключ к пониманию «толстовства», но не Толстого: при противопоставлении этих двух людей, во все время своей дружбы подчеркивающих духовную близость, сразу бросается в глаза разница в масштабе личности, душевной глубине. Именно В. Г. Черткову принадлежит ключевая роль в формировании «учения» Л. Н. Толстого как мощного инструмента политической и антицерковной борьбы. Деятельность В. Г. Черткова привела к крайней политизации толстовской религиозной программы. В его руках проповедь писателя становится мощнейшим инструментом шантажа власти, в результате чего этическая концепция Л. Н. Толстого постепенно трансформируется в заурядную политическую программу. Однако исследование показало, что не В. Г. Чертков решительно повлиял на Л. Н. Толстого в процессе формирования антицерковной позиции последнего. Только в результате двухлетнего общения с писателем и переписки с ним Чертков отказывается от своих взглядов на Христа, которые он унаследовал от евангеликов. В этом смысле нельзя согласиться с А. Фодором, утверждавшим, что еще до встречи с Толстым у Черткова имелись какие-то определенные планы, связанные с желанием конъюнктурного использования личности писателя и его имени.
Став идейным союзником Толстого, В. Г. Чертков приступает к главной задаче своей жизни – формированию монополии на личность Л. Н. Толстого. Эта монополия распространялась, таким образом, на трансляцию идей Толстого всему читающему миру, издание его произведений, хранение рукописей при жизни писателя и право пользования ими после его смерти. Мощнейший рычаг манипуляции В. Г. Чертков получил после подписания Л. Н. Толстым своего завещания и специальной записки, которая формальную наследницу, А. Л. Толстую, превращала в фиктивного правопреемника, а В. Г. Черткова делала реальным наследником всей интеллектуальной собственности писателя. Версия появления этого завещания, изложенная в поздних произведениях В. Г. Черткова, является сознательным и хорошо продуманным вымыслом. Можно сделать совершенно определенный вывод: задолго до астаповских дней 1910 г. около Л. Н. Толстого существовало плотное кольцо, которое представляло собой тщательно организованный контроль с четко отлаженной системой слежения.
Своей особой ролью В. Г. Чертков пользовался очень эффективно благодаря связям при русском дворе, в кругах английской аристократии и в среде английских религиозных деятелей, близких к сектантам, а также благодаря достаточно тесным, но до конца еще непонятным контактам с социал-демократами. Эффект деятельности В. Г. Черткова становится понятен в большей степени «извне», а не «изнутри»: именно благодаря Черткову Л. Н. Толстой становится единственным человеком в России, против которого бессильна вся государственная машина, и из всемирно известного писателя превращается во всемирный пиар-феномен.
Рассматривая историю возникновения синодального акта 20–22 февраля 1901 г. и особенности его восприятия современниками, можно утверждать, что конкретно в 1901 г. К. П. Победоносцев был противником синодального акта против Л. Н. Толстого, считая его несвоевременным и только способным поднять вокруг имени писателя совершенно ненужный шум. Однако, после выхода романа «Воскресение» в необходимости сделать публичное церковное заявление о Л. Н. Толстом и констатировать его фактическое отпадение от Церкви были уверены даже почитатели его писательского таланта.
История создания синодального определения от 20–22 февраля 1901 г. позволяет констатировать, что в течение двух лет его «виртуальный текст» был значительно смягчен. Это означает, что по форме и содержанию этот документ представляет собой глубоко продуманное и выверенное слово церковной власти «в кротком и примирительном духе» (выражение К. П. Победоносцева из письма императору Николаю II), в задачу которой входило не оттолкнуть писателя от Церкви, но дать ему возможность осмыслить последствия разрыва с ней, а также избежать шумного скандала в обществе. Однако по конкретным последствиям церковно-канонического характера для Л. Н. Толстого документ представляет собой именно отлучение (по выражению еп. Сергия (Страгородского), «внешнее подобие отлучения») – он совершенно недвусмысленно указывает на возможные церковно-канонические результаты упорства писателя в своих взглядах. В нем провозглашалось, что Л. Н. Толстой не воспринимается больше Церковью как ее член, именно поэтому речь о христианском погребении для писателя не может идти. Кроме того, исследование показывает, что синодальное определение 20–22 февраля было сугубо церковным актом, государственная власть в целом была настроена против столь резкого шага, поэтому говорить здесь о каком-либо единодушии светской и церковной властей не приходится.
Таким образом, можно утверждать, что религиозные идеи Л. Н. Толстого были отвергнуты Церковью с трех позиций:
1. С точки зрения верности традиционному церковному пониманию Евангелия методы перевода и интерпретации Евангелия Л. Н. Толстым признать адекватными не представляется возможным. При этом, хотя речь идет именно о позиции Православной Церкви, характерно, что в данном вопросе представители трех главных христианских конфессий проявили единодушие. Правда, следует учитывать оговорку, которую делает протестантское богословие: толстовская интерпретация Евангелия имеет ярко выраженную социальную окраску, в этом смысле она стремится соответствовать тому социальному импульсу, который содержится в учении Христа.
2. С точки зрения церковной догматики идеи Л. Н. Толстого носят выраженный агрессивный антихристианский характер, именно поэтому общецерковное свидетельство об отпадении писателя от Церкви было неизбежно.
3. С церковно-канонической точки зрения при всей мягкости формулировок синодальное определение 20–22 февраля 1901 г. недвусмысленно свидетельствовало, что Л. Н. Толстой сам отторгнул себя от церковного общения и поэтому без покаяния не может считаться членом Церкви, хотя это и не исключает молитвы за него. В ситуации, которая сложилась в России после издания за границей полного текста романа «Воскресение», молчание церковной власти означало бы констатацию ее полной беспомощности, а с точки зрения читателей Л. Н. Толстого – молчаливое признание того факта, что произведения писателя являются по своему содержанию и направленности христианскими. Здесь не могло помочь и какое-либо заявление более нейтрального характера, например декларация представителей богословских школ или отдельных архиереев, – на фоне роста популярности писателя такие попытки выглядели бы очень неубедительными. Таким образом, синодальный акт 20–22 февраля 1901 г. был не формальным актом отлучения Л. Н. Толстого от Церкви, такой цели его составители не преследовали, а именно торжественным церковным заявлением, провозглашением, что писатель сам от Церкви отпал и она его больше своим членом не считает. Тем более характерно и показательно, что, несмотря на это замечание, в России синодальный акт однозначно был воспринят как отлучение (а на Западе – как экскоммуникация).
