Михаил Кубланов - Иисус Христос — бог, человек, миф?
Общественная мысль социальных низов отводит значительное место теме товарищества и равенства маленьких людей, их содружеству и солидарности, которые являются мощной защитой от подстерегающих всюду опасностей. В басне о льве и четырех быках рассказывается, что лев не мог напасть на находившихся в дружбе быков, но когда ему удалось подорвать их дружбу, он легко справился с каждым в отдельности. В сентенциях и пословицах говорится, что «маленьким людям» надо опираться на согласие — прибежище в беде. При этом подчеркивается, что дружба невозможна между теми, кто стоит на разных ступенях социальной лестницы. Создается впечатление, что в пословицах и поговорках «маленьких людей» отвергаются идеи снисходительной дружбы верхов общества, которые пропагандировались Сенекой и другими. «Маленькие люди» понимают цену благодеяниям господ. Такие благодеяния оплачиваются свободой и благополучием «облагодетельствованного». «Могущественный когда просит — принуждает», — свидетельствует поговорка[59]. Этому противопоставляются как выражение подлинной добродетели бескорыстные благодеяния равных друг другу трудовых людей.
Весьма любопытно и отношение к обиде и обидчику. В басне о лисице и журавле делается вывод: обидчику нужно ответить тем же. В сентенциях проводится мысль, что с людьми, лишенными совести, глупо поступать благородно. Прощая обидчику, ты наносишь вред не только себе, но и другим, ибо это вдохновляет обидчика и на другие обиды. В одной поговорке резко осуждается идея непротивления. «Кроткие живут в безопасности, — говорится там, — но зато они рабы».
Однако наряду с вольнолюбивыми поучениями в этой среде обнаруживается и другое течение. Оно исходит из принципа покорности, кротости, рабского непротивления злу, как бы перекликаясь с аналогичными рекомендациями Сенеки. «Лекарство против обид, — провозглашает оно, — прощение»[60]. Здесь рекомендуется не гневаться на могущественного, бояться всего, обращаться к врагу с добрым словом, не вредить обидчику, даже если ты мог бы это сделать.
Небезынтересно отметить, что сходные социальные условия порождают аналогичные поучения и в восточных пределах Рима. «Люби труд, — говорится в одном иудейском афоризме, — презирай господство и не води знакомства с властью». «Не делай твоему товарищу того, что тебе нежелательно в отношении самого себя», «Люби мир», «Люби людей», «Не отделяй себя от общества».
Римский философ Сенека. Ленинград. Музей истории религии и атеизма.
Таким образом, среди низов общества складываются идеи, совершенно необычные с точки зрения высших классов: ни богатство, ни происхождение, ни высокое положение не дают удела в загробном блаженстве. Роль играют только добродетели, причем перечень их — бедность, доброта, бескорыстие и простодушие— выдает их происхождение. Этими качествами владеют в первую очередь рабы, вольноотпущенники, ремесленники — все эти медники, кузнецы, шерстобиты, красильщики, которых высший свет рабовладельческого Рима считает невеждами и разбойниками, а Новый завет назовет «простецами», «немудрствующими», «нищими духом». Они склонны рассматривать свое положение как более предпочтительное, чем положение господ, ибо именно в социальных низах заключены добродетели, приносящие потустороннее блаженство.
Многие из этих этических представлений отложились затем в новозаветной литературе. Это показывает, что этические нормы, провозглашаемые в новозаветных произведениях, не являются ни божественным откровением, ни изобретением основателей христианства. Они были порождены социальными условиями самого рабовладельческого общества. Это земные идеи той эпохи, которую можно назвать началом конца рабовладельческого Рима. Христианство восприняло их и, освятив своим авторитетом, трансформировало в божественные установления.
В первой половине I в. н. э. в египетском городе Александрии жил еврейский философ Филон, образно названный Энгельсом отцом христианства. Такое название обусловлено тем, что учение Филона во многих созвучно христианским догмам. Путем аллегорического истолкования Ветхого завета Филон пытается сочетать идеи еврейской части Библии с идеалистическим учением греческого философа Платона. Одним из существеннейших результатов этого соединения является предельное развитие у Филона идеи монотеизма — единобожия, выраженного в Ветхом завете достаточно непоследовательно. По Филону, бог — не ветхозаветный Ягве, наделенный конкретными качествами и явно заимствованными у человека чертами. Бог — это беспредельная абстракция. Он не может быть заключен ни в какие определения, к нему не приложимы никакие качества, его нельзя выразить никаким именем. Единственное, что о нем можно сказать, — это то, что он един, изначален, вечен и неизменен. Свою творческую сущность эта идеальная божественная абстракция проявляет не непосредственно. Между ней и материальным миром находятся промежуточные силы. Филон называет их «благость» и «власть». Они — творцы и управители мира, они формируют материю и правят ею. А между ними и богом стоит центральное связующее звено, Логос (божественный разум), пли Слово, через которое в конечном счете бог правит миром и при посредстве которого люди общаются с богом. Таким образом, Логос оказывается двуединым началом, занимающим промежуточное место между материальным и идеальным миром. «Он не изначален как бог, но и не рожден как мы. Он посредине этих крайностей, совпадая с обеими»[61].
Разумеется, это сложное философско-религиозное учение о едином абстрактном боге и его связях с миром и человеком было недоступно простолюдинам, «иссушавшим» свой ум и тело в повседневных материальных заботах и трудах. Однако, когда позднее вырабатывалось христианское вероучение, отцы церкви нашли в учении Филона приемлемую схему для христианского богочеловека, также находящегося где-то «посредине» — между божественным и человеческим и удивительно непоследовательно совмещающего в себе и то и другое. «Вначале было Слово (по-гречески „логос“. — М. К.), — читаем мы в первых строках евангелия Иоанна, — и Слово было у Бога и Слово было Бог. Оно было вначале у Бога. Все через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть» (I, 1–3). А затем, как известно, это пресловутое платоновско-филоновское божественное Слово, войдя в еврейскую деву Марию, превратилось в христианского Иисуса Христа.
В учении Филона различимы в зародыше идея прирожденности человеческого греха (поскольку он заключен в самом факте рождения) и многие другие элементы, которые христианство так или иначе воспринимает и выдает за абсолютно уникальное «духоносное», упавшее непосредственно с чисто христианских небес откровение.
Римского философа Сенеку (о нем упоминалось выше в другой связи) Энгельс называл «дядей» христианства. Этим Энгельс подчеркивал элементы родства, связывающие некоторые положения христианства с учением этого «языческого» философа. Родство это подтверждают и отцы церкви. Тертуллиан называет его «часто наш», а Иероним говорит о нем «наш», не делая даже и этой оговорки.
У Сенеки создатель, творец вселенной также строго монотеистический бог. Монотеизм — идея века, ее проявление мы можем подметить и в других философских и религиозных учениях. Сенека как стоик признает исключительную роль божьего промысла, который предопределяет и направляет и судьбы мира и судьбы человека. В мире, по учению Сенеки, благостным промыслом все устроено целесообразно. Если же кто-нибудь укажет на случаи несправедливости, обид, злодейств, существующих в обществе, то это лишь кажущаяся нецелесообразность. В действительности таким образом бог закаляет добродетель испытуемого. Вопреки своему собственному поведению, Сенека выдвигал идею самоотречения и презрения к земным благам. Дети, почести, богатство, обширные владения, обилие клиентов, славное имя, красивая жена — все это ничто перед лицом переменчивой судьбы. Всем этим можно пользоваться, пока оно есть, и не печалиться, когда его нет. Ибо, говорит он, подлинная ценность не в «мгновениях смертной жизни». Жизнь лишь прелюдия. Она вынашивает нас для другого мира; в промежутке «между рождением и старостью мы созреваем для нового рождения». Не случайно раннехристианский писатель Лактанций поражался сходству положений Сенеки с «божественным учением»— приведенные выше строки являются и сейчас составной частью церковных поучительных «Слов».
Из этих положений Сенеки вытекают и последующие: смерть — «день рождения в вечность», она касается лишь тела, но не души. Душа — бог, пребывающий в бренном теле. Сенека заявляет, что для потусторонней будущей жизни не имеет значения, пребывает ли душа в теле привилегированного римского всадника, вольноотпущенника или раба. «Подняться на небо, — говорит он, — можно из любого закоулка. Воспрянь духом и сделайся равным бессмертным»[62].
