Евгения Трошихина - Сосуд и зеркало. Развитие эмоционального ресурса личности в психотерапии
Наверху находится маленькая церковь, о которой ничего не было сказано, – это островок спасения.
Поднос № 7 (рис. 2.20). «Жертва»Бабочка трепещет, как живая. Жалко ее, совершенно невозможно вырваться. Пауки – они и есть пауки. Такова природа их, никакого отношения у меня к ним нет. Воспринимаю их такими, как они есть. Конечно, бабочке не хочется быть пойманной. Череп не пугает. Чувствую себя связанной по рукам и ногам, причем сама собой. Никто не говорит, что делать, не оценивает. Это все только во мне. Что мне мешает двигаться?
Рис. 2.20. Зоя. Поднос № 7 «Жертва»Данная картина раскрывает важную центральную тему. Зоя постепенно приближалась к ней, а ее разные грани высвечивались в предыдущих композициях. В самом центре подноса под сетью двух пауков находится бабочка. В предыдущих композициях была примерзшая ко льду стрекоза, которая не могла взлететь, теперь бабочка оказалась пойманной в паутину, и «ей совершенно невозможно вырваться», что опять же возвращает нас к идее о мертвенной Самости. Зоя связала это ощущение безысходности со связанностью по рукам и ногам, причем она связала себя сама. В данной композиции в виде пожирающих пауков отражены также находящиеся внутри темные разрушительные свойства психики, то, что ее съедает и мешает двигаться вперед. Жертвенность и агрессивность, темное и светлое создают единый образ.
Если посмотреть на композицию в целом, то рисунок ландшафта и мокрого песка определенно напомнит ту же бабочку. Итак, в этой многогранной композиции можно увидеть двух пауков и двух бабочек. Одна бабочка расположена внизу по центру, сверху над ней – два паука, в свою очередь являющиеся телом другой бабочки с крыльями, контурно обозначенными предметами. Выполнение картины в форме мандалы характерно для манифестации Самости – центрального архетипа целостности.
Прежде чем продолжить размышления, остановимся еще раз на важных для данного конкретного случая юнгианских представлениях о Самости, высказанных ранее.
Внутренние взаимоотношения Эго и Самости отражают то, что происходило у человека в период младенчества между ним и матерью. В случае неблагоприятного раннего опыта Эго закрывает дорогу к Самости, потому что содержание бессознательного переживается как угрожающее, и, следовательно, Эго теряет связь с бессознательным. Такое разобщение происходит, если мать не обеспечивала достаточной безопасности и свободы; родители были не в состоянии принять все аспекты личности ребенка. В результате ось Эго-Самость не развивается. В ситуации нарциссических расстройств отделение от матери не проживается удачно, поскольку опыт всемогущества не был достаточным, и Эго застревает на этой стадии.
В данном же случае сама Самость является в картинах в поврежденном виде, ее символ – замороженная стрекоза или связанная бабочка. Будучи в таком состоянии, они не могут нормально функционировать, не могут расправить крылья и взлететь.
Таким образом, если учесть, что Самость представлена бабочкой – наиболее ярким символом трансформации, то мы увидим, что она поглощена негативными силами, и это не дает произойти развитию.
Символ паука имеет несколько значений, рассмотрим некоторые из них применительно к данному случаю.
С представлением о жестокости, жадности и коварстве паука связан разрушительный аспект в его символике. Он ждет, пока жертва, трепыхаясь, окончательно запутается в паутине, или же убивает ядом, а затем выпивает из нее все соки. Если нечем питаться, пауки пожирают друг друга. Однако как прядущий радиальную паутину из выделяемой железами шелковой нити он является символом созидания, творцом космического порядка. Даруя и отнимая жизнь, паук выступает воплощением Великой матери в ее ужасной ипостаси, является символом поглощающего материнства. Фрейд упоминал случай, когда паук оказывался репрезентацией данного аспекта матери, а именно гневной матери, которой ребенок боялся. К. Абрахам, анализируя символ паука в сновидениях клиента, отмечал связь этого образа с фиксацией на матери, что выражалось в излишней зависимости от ее воли и ее взглядов.
Здесь мы имеем дело с двумя пауками, что может отражать усиление поглощающего аспекта Матери или преследующую пару, восприятие материнской и отцовской фигур как поглощающих, а отношения с ними – как зависимые от негативных сторон обоих родителей. Исходя из такого понимания, можно ожидать внутренней борьбы за освобождение бабочки – собственно Самости – от пут негативного материнского аспекта.
Однако можно посмотреть на всю центральную часть композиции как манифестацию Самости, т. е. что оба эти аспекта (паук и бабочка) представляют Самость.
«Связь между Самостью как позитивной силой и темными разрушительными свойствами психики порождает важный вопрос. Если Самость инкапсулирована внутрь темных аспектов бытия или захвачена ими, должны ли мы считать эти более темные аспекты частью Самости? Ответ: важно подходить к этому именно так (Jung, 1953a, par. 25), поскольку сознательная установка терапевта по отношению к Самости является решающей для ее потенциального возрождения в позитивной форме. Если мы недооцениваем психотические механизмы пограничного пациента и рассматриваем их как то, что должно быть подавлено или изменено, вместо того чтобы признать и активно исследовать это вопреки множеству защит, отрицающих боль, то мы потеряем Самость и, в лучшем случае, получим Эго с развитой способностью к вытеснению» (Шварц-Салант Н., 2010, с. 22).
Итак, в дальнейших композициях можно было ожидать появление мертвой Самости и торжество пауков. Но смерть – это этап развития, предшествующий возрождению.
Вернемся к символизму пауков. В ходе своего бесконечного ткачества пауки не просто прядут паутину, но и разбирают ее, если она порвана ветром или дождем, некоторые пауки делают это на ночь, а затем снова используют этот материал, чтобы соткать новую паутину. Это обстоятельство определяет символическую двойственность паука как образа чередования сил созидания и разрушения, эволюционных и инволюционных циклов спирали развития, обеспечивающих стабильность мира. На чередование двух сил указывает и то, что композиционно пауки являются телом изображенной большой бабочки. Как связаны эти два аспекта – жертва и агрессор? Возможно, преобладает то один, то другой.
Можно отметить еще одно противопоставление, связанное с природным поведением паука и бабочки. Паук, занятый извечной работой, неустанный прядильщик, символизирует трудолюбие. Бабочка же – легкое, беззаботно порхающее существо, живущее одним днем. В рассказе о себе Зоя как-то сказала, что больше всего ее «раздражают люди, которые не делают дело, а сваливают его на других, порхают и получают удовольствие от жизни». Ее родители тоже были деятельными людьми. В детстве ее любимой басней была «Стрекоза и муравей», и она осуждала беспутную и бесполезную стрекозу. Каково же было удивление и возмущение Зои, когда, прочитав эту басню своей дочери, она услышала в ответ: «Муравей – вредный и жестокий, а стрекоза – бедная и хорошая».
Труд и отдых, ответственность и беззаботность, свобода и неволя, жертва и агрессор, жизнь и смерть… Какими бы ни были противоположности, символизируемые для Зои пауком и бабочкой, они находились в поглощающих отношениях садомазохистской пары, в слитности, но не в союзе. Самость как организатор целостности часто предстает в виде союза противоположностей, но в данном случае трудно назвать эти взаимоотношения союзом, поскольку такая связь разрушительна для бабочки, ее светлой стороны. По всей видимости, здесь обнаруживается комплекс слияния, который лежит в основе пограничной личности.
Как пишет Н. Шварц-Салант, чтобы понять пограничное расстройство, необходимо различать состояния слияния (fusion) и состояния союза (union). Латинский термин для обозначения состояния союза – coniunctio – выражает его архетипическую природу. Coniunctio предполагает соединение противоположностей: слияние и дистанцирование в совершенной гармонии, в то время как «комплекс слияния – это такие условия, в которых человек чувствует себя притянутым к объекту очень мучительным способом, когда близость ощущается хаотичной и ни в коей мере не является позитивным союзом или состоянием взаиморастворенности. Напротив, здесь имеет место самоуничижительная „прилипчивая“ близость, магнетически притягательная, но существующая в условиях полной несвязанности. Эти противоположности являются карикатурой на здоровое слияние и межличностное дистанцирование, которые сосуществуют одновременно. При этом создаются условия, невыносимые для рационального мышления – быть связанным с кем-то запутанным и вязким образом и в то же время ощущать отсутствие связи (логически при этом состоянии А = – А). Мало того, при отделении от такого состояния слияния происходит очень резкое усиление тревоги, как будто человек оказывается на грани падения в бездну или близок к психозу» (Шварц-Салант Н., 2010, с. 10).
