Сергей Юрченко - Я. Философия и психология свободы
Слабый антропный принцип: во Вселенной значения мировых констант, резко отличные от наших, не наблюдаются, потому что там, где они есть, нет наблюдателей.
Сильный антропный принцип: Вселенная должна иметь свойства, позволяющие развиться разумной жизни.
Эти хорошо откорректированные научные формулировки, конечно же, содержат в себе «секрет полишинеля», ибо всякий ум тут же усматривает спрятавшийся за этой антропной завесой, как за покрывалом Изиды, Божественный Разум.
Историю возникновения религии, мистицизма и эзотерики можно описать так. Для начала представим себе хорошо знакомую каждому из нас ситуацию. Человек потерял в своем доме какую-то вещь. Если бы она была ему жизненно необходима, он бы умер без нее. Но прожить без этой вещи можно. Уже смирившись с потерей, этот человек однажды обнаруживает давно утраченную им вещь. Конечно же, он испытывает радость, степень которой пропорциональна тому, насколько это вещь ему нужна. А теперь усложним ситуацию и представим, что человек забыл, в чем предназначение этой вещи. Эта вещь будит в нем какие-то смутные воспоминания, он понимает, что как-то связан с ней, что она ему нужна, но ее функциональное назначение он уже не помнит. Тогда этот человек кладет вещь на полку и начинает просто любоваться ею, надеясь, что когда-нибудь он вспомнит, зачем она ему была так необходима. Возможно, что при этом он начинает использовать ее не по назначению (гвозди ведь можно забивать и алмазом, если не знать, что из него делают ювелирные безделушки, на которые можно купить фабрику молотков).
Нейробиолог Э. Ньюберг и психиатр Ю. Д’Аквили в книге «Почему Бог не хочет уйти?» утверждают: «Бог никогда не исчезнет в человеческом сознании (т.е. самосознании), потому что религиозный импульс укоренен в биологии мозга». Томографические исследования позволили им установить следующее: «Наблюдая за медитирующими людьми, вы видите, что они действительно отключаются от окружающего мира. Постепенно они перестают реагировать на зрительные образы и звуки. Скорее всего, это происходит потому, что теменная доля мозга перестает получать информацию извне. Эти области мозга перестают функционировать в нормальном режиме, и человек теряет осознание разницы между собой и окружающим миром. А по мере исчезновения ощущения времени и пространства у медитирующего появляется чувство безграничности и беспредельности». И далее Ньюберг говорит: «Мы вовсе не утверждаем, что мозг создает Бога, - мы отмечаем, что наш мозг естественным путем создает механизмы, которые делают возможным религиозный опыт».
Биолог Р. Докинз считает такой аргумент недостаточным и замечает по этому поводу: «Если даже нейробиологи обнаружат в мозгу «божий участок», мы, эволюционисты, по-прежнему будем стремиться понять, почему он был отобран естественным отбором. Почему наши предки, имеющие генетическую предрасположенность к появлению «божьего участка», выживали успешнее и имели больше потомков, чем те, у кого такая предрасположенность отсутствовала? Не думаю, что религия возникла среди наших предков как успокаивающее средство. Слишком мелкой представляется эта причина, хотя не исключено, что снятие стресса играло некоторую вторичную роль. Но полное объяснение такого крупного феномена, как религия, по плечу лишь крупной теории».
Признавая религиозное чувство бесполезным или даже вредным с точки зрения индивидуального и видового выживания, Докинз относит религию к побочным эффектам, ссылаясь на такое явление, как полет мотыльков к огню. Это самоубийственное поведение объясняется эволюционно выработанной способностью насекомых ориентироваться по свету звезд и луны, полезность которого становится вредной лишь по ошибке. И далее он пытается объяснить возникновение религии с помощью «мемов» - культурных единиц общества, подобных его биологоческим единицам «генам», говоря в заключение: «На ранних стадиях эволюции религии, до ее формальной организации, простые мемы выживают благодаря их универсальной привлекательности для человеческой психики. На данном этапе меметическая теория религии и теория религии как побочного продукта работают параллельно. Для более поздних стадий, на которых появляется формальная организация и тщательно разработанные, специфичные для каждой религии особенности, можно с успехом использовать теорию мемплексов — групп совместимых мемов».
Возможный ответ в этой части может быть таков: этот «божий участок» присущ вообще всем живым существам, не только виду homo sapiens, но и любому другому, включая всех животных. В смысле антропного принципа для мозга восприятие Бога (Сознания) неотделимо от восприятия Вселенной. А уж полезность восприятия физического мира не может, кажется, вызывать сомнения ни у одного эволюциониста. Наша цель при этом – понять природу религиозного чувства, а не оправдать институт религии.
О том, что для самосознания состояние молитвы очень близко к его состоянию в наркотическом опьянение, свидетельствуют исследования С. Грофа. «Люди под действием ЛСД часто рассказывают, что ощущают пространство и Вселенную искривленными, замкнутыми на себя… Другие чувствуют себя безразмерной точкой сознания. Возможно увидеть пространство как произвольную конструкцию, как проекцию ума, не имеющую объективного существования вообще, – пишет он. – Тот, кто изначально видит в материи основу существования, а в разуме - ее производное, способен впервые открыть для себя, что сознание есть независимый принцип в смысле психофизического дуализма, и, в конечном счете, принять его за единственную реальность. В универсальных и всеохватывающих состояниях ума трансцендируется сама дихотомия между бытием и небытием; форма и пустота предстают эквивалентными и взаимозаменяемыми».
Давно замечено, что культурная история человечества (филогенез) подобна истории развития отдельного человека (онтогенез). А эволюцию цивилизации можно проследить на эволюции индивидуальной психики от ее рождения. В предыдущей статье мы уже говорили о том, что всякое переименование понятий может показаться на первый взгляд простой казуистикой. Переименование вещи в самой вещи ничего не меняет. Вероятно, то же самое должно было казаться и младенческому человечеству. Обнаружив в себе самосознание как несомненную индивидуальную и творческую сущность, древний человек стал считать ее своим сознанием (и считает так до сих пор), потеряв в своем уме истинное Сознание. Потеря не была смертельной: он успешно охотился, занимался собирательством, размножался и даже малевал наскальную живопись. Этот древний человек был убежденным материалистом, как и все животные.
Но то самое бессознательное, что руководило им во снах, напоминало о себе. Употребление в пищу некоторых галлюциногенных растений вызывало у него подобие сновидения, в котором слышались голоса и являлись призраки. Иногда его близкие засыпали и уже не просыпались никогда. В какой вечный сон они уходили? И почему являлись к нему в его снах? Человек, потерявший своих близких, хорошо знает это. Он видит их в своих снах, живыми и здоровыми, а затем он просыпается, и ему приходится вновь и вновь проходить через осознание того, что они умерли и в этом смысле стали невидимыми. Эти люди все еще живут в его внутреннем мире, но их невозможно отыскать в мире внешнем.
Смерть и сон так прочно переплетаются в нашем восприятии, что даже в эпоху современной просвещенности человек, по крайней мере, в ситуациях, когда он принижает свою осведомленность до психики ребенка, продолжает назвать мертвых «уснувшими», сам не зная, как далеко в его словоупотреблении простирается эта аллегория. А поскольку дети не исчезнут при любом уровне цивилизации, то и рассказы о «навечно уснувших» будут сопровождать человечество во все его времена, возрождая и метафизические учения о загробном мире. Как замечает историк Ф. Арьес: «Таков рай христиан, таков же и астральный мир спиритов и тех, кто верит в переселение душ. Но таков же и мир памяти об умершем у неверующих или вольнодумцев, отрицающих реальность жизни после смерти. Различия между учениями могут быть сколь угодно большими, в практике того, что можно назвать культом мертвых, они куда слабее».
Если задуматься, то наше бытие имеет очевидные странности. Мы обладаем свободой воли, которая как будто делает нас хозяевами своего разума и тела. В течении дня мы управляем своим телом и организуем свое бытие. Но вот наступает ночь, и мы, будто сомнамбулы, покорно отправляемся в постель, потому что нам необходимо отключить свой разум. Даже самый всесильный человек, повелевающий армиями, с наступлением сумерек подчиняется этой ненавязчивой, но сокрушительной силе. Возможно, наша ежедневная потребность во сне служит наилучшим свидетельством того, что мы не самостоятельны, хотя и воображаем себя независимыми существами. Человеку кажется, что его желание отдохнуть так же произвольно, как и желание сделать что-нибудь другое: прогуляться, поработать, поговорить или почитать. Мы просто не отдаем себе отчета в том, что желание уснуть не равно любому другому нашему желанию.
