Ирвин Ялом - Мама и смысл жизни
— Пола, не забывай, все это ничего не значит, потому что у меня свой собственный план исследований. Я не собираюсь поддаваться механистическим идеям этих врачей. Доверься мне!
Но Пола не смягчилась, и, как выяснилось впоследствии, не думала мне довериться. Злосчастный семинар не шел у нее из головы. Много недель она думала о нем и наконец открыто обвинила меня в том, что я продался бюрократам. Она отправила в Национальный институт изучения рака свое особое мнение, энергичное и ядовитое.
Наконец, в один прекрасный день Пола явилась ко мне в кабинет и сказала, что решила покинуть группу.
— Почему?
— Я просто устала.
— Пола, здесь что-то кроется. Скажи мне настоящую причину.
— Я тебе говорю, я устала.
Как я ни допрашивал ее, она стояла на своем. Но мы оба знали: настоящая причина в том, что я ее разочаровал. Я пустил в ход все свои уловки (за годы практики я усвоил кое-какие способы управлять людьми), но безрезультатно. Я пытался вести непринужденную беседу, но выходило невпопад. Я ссылался на нашу давнюю дружбу. Но все мои попытки наталкивались на ледяной взгляд Полы. Я утерял раппорт с ней, а неискренний разговор причинял мне боль.
— Я просто слишком много работаю. У меня чрезмерная нагрузка, — говорила она.
— Пола, я тебе уже давно именно это и говорю. Ты навещаешь и обзваниваешь десятки человек. Хватит. Ограничься хождением на группу. Ты нужна группе. И мне. Надеюсь, полтора часа в неделю тебя не слишком обременят.
— Нет, я не могу по частям. Я хочу полностью освободиться. Кроме того, группа за мной не поспевает. Она скользит по поверхности. А мне нужно идти вглубь — работать с символами, снами, архетипами.
— Пола, я согласен. — Я говорил очень серьезно. — Я тоже считаю, что это нужно, и мы в группе как раз подходим к этому порогу.
— Нет, я слишком устала, из меня выпили все соки. С каждым новым пациентом я снова переживаю свою собственную кризисную пору, свою Голгофу. Нет, я решила. На следующей неделе я приду в последний раз.
Так она и сделала. И больше не вернулась в группу. Я просил ее звонить мне в любое время, если ей нужно будет поговорить. Она ответила, что я и сам могу ей звонить. Она не старалась меня задеть, но ее ответ сильно ранил меня, заставив по-другому взглянуть на ситуацию. Пола мне так никогда и не позвонила. Я звонил ей несколько раз. Два раза по моему приглашению мы ходили обедать. Первая встреча сложилась так неудачно, что прошло много месяцев, прежде чем я рискнул еще раз пригласить Полу на обед. Началось со зловещего предзнаменования. В выбранном нами ресторане все столики оказались заняты, и мы, перейдя дорогу, попали в другой, «Троттер», огромное сооружение, похожее на пещеру и лишенное какого-либо шарма; раньше в этом здании торговали машинами «олдсмобиль», потом экологически чистыми продуктами, потом устроили танцевальный зал. Теперь в здании был ресторан, а в ресторане подавали сэндвичи с «танцевальными» названиями — «вальс», «твист», «чарльстон».
Дело было плохо. Я почувствовал это, когда услышал свой голос, заказывающий сэндвич «хула», и убедился окончательно, когда Пола открыла сумку, достала камень размером с небольшой грейпфрут и положила на стол между нами.
— Это мой камень гнева, — сказала она.
С этого момента в моей памяти зияют провалы, что для меня, вообще говоря, не характерно. К счастью, я кое-что записал сразу после обеда — беседа с Полой была слишком важна, чтобы доверить ее памяти.
— Камень гнева? — повторил я безо всякого выражения. Покрытый лишайником булыжник, лежащий на столе между нами, приковывал мой взгляд.
— Ирв, мне так сильно доставалось, что меня затопил гнев. Теперь я научилась его откладывать. В этот камень. Я обязательно должна была принести его сегодня. Я хотела, чтобы он присутствовал при нашей встрече.
— Пола, за что ты на меня сердишься?
— Я больше не сержусь. У меня слишком мало времени, чтобы сердиться. Но ты причинил мне боль; ты бросил меня, когда мне больше всего нужна была помощь.
— Пола, я никогда не бросал тебя, — сказал я, но она, словно не слыша, продолжала:
— После семинара я не могла прийти в себя. У меня перед глазами стоял доктор Ли: я видела, как он жонглирует мелком, не обращая внимания на меня, на человеческие заботы пациентов. У меня земля уходила из-под ног. Пациенты — люди. Мы боремся. Иногда мы проявляем в этой борьбе невероятное мужество. Часто мы говорим о выигранной или проигранной битве — это и есть битва. Иногда мы предаемся отчаянию, иногда нас охватывает чисто физическое изнеможение, а иногда мы возвышаемся над раком. Мы не «стратегии адаптации». Мы нечто большее, гораздо большее.
— Но, Пола, это же доктор Ли говорил, а не я. У меня совсем другая позиция. Я потом защищал тебя, когда говорил с ним. Я тебе об этом рассказывал. После всей нашей совместной работы — как ты могла подумать, что я вижу в тебе только стратегию адаптации? Я ненавижу эти термины и эту точку зрения так же, как и ты!
— Ты знаешь, что я не собираюсь возвращаться в группу.
— Пола, меня не это волнует. — Это была правда. Меня уже не так волновало, вернется ли Пола в группу. Пусть она и была там значительной вдохновляющей силой, но я начал понимать, что она была чересчур сильной и слишком вдохновляла; после ее ухода несколько других пациентов начали расти и научились вдохновлять себя сами. — Для меня важнее всего, чтобы ты мне доверяла, чтобы я не был тебе чужим человеком.
— Ирв, после того семинара я плакала сутки. Я звонила тебе. Ты не перезвонил мне в тот день. Ты позвонил позже и даже не попытался меня утешить. Я пошла в церковь, помолиться, и три часа проговорила с отцом Элсоном. Вот он меня выслушал. Он всегда меня слушает. Я думаю, он меня спас.
Черт бы побрал этого священника! Я постарался вспомнить тот день, три месяца назад. Я смутно помнил, что говорил с Полой по телефону, но не помнил, чтобы она просила о помощи. Я был уверен, что она позвонила, чтобы опять пилить меня по поводу семинара, который мы уже неоднократно обсуждали. Мне надоели эти обсуждения. Почему до Полы никак не доходит? Сколько раз надо повторять, что я не доктор Ли, что это не я жонглировал мелом, что я потом защищал ее перед доктором, что группа будет работать по-прежнему, я не собираюсь ничего менять, просто участникам придется раз в три месяца заполнять анкету. Да, Пола мне звонила в тот день, но ни тогда, ни потом она не просила о помощи.
— Пола, если бы ты сказала, что тебе нужна помощь, неужели ты думаешь, я бы отказал?
— Я плакала сутки.
— Я же не телепат. Ты сказала, что хочешь поговорить об исследовании и о своем особом мнении.
— Я плакала сутки.
Так мы и говорили, не слыша друг друга. Я изо всех сил пытался к ней пробиться. Я говорил, что она нужна мне — мне, а не группе. И действительно, я в ней нуждался. У меня начались всякие неурядицы, мне нужно было вдохновение и успокаивающее присутствие Полы. Как-то вечером, несколькими месяцами раньше, я позвонил Поле якобы для того, чтобы обсудить планы работы группы, а на самом деле — потому что моя жена была в отъезде, и я был одинок и несчастен. Мы с Полой проговорили почти час, и мне стало гораздо легче, хоть я и чувствовал себя немного виноватым за то, что тайно урвал кусочек терапии.
И теперь я вспомнил ту долгую целительную телефонную беседу с Полой. Почему я не был честнее? Почему не сказал откровенно: «Слушай, Пола, можно мне с тобой поговорить? Помоги мне — я одинок, беспокоен, измучен. Я не могу спать.» Нет, это было исключено! Я предпочитал получать поддержку украдкой.
А значит, с моей стороны чистое лицемерие — требовать, чтобы Пола открыто просила о помощи. Она замаскировала свою просьбу, позвонила под предлогом обсуждения семинара? Ну и что? Я должен был постараться ее утешить, не дожидаясь просьбы о помощи.
Думая о «камне гнева», я понял, как мало у меня шансов спасти наши отношения. Конечно, хитрость сейчас была неуместна, и я раскрылся перед Полой как никогда.
— Ты мне нужна, — говорил я, напоминая ей, как я и раньше часто делал, что у врачей тоже есть свои нужды. — Может быть, я проявил недостаточную чуткость, когда ты была расстроена. Но я не телепат, а ты годами отклоняла все мои предложения помощи!
На самом деле я хотел сказать: «Пола, дай мне еще один шанс. Даже если в этот раз я не заметил твоей обиды, не бросай меня навсегда.» В тот день я почти умолял ее. Но Пола осталась непоколебимой, и мы расстались, не коснувшись друг друга.
Я на много месяцев выбросил Полу из головы, но однажды доктор Кингсли, молодая врач-психолог, которую Пола так иррационально невзлюбила, рассказала мне о неприятной стычке с Полой. Теперь в нашем проекте было несколько групп. Пола вернулась в группу, которую вела доктор Кингсли, и единолично заняла все время встречи, причем выступала, по выражению доктора, так, словно она — королева рака. Я тут же позвонил Поле и опять пригласил ее на обед.
